Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Серафим Серафимович сварил на завтрак овсянку, слишком крутую и слегка пересоленную. Петр Борисович, чтобы убить время, пошел пилить дрова. Местные как-то справляются в одиночку двуручной пилой, но если навыка нет… Петр Борисович достал ножовку, внимательно осмотрел зубья, будто готовый, если нужно, поточить, обнял слабыми с утра руками бревно и уложил его на козлы.
Береза пилилась легко и свободно, сырые опилки ярко желтели на снегу. Уставая пилить, Петр Борисович с удовольствием думал, что еще немного, и он сменит занятие: колоть сырую березу одно удовольствие.
Несколько раз он заходил в избу, сворачивал самокрутки для себя и Серафима Серафимовича — у того получались неуклюжие козьи ножки кулечками, наспех выкуривал — Серафим Серафимович отчужденно помалкивал, — и возвращался к своим березам. Черные сучья на стволах имели форму треугольника, были похожи на графическую галочку или улыбку. Если чурку ставить улыбкой вверх, она разлетается от негромкого выдоха…
Громкий женский плачущий голос, перебиваемый низким собачьим лаем, разрушил идиллию вдохновенного труда. Работница Нинка в пестром халате, проваливаясь, бежала по снегу, следом без шапки шел Митяй, а впереди — огромная свинья, визжа, быстро передвигалась по белому полю, взламывая наст и оставляя за собой глубокую траншею, розовая и светящаяся, как снегирь.
— Стоять! — крикнул Митяй, и выстрелил в воздух из пистолета, как комбат.
Тихий джип стоял у забора, возле него вертелся черный пес.
Стараясь не спешить, Петр Борисович направился к Митяю.
— А, Борисыч, — приветствовал тот. — Вырвалась, сука, — кивнул он в сторону свиньи. — На рыбалку приехал?
— Да тут такое… Ты обратно когда?
— В воскресенье.
— Захватишь?
— Легко.
— Только я не один.
Митяй рассеянно посмотрел поверх Петра Борисовича.
— Я зайду, как управлюсь. Разберемся.
Серафим Серафимович сдержанно обрадовался:
— Что ж. Очень хорошо. Только, раз уж зайдет, надо подумать об угощении. Я полагаю, мы сделаем так…
Петр Борисович весело глянул на него, махнул рукой и пошел укладывать дрова.
Едва стемнело, пришел Савка.
— Митяй приехал, — сообщил он. — Сейчас зайдет. С Оброскиным. Знаешь, егерь. Хороший мужик. Богатый.
Загремело в прихожей, кто-то робко постучал. Савка отворил дверь. Вошла Нинка с чугунной гусятницей.
— Доброго здоровьячка, — улыбнулась она. — Куда поставить? Тяжелая, зараза.
— Раздевайтесь.
— Та ни. Только платок размотаю. Жарко у вас. А где же ваши вилочки, тарелочки? Савка, помогай. А хозяин сейчас придет.
Из закрытой гусятницы тянуло забытым запахом, неузнаваемым, но близким.
— А что это вы сумерничаете? Не видно ничего.
— Так ведь света нет. Еще вчера порвало где-то.
— Как нет? Митяй электриков привез.
Она щелкнула выключателем.
— Вот видите!
Дверь распахнулась, Митяй согнулся под притолокой.
— Можно? Заходи, — поманил он большого круглого мужика. — Не студи избу.
Митяй и мужик по очереди пожали руку незнакомцу, потом хозяину.
— Это Оброскин, — представил Митяй мужика. — Доставай гостинец.
Оброскин вытащил из-за пазухи твердую изогнутую щуку. На сизом теле ее розовели шрамы от сети.
— Завтра съедите. Вот такой прогноз, — сказал он.
Оброскин был коротко стрижен, в щели между лбом и скулами передвигались, меняя позицию, небольшие запоминающие глаза.
— На мороз надо, — посоветовал он.
— Давай, — Митяй взял щуку, вышел в сени и тут же вернулся с ящиком пива.
— Ого, — с достоинством сказал Серафим Серафимович. — А скажите, Дмитрий, не найдется ли у вас сигареты.
— Не курю, — ответил Митяй, — и Оброскин не курит и вам не советует. Савва, угощай, — он протянул Савке пять пачек «Примы».
— Спасибо. Я отплачу, — пробормотал Савка.
— Ладно. Отплатит он.
— Кури, Борисыч, — Савка с треском вскрыл пачку, — а ты, Херсимыч, не вставай. Я поднесу.
Митяй достал из карманов штанов две бутылки водки.
— Тепловата. Может, остудить?
— От студеной водки забалдеешь, — предупредил Оброскин.
— Тогда не надо, — согласился Митяй, — мы что сюда, жрать приехали! Верно, профессор? — подмигнул он Серафиму Серафимовичу.
— А как же свинья? — поинтересовался Петр Борисович.
— Свинья крутая, — усмехнулся Митяй, — а Оброскин покруче. Навалился на нее, как на телку, и заломал. Всю жизнь этим занимается.
— Ты б делом занялся, — кивнул на гусятницу Оброскин. — Простынет, такой прогноз.
Митяй снял крышку.
— Узнаешь, Борисыч?
— Неужели свинья, — удивился Петр Борисович. — Когда же успели?..
— Сам ты свинья, — непочтительно встрял Савка, переминаясь и поглядывая на бутылки. — Это Гаврюша.
— Неужели! Я ж его вот таким помню, — Петр Борисович не поленился нагнуться, чтобы показать два вершка от пола. — Гаврюша — это бычок, — объяснил он Серафиму Серафимовичу.
— Я догадался, — сухо ответил тот.
— Нина, что ты возишься, — поторопил Митяй. — Да скинь ты свою фуфайку! И сгоняй за хлебом. Черного принеси, сегодняшнего. А пока мы с Борисычем, для разминки, — он полез за пазуху и достал плоскую бутылку коньяку — как с патриархом.
— Савка старше, — уточнил Петр Борисович, принимая бутылку.
— Савка у нас вечно молодой. Верно, профессор?
Серафим Серафимович отстранил протянутую бутылку.
— Я дождусь водки, — коротко сказал он.
Наконец весело расселись за столом, только Оброскин не сел:
— Ничего, я постою.
«Полкомнаты занимает, — с досадой подумал Петр Борисович. — Такой прогноз».
Из-за спины Оброскина он с беспокойством поглядывал на Серафима Серафимовича. Тот ничего, постепенно оттаивал.
Мясо Гаврюши приятно пахло дымом, водка была не теплая, а в самой раз, комнатной температуры, Нинка пила на равных, с прибаутками, и хорошо, искренне смеялась.
Говорили о дорогах, о всероссийском воровстве, о падении доллара, помянули Чубайса. Серафим Серафимович оказался поклонником «Зенита», а Петр Борисович — «Локомотива». Оброскин обещал продать задешево ворованный катер «Прогресс», не сейчас, конечно, а весной, в мае, рассказывал о жестоких боях под Кандагаром.
Тесно стало за столом. Кто-то пересел на кровать, кто-то похаживал по комнате, натыкаясь на Оброскина. Серафим Серафимович целовал руки Нинке, потом отбросил палку, обнял Петра Борисовича за плечи и вытолкал на середину комнаты:
— Представляю. Это мой друг Петр Борисович. Кладбище погибших кораблей. Между прочим — мудак редкостный. Он специально сломал мне ногу, чтоб читать свои поганые стишки. А Савка, Шереметев благородный, меня отравил. Чтоб меня не было.
Петр Борисович следил поначалу за печкой, потом забыл. Митяй, сидя перед Оброскиным, обсуждал с ним поведение окрестных бандитов.
— А где моя дама сердца? — всполошился Серафим Серафимович.
— Я ее домой отправил, — ответил Митяй. — Нечего ей здесь делать.
— И правильно… Мандавошку на мороз!
Влажные волосы пали на бледный лоб, в углу строгого рта показалась чистая слюнка.
Серафим Серафимович проснулся от холода. «Топить, что ли, перестали», — машинально подумал он, зарываясь под перину, и застонал: боль от ноги расползлась по телу и встретилась с головной болью под лопаткой.
Все ясно, вчерашнее восстанавливать не будем, неблагодарное это занятие. Физическая боль в этом аспекте кстати. Спим дальше.
Из углов, нарастая, послышались голоса. Казалось, стоит сделать усилие, и речь станет членораздельной. «Что это, — недоумевал Серафим Серафимович, — крысы? Но это было уже у Грина, какой смысл в повторе». Он сделал усилие и прислушался. Но голоса отдалились, а головная боль стала отчетливей. Оставим, как есть. Голоса снова приблизились, разбились на интонации. Один был просящий, другой возражающий. Вклинился убеждающий голос. Ничего дурного они не сулили, — это были благонамеренные детские голоса. «Девочки, молитвослов», — вспоминал Серафим Серафимович. Неужели отогрелись, оттаяли укоренившиеся поля летних обитательниц дома?.. Какая чушь… Это нерожденные дети искушают мою свободу. Или одиночество.
— Вспомните, пожалуйста, самый счастливый день вашей жизни, — потребовал голос, но не детский уже, а противный. Да наверняка был, только как тут вспомнишь. Может, их было много? Может оно, счастье, различимо только в момент осуществления, а потом забывается, выходит паром или потом… Вот так запишешь иногда мысль, чтоб не забыть, наткнешься через некоторое время и не поймешь, о чем эта заметка… Серафим Серафимович приоткрыл глаза и тут же закрыл: серый свет, подтекающий из окна, показался нестерпимо ярким.
Грубо хлопнула дверь, грубый Савкин голос прокричал:
- Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон - Современная проза
- Под колесами - Герман Гессе - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Две коровы и фургон дури - Питер Бенсон - Современная проза
- Атамановка ( Рассказы ) - Андрей Геласимов - Современная проза
- Ночной поезд - Мартин Эмис - Современная проза
- Куколка - Джон Фаулз - Современная проза
- Уловка-22 - Джозеф Хеллер - Современная проза
- Уловка-22 - Джозеф Хеллер - Современная проза
- Уехал в город - Гордон Вудворт - Современная проза