— Кабы мы чужую копейку прикарманивали, — ввязалась старуха, вынося пироги с груздями, — бог не дал бы нам счастья. А мы честно живем, и бог нам за это посылает...

Поставила шумящий самовар на стол, зажгла большую лампу. Стало тепло, уютно. Петр Петрович с нетерпением взирал на колбасу, нарезанную кружочками, на пирог, на бутыль самогонки. Канашев налил ему в стакан, на котором было написано: «Ее же и монаси приемлют», — и сказал:

— Водка кровь полирует... Будь здоров. А меня уволь: не употребляю, пост...

— Предрассудки. Бога люди выдумали...

— Значит, надо было. Без пользы никто ничего не выдумывает...

Краснея от вкусной закуски, от первосортного самогона, Петр Петрович говорил:

— Теперь особая тактика к торговому человеку вышла. Явное поощрение. Опять-таки насчет выпивки, партийному человеку в меру не возбраняется. Специальный декрет есть.

Канашев ответил:

— Мы, торговые люди, всегда коммунизм понимали. Мы не против. Пущай коммуна строится, только бы нас не трогала. Мы идейному народу всей душой. Живите своими идеями, бог с вами, живите. Но и другим жить по-своему не мешайте. И притом же мы грязной практикой заняты, пашем, торгуем, строим... кормим идейных людей. Ну и оставьте нас с нашим делом в покое, не вникайте в него... Нет, вникайте... смотрите, чего купил, где достал, кому и когда продал...

— Мы должны программу соблюдать. Торговали бы честно, без обмера, без обвеса, работников бы лишних не держали.

— Не туда смотрите вы, партийные. Мне старики сказывали одну историю. Наш мужичок пришел в церковь, а штаны надел прорехой назад. Молится мужичок усердно, кланяется низко, а прореха при нагибании открывается и обнажает его зад. Подошел староста церковный, дал ему затрещину: «Срамное место в церкви кажешь...» — «Не туда смотрите, — ответил мужичок, — глядите на икону, а не на мой зад».

Петр Петрович весело засмеялся.

Совершенно серьезно Канашев продолжал:

— Вся задняя сторона жизни вас привлекает. Наши грехи да ошибки считаете... А благодеяния наши в расчет не берете... Я болото осушил, буду лесопилку ставить, в ход мельницу пустил, при комбеде все пришло и упадок. Одной картошки отвожу в город рабочему классу сотню телег... Мясо, лен, пшеницу... Работу людям даю... А вы мне только в зад смотрите... Старики нам завещали: веревка крепче с навивом, а человек с помощью... Помогайте нам... Иной раз и новое должно пойти на совет к старому... Не гнушайтесь нами, и социализм обеспечен...

— Об этом ты не убивайся, — восторженно отвечал Петр Петрович Обертышев. — Врастай, смело врастай в социализм...

Подали вторую бутылку. Хрустели огурцы на зубах Петра Петровича, от жары он лениво потягивался за столом. В окошко глазела луна, внизу у изб звенел весенний ледок под ногами проходящих. Егор лукаво и насмешливо бросал слова к чулану:

— Мать, угощай гостя дорогого. Ставь третью бутыль.

Петр Петрович прислонился к стене, икал и лепетал, силясь подняться:

— Ах, Федор Лобан? Он враг мой наверняка. Давно зубы в ячейке точит! Он насчет политграмоты — мастак, а то Федька — пар. Нет в нем никаких данных. Это он подбивает мужиков не давать тебе землю под лесопилку. И в аренде мельницы на этот год отказать. Дескать, пусть будет кооперативная...

— Неразумно поступает. Раздор на селе от него, развращенность. Снохе моей ходу не дает, — втолковывал Егор. — Смекаем, что насчет закупки нашей — его донесение.

— Между нами — он. Факт, — Петр Петрович стучал о стол кулаком. — Стоп! — закричал он на Егора, — лишаю слова. Слово мне! И прошу прения прекратить... Я выскажусь первым: зеленая молодежь на меня зуб имеет... Идеологически, дескать, не подкован. Кто? Я? Не подкован? Я писарем двадцать лет был... Я все превзошел, земский начальник со мной здоровался за руку... И мы еще посмотрим, нужна ли на селе кооперативная лавка, когда такой, как ты, Егор, хозяин есть и им довольны.

— Ни один не жаловался...

Петр Петрович еще больше разгорячился и, не подозревая, что один он только пьян, распоясался вовсю... Он порочил всех своих недругов реальных и воображаемых, а Егор все это мотал на ус да поддакивал:

— Справедливый ты человек. Говоришь правильно.

Петр Петрович тряс самовар, так что уголья из него сыпались, и кричал:

— То-то! Я всегда правильно! На уездном съезде высказывался... А Федька... Федька таблицей берет. Поняли? Я, говорит, насчет товарища Обертышева слово имею. А какое он право имеет против меня слово говорить? Может, я уездным председателем буду!

Петр Петрович упал на лавку и захрапел.

— Белый свет не клином сошелся, — сказал Канашев, указывая глазами на Петра Петровича, — на наш век дураков хватит.

— С такеми ладить можно, — сказала старуха и, перекрестившись и приблизившись к мужу, на ухо шепнула: — Того шалыгана-то достать бы вот. Читателя-писателя.

Канашев в тон ответил:

— Достанем! Видишь, заручка у нас есть. Ох, рассудительный и приятный человек Петр Петрович. И бог нам поможет. Слышала, что он говорил: поощрение нам вышло! Поможет нам бог...

— И царица небесная поможет.

Оба истово перекрестились.

Егор Лукич лег спать в горнице. Но ему не спалось. Мысль работала разгоряченно. «Верно, — думал он, — торговому человеку путь открывают. Как он за три года поднялся!» Думы увлекали его.

«Вот у него вместо трех поставов уже целый десяток. Дело закипело, расширяется вовсю. Не с одного, а со многих районов везут молоть зерно к нему. Обновлена плотина, и день и ночь грызет лес новая лесопилка на берегу. Циркулярные пилы беспощадно режут древесину вкось и впрямь. На всю округу поставляет он тес и брусья и даже деревянную брусчатку для мостовых города поставляет. Там в городе молва: дельный мужик, пусть перебирается сюда, лесов в Заволжье уйма, а мы деловому человеку рады. Теперь он поставляет лес на фабрики и заводы, на строительство казенных домов. Завел, конечно, и контору на европейский манер с учеными бухгалтерами, с зелеными столами. День-деньской костяшками стучат, высчитывают ему верные барыши и в акции их превращают. Злотыми буквами на заведениях вывески: «Лесопильный завод, Канашев и сын», «Мукомольный завод, Канашев а сын». А с Керженца, с Унжи, с Ветлуги все прут, все везут к нему древесину из корабельных рощ, из дубрав, из раменей пихту, дуб, сосну. [Рамень — темнохвойный, большей частью еловый лес в европейской части России; иногда с примесью мелколиственных пород.] Везут отборное зерно с низовья для размола. Егор Лукич вскоре и домину соорудил, всем в городе на диво: в четыре этажа. Только выйдет на улицу, как председатель горсовета, завидя его, кланяется и приглашает на чай. А Егор Лукич спокойно: «Серый мы народ, товарищ председатель, сиволапые мужики, где нам с партийными якшаться, некогда нам чай-то распивать». Долго ли, коротко ли поработал на славу Егор Лукич, входит в силу, входит и в славу. В больших собраниях за красным столом с главным большевиком города Егор Лукич сидит. Докладчик все про него только: вот мы не справились и частному капиталу поклонились. Почет тебе и привет, Егор Лукич, от верховной Советской власти. Ошиблись мы немножко. Отдаем под твою умную руку весь привольный наш Заволжский край: будь красным купцом (слова «нэпман» и в помине нет), не ссорься с нами, не попомни обид, как тебе хочется, так и обогащайся. В газетах портреты, на Досках почета — портреты, первоначальник губисполкома руку трясет: «Не вышло дело у нас без вашей помощи, Егор Лукич, поправил нас Владимир Ильич не зря, и крепко и правильно поправил: одно спасение у нас — новая экономическая политика... К капиталу на выучку идем. Без частной инициативы никуда ни ногой... Признаем ошибку и с военным коммунизмом расстаемся навеки. Расширяйте, Егор Лукич, свое дело, теперь все убедились — неизбежен спуск к капитализму. Уж мы закон о найме рабочей силы в вашу пользу пересмотрим. Только ты, Егор Лукич, не помни зла, комбедов, продотрядов, лишенства своего несчастного.

И появляются на берегах матушки Волги паровые мельницы красного купца Канашева, по всем торговым городам. Пароходы-красавцы плывут, загляденье: «Канашев-отец», «Канашев-сын». Баржи с лесом, с зерном бесконечными караванами по лону реки тянутся. Сам Егор Лукич на пристани их встречает. И матросы, и рабочие, и приказчики низко кланяются. Радость превеликая, ликование неумолкаемое. Пойдет ли Егор Лукич в ресторацию, простой картуз с засаленным козырьком отдает швейцару, тот ног от радости не чует, хватает его, прижимает к груди, несет к вешалке как драгоценность, бережет пуще глазу, каждую соринку с него снимает. Все суетятся, ублажают. Невообразимая кутерьма. Официант сгибается в три погибели... чуют тугой карман, курицины дети. А кругом за столиками шушера: щеголи, вертопрахи, ветрогоны непутные, пустомели-брехуны (на брюхе — шелк, в брюхе — щелк), полуголые дурашные девки, вертячки с красными губами, юбками трясут без стыда, без совести, глазами стреляют, груди зазорно выпячивают, девки-кипяток. Как бы не так! Не обрыбиться им. При своем степенстве Егор Лукич все это только за великий срам почитает. Отвертывается от искушения, хоть и толкает его бес в ребро, свербит. К какому столу ни направится, официант уже щеголя по шее гонит. Официанты ловят его взгляд, сразу гурьбой бросаются, как с цепи сорвались, каждый за свой стол норовит усадить.

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 112

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Девки - Николай Кочин бесплатно.

Похожие на Девки - Николай Кочин книги

Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков - Советская классическая проза / Юмористическая проза
Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский - О войне / Советская классическая проза
Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
Сироты квартала Бельвилль - Анна Кальма - Советская классическая проза
Ночные смены - Николай Вагнер - Советская классическая проза

Оставить комментарий