Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А Зойка где? – спросил я.
– Нету Зойки, нету, – забормотала она. – Увезли нашу Зоичку, увезли… Цирк увез, чтоб он сгорел, проклятый!..
– Зачем? – не понял я.
Бабка рассердилась:
– «Зачем, зачем»? Не знаешь, что ли? В акробатки пошла, в попрыгуночки. Будут ей теперь ручки-ножки выкручивать.
Она опять заплакала. А поплакав, спросила:
– Чаю хочешь?
Я чаю не хотел. Какой чай, когда, может, жизнь моя кончается! Из-за меня отца, наверно, уже прогнали. Если я вернусь, он меня изобьет до смерти. А если еще не успели прогнать, то он изобьет меня в угоду купчихе, чтобы та не выгоняла его. Как ни поверни, все равно я буду избит. А после болезни я еще больше ослабел и, наверно, умру, когда он будет бить меня. Куда же мне деваться? Счастливая Зойка! Пусть ей выкручивают руки-ноги, а все-таки она не умрет. Ей даже публика будет хлопать в ладоши. Вот и мне бы туда, в цирк, кувыркаться вместе с Зойкой.
– Бабушка, а куда он уехал, цирк этот? – спросил я.
– Кабы знать! – ответила бабка. – Уехал – и все. Разве мне докладывают!
Тогда я рассказал, что со мной случилось.
Бабка выслушала и покачала головой.
– Вот уж и не знаю, что тебе посоветовать. Переночуй на Зоичкином топчане, а утром, может, и придумаем что.
Ночь я провел так, будто опять заболел тифом. Меня то знобило, то бросало в жар. А тут еще с грохотом пробегали мимо поезда. Особенно меня донимала мысль, как страдает сейчас мама. Может, она думает, что я утопился или бросился под поезд.
Обессиленный, я так крепко заснул перед рассветом, что открыл глаза только тогда, когда будку заливало солнцем. Мне стало страшно: неужели я всю ночь провел не дома?
Бабка дала мне бублик, напоила чаем и сказала:
– Иди домой. Лучше дома ничего на свете нет. Авось обойдется.
От бабкиных слов у меня на душе стало спокойнее, я пошел.
Может быть, я так бы и вернулся домой и все бы, как говорила бабка, обошлось, но еще издали я увидел, что к чайной подъехал экипаж и из него вышли Медведева и сам городской голова, тот важный господин, который был у нас на молебне. Что угодно, только не попадаться на глаза купчихе! А городского голову она, конечно, привезла, чтоб расправиться с отцом.
И я опять побежал.
Страх загнал меня в порт. До этого я в порту был только раз – с отцом и мамой. Тогда у берега стояло много пароходов, привязанных канатами к чугунным тумбам. Из-за этих пароходов я даже не рассмотрел как следует моря. Один пароход был турецкий. Это я сразу понял, потому что на нем ходили люди в красных фесках. Мальчишки с берега кричали им: «Наши ваших пу-у-у!..» Турки смеялись. Обиделся только один. Он повернулся к мальчишкам задом, нагнулся и крикнул: «Пу-у!»
Но в этот раз у берега стояло всего два парохода – большой, выкрашенный, и маленький, обшарпанный. На обшарпанном висел флаг с полумесяцем и звездой. С парохода по деревянному мостику сходили турки и сбрасывали со спины большие кули. Один куль лопнул, и из него выпали на землю связки сушеного инжира. Толстый турок, который ничего не делал, а только смотрел, как работают другие, сбежал по мостику на берег и стал кричать на старого турка, который уронил куль. Старый турок моргал глазами, будто боялся, что толстый ударит его по лицу, и говорил: «Афэдерсинис, афэдерсинис!»[5] А толстый кричал: «Алчак! Алчак!»[6] – и брызгал слюной.
Около меня остановился мальчишка с подбитым глазом. Он подмигнул мне и сказал:
– Вот здорово ругаются!
– А ты разве понимаешь? – спросил я.
– А то нет! – ответил мальчишка. – Я и сам по-всякому умею. Вот, слышь, толстый кричит: «Я тебя, шайтан, в бараний рог согну! Я из тебя рахат-лукум сделаю!» А старый, слышь, отвечает: «Мы и сами с усами, разлюли-малина! Я тебе, шагай-болтай, пузо вспорю и кишки в море выкину!»
По-турецки я не понимал, но, конечно, догадался, что мальчишка врет. Ведь старый говорил только одно слово – «афэдерсинис». Неожиданно мальчишка прыгнул, схватил две связки инжира и побежал. Старый крикнул: «Вай!» – и побежал за мальчишкой, а толстый с кулаками бросился на меня. Я тоже побежал. Мальчишка на бегу уронил связку. Я ее подобрал и отдал старому. Старый погладил меня по голове и дал одну инжиринку. Я опять пошел к пароходу. Толстый турок уже не трогал меня. Старый дал мне еще и рожок. Я съел сначала рожок, а потом инжиринку. И рожок и инжиринка были сладкие, душистые – такие вкусные, что я на время забыл о своем горе. Я пошел к большому пароходу. На нем был флаг полосатый, а люди обыкновенные, без фесок. Но разговаривали они тоже не по-русски. Походив по берегу, я опять вернулся к туркам. Турки уже ничего с парохода не выносили, а брали на берегу заржавленные куски чугуна и таскали на пароход. Наверно, каждый кусок весил пуда три, потому что больше одного куска турки не поднимали, и все-таки лица у них блестели от пота.
Вдруг с парохода сошел человек, похожий на нашего Петра, как брат родной. На нем были заплатанные штаны и опорки. Он легко взял под мышки два куска чугуна и пошел на пароход. И тут я вспомнил, что первый раз Петр пришел к нам в чайную вот в таких же заплатанных штанах. Неужели это он? Когда человек опять показался на деревянном мостике, я вскрикнул и побежал к нему. Конечно, это был Петр!
– Митя?! – удивился он. – Ты что тут делаешь? Бычков ловишь?
Я признался, что убежал из дому. Лицо Петра посуровело.
– Да ты спятил? – сердито сказал он. – Так с тех пор и не возвращался? Ну, брат, это не дело. Сейчас же иди домой!
Тогда я стал просить Петра, чтобы он взял меня с собой.
Он развел руками.
– Куда же я тебя возьму? Я, брат, уезжаю. Вот погрузим эти чушки – и отчалим. В Турцию поплыву, к магометанам. Хуже не будет.
– Ну и я в Турцию! Хуже не будет!
Петр усмехнулся.
– Хватил! Пойми, глупенький, что я сбился с пути, пошел в бродяги, в алкоголики.
– Ну и я пойду в бродяги, в алкоголики! – соглашался я на все, лишь бы не расставаться с Петром.
Толстый турок что-то крикнул.
– Ладно, – сказал ему Петр. – Успеем. За мной не пропадет.
Он опять взял две чушки и понес.
И сколько я потом ни просил, он говорил только одно:
– Иди домой! Домой иди, Митя!
На турецком пароходе
Улучив момент, я незаметно пробрался по деревянному мостику на пароход и спрятался под серым брезентом, который валялся на полу. Но там совсем нечем было дышать. И, кроме того, близко топали ногами – того и гляди, наступят прямо на голову. Я выполз из-под брезента и потянул за ручку какую-то дверку. Дверка открылась, и я увидел чулан. В нем стоял заржавленный якорь, валялись топоры, ведра, всякий хлам. Я шмыгнул в чулан, залез в какой-то ящик, скорчился в нем и закрылся сверху дырявым мешком.
Я лежал так долго, что у меня занемели ноги. Вдруг подо мной часто-часто застучало. Ящик стал дрожать. Что-то тяжко загудело, как гудит на заводе, только совсем от меня близко. Вслед за тем снаружи затарахтело и заскрежетало. Голос, похожий на голос толстого турка, кричал и кричал, а ему отвечали другие голоса: «Башистюне, каптан!»[7]
Наконец все стихло, кроме частого стука внизу. Я вылез из ящика и заглянул в щелочку. На полу, поджав ноги, кружком сидели турки и ели брынзу. И Петр сидел с ними и тоже ел брынзу. На Петре была старая, помятая феска с кисточкой. Значит, верно, что Петр переделался в турка.
До сих пор я голода не чувствовал, а тут, как увидел сыр, то так захотел есть, что хоть выходи из чулана и садись с турками в кружок. Я с трудом оторвался от щелочки и опять залез в ящик.
Но долго там оставаться не мог – так есть хотелось. Заглянув вновь в щелочку, я сыра уже не увидел. Вместо сыра посредине кружка стоял стеклянный кувшин с водой и дымом внутри. От кувшина тянулись в разные стороны желтые резиновые трубочки. Турки брали эти трубочки в рот, а изо рта выпускали дым. Я догадался, что это они так курят. И Петр курил с ними.
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Смута. Крещение Руси - Александр Золотов - Историческая проза
- Повесть о смерти - Марк Алданов - Историческая проза
- Царица-полячка - Александр Красницкий - Историческая проза
- Залитая кровью Победа. Серия «Бессмертный полк» - Александр Щербаков-Ижевский - Историческая проза
- Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик - Историческая проза / Русская классическая проза
- Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф - Историческая проза / Ужасы и Мистика
- Святые и грешники - Ник Ремени - Историческая проза
- Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза