Форма входа
Читем онлайн Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Армии - свои "да, да, да", черт бы его подрал с его орденом Хмельницкого. Мой дед говорил: не смейте дергать льва за усища - от него даже за ласку лапой по физиономии схлопотать можно.
Отец слушал и ушам своим не верил: откуда у Диница, бежавшего в сорок втором из вильнюсского гетто и два с лишним года сражавшегося в партизанском отряде в дремучей белорусской пуще, такая робость перед всякими чинами, такая несовместимая с его партизанским прошлым уничижительность?
Он не осуждал Диница. Но уговоры бывшего партизана коробили душу. В лесу под Новогрудком, наверно, он таким не был, приказы выполнял не потому, что их отдавал командир, старший по званию, а потому, что они совпадали с его сокровенными мыслями и желаниями. Но все изменилось, когда он из Рудницкой пущи попал в другую, заваленную буреломом ежедневных доносов, слежек и подозрений чащу, где за каждым деревом их всех, как арестанта Цукермана, подстерегала беда. Диниц, конечно, желал отцу добра, старался уберечь от неприятностей, может, даже от увольнения. Но от добра, добытого ценой самоуничижения и лакейства, что-то съеживалось внутри и застывало отец всегда мучился и терзался, когда при нем кто-нибудь из близких или сослуживцев - того же добра ради - унижал свое достоинство, которое и без того было перемолото жерновами ненасытного послевоенного времени, неблагодарного, неразборчиво-жестокого, заставлявшего всех прятаться, как в вырытый в лесу бункер, в бесконечные, спасительные "да, да, да", когда горло разрывало обреченное на глухоту и непонимание "нет". Время, как и отставной полковник Карныгин, ощетинивалось и не щадило тех, кто скупился на утвердительные восклицания.
- Вы как хотите, - процедил отец, - но к этому костюму я больше не притронусь.
Однако дальновидный Диниц не унимался.
- У тебя остался его адрес?
- Чей? - Отец сделал вид, что не понимает, о чем его спрашивают.
- Ты знаешь, где этот Карныгин живет?
- Не знаю. Когда снимал мерку, вроде бы и адрес в книжку записал. И квитанция где-то должна быть, - сказал отец. - А ты что, к товарищу полковнику в гости наладился? Решил своими медалями позвякать?
- Ты мои медали не трогай. Я их не за сбор грибов получил и не на базаре купил. Давай лучше подумаем, что делать.
- Что делать? Ничего.
- Может, нашего новичка к нему в гости на разведку послать?
- Рафаила? Зачем? - насторожился отец.
- Как зачем? Настроение прощупать... по-человечески поговорить... пока он ничего не затеял.
- Рафаил?
- Не прикидывайся дураком. Карныгин.
- А что, по-твоему, он может затеять?
- Мало ли что... Например, в суд подать.
- На кого?
- На ателье, на тебя, закройщика... - ехидно пояснил Диниц. - Накатает бумагу, напишет, какой вред его имуществу нанесен... Не забывай, Шлейме, костюм - это тебе не колхозная собственность, которую каждый волен растаскивать. И тогда...
- И что тогда? - нахмурившись, спросил отец.
- Я, Шлейме, не судья... не законник... Надо спросить Хлойне - он два года народным заседателем служил... вместе с судьями приговоры выносил...
- По-твоему, этот Карныгин может упечь меня за решетку? - выдохнул отец, не желая напрямую обращаться к Хлойне.
- Упечет, не упечет... Но к штрафу приговорить могут.
- Что ж. Штраф заплачу, но переделывать не буду! - упорствовал отец.
- Диниц прав... Не надо, Шлейме, горячиться. В кипятке хорошо яйца вкрутую варить, - умасливал его Хлойне, втягивая голову в ворот по-комиссарски распахнутой рубахи. - Если ты не хочешь переделывать, то я этим займусь.
- Так как, Шлейме? - наседал на отца Диниц, прозванный арестованным Цукерманом за его бесконечные "йе, йе" ("да, да") - Йеницем.
- Я уже вам сказал: переделывать не буду! - выдавил отец. - И не хочу, чтобы мою работу переделывали другие.
Народный заседатель, старый подпольщик и, возможно, стукач, наклепавший на хуторянина Цукермана, Хлойне Левин еще глубже втянул в ворот голову, поросшую редкими волосами.
- Как знаешь... - Диниц откашлялся и продолжал: - Но смотри, как бы ты после не пожалел... Меня Цукерман наградил прозвищем "Йениц". Будь
Иосиф сейчас с нами, а не с белыми медведями, он переименовал бы тебя из Кановича в НЕЙНовича (НЕТновича).
Он помолчал, смачно плюнул на раскаленный утюг, провел им по сукну, и облачко горячего пара повисло над его головой, как далекое и зыбкое воспоминание.
- Мой отец, светлый ему рай, - как ни в чем не бывало продолжил Диниц, - был в Укмерге пожарником, и я, как водится, сначала тоже об этом мечтал вырасту и буду со шлангом в чешской каске по крышам лазить, вытаскивать людей из огня, тушить пламя... Бывало, выбегу во двор, зачерпну в колодце полведра воды, притащу в избу и, пока мамы нет, тренируюсь, на пожарника учусь: подойду к печке, открою заслонку и плюх всю воду на горящие угли...
Ох, и влетало же мне от родителей за эти шалости! Вся задница, бывало, пузырится - сесть не мог. Но все же, видно, с тех пор во мне что-то от порки осталось... не зажило вместе с волдырями. К чему же это я тебе, Шлейме, сейчас говорю? А говорю я это тебе к тому, что не один ты такой...
- Какой? - встрепенулся отец.
- Любитель из ничего огонек высекать... Господи, что за время, что за мир? Куда ни глянь - задиры с горящей паклей в руке. Только и ищут, как бы что-то поджечь, где бы угли поскорей раздуть. Скоро, кажется, уже не дома, а души, как дранка, запылают... Страшно... Когда мы из лесу вышли, я думал: все, конец, огонь потушен, не будет больше на свете ни ненависти, ни злобы... Не будет никогда. Я думал: больше никто и никогда не потревожит сон мертвых. Ни слезами, ни стонами, ни грязными поклепами... Ошибся... Не успел я сдать оружие, как возле своего дома услышал: "Жид пархатый, убирайся в свою Палестину!", не успел остыть от страха, как на меня новые страхи навалились... похлеще лесных... Ты, Шлейме, понимаешь, о чем я?..
- Понимаю, - сказал отец и покосился на шмыгающего носом Хлойне. - Ты считаешь, что этими твоими "да, да, да" можно страхи отпугнуть, а не накликать? Ты считаешь, что этими "да, да, да" можно накормить злобу и она оставит нас в покое?..
- Ничего я не считаю... Но горящие угли глупо гасить керосином. Я считаю, что не стоит ссориться и враждовать из-за пустяков. Я считаю, что тебе, Шлейме, надо каску надеть и потушить тлеющие угольки - разыскать этого Карныгина и сделать все, чтобы он остался доволен. Ведь сколько их, довольных, на свете? Кругом одни недовольные. Зачем же их множить?
- Ничего, Диниц, не поделаешь: человек рождается недовольным... и недовольным умирает...
- Ну что ты тут философствуешь? Отвечай прямо: разыщешь его или нет?
- Нет! - отрезал отец.
- Нет так нет, - выдохнул Диниц. - Как говорится, хозяин-барин. Но как бы тебе не пришлось пожалеть.
- А что если мы, как говорил Владимир Ильич Ленин своему брату, пойдем другим путем? - Из дальнего угла ателье внезапно донесся простуженный голос "новобранца" Рафаила Драпкина, перебравшегося из заштатного Молодечно в Вильнюс, чтобы у оставшихся в живых мастеров-соплеменников постичь тайны портновского ремесла. - А если взять и скопом выкупить костюм?
- Вряд ли от этого Карныгина откупишься. Он офицер, а офицеры принципами не торгуют, - сказал осмотрительный Диниц, косясь на притихшего в углу подпольщика Хлойне, при котором лучше и безопаснее было прослыть круглым дураком, чем клеветником и очернителем Советской Армии...
На том прения и кончились.
Все ждали грозы - вызова в трест или повестки в суд. Но на удивление ни того, ни другого не случилось.
Не появлялся в мастерской и полковник - то ли махнул на все рукой, повесил костюм до лучших времен в шкаф, то ли отнес его на переделку к другим, более покладистым евреям.
Только Хлойне призывал сослуживцев не терять бдительности и время от времени назидательно цитировал на память какого-то классика марксизма-ленинизма, который перед Октябрьской революцией якобы сказал, что внезапность выступления - залог победы, а промедление смерти подобно.
"Выступление" Карныгина и впрямь было неожиданным - он подал в суд не на все ателье, а только на отца.
- Что же ты, несчастный, натворил? - испуганно-сердито спросила мама, протягивая отцу повестку. - Кого убил? Кого зарезал? Тебе сразу насушить сухарей и сложить в узелок белье или еще до тюрьмы успеешь пообедать?
- Еще успею...
- Какое счастье! - поддела его мама. - Я бы себя загрызла, если бы отправила тебя на нары в Лукишки голодным. Холодный борщ с картошкой будешь?
- Буду.
- А телятину?
- Почему бы нет?
- Вчера почему-то не ел... Повестки, видно, очень повышают аппетит...
Она прошествовала на кухню, где сосед - книгочей Гордон - с упоением, почти навзрыд, жаря на жужжащем примусе заветную глазунью, пел на голодный желудок свою любимую песню:
Вер вет мир баглейтн, ин майн лецтн вег?.. (Кто меня проводит в мой последний путь?)
- Что за удивительный день! - сказала мама, поставив на стол миску с холодным борщом и кастрюльку с картошкой. - Ко всем приходят повестки.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович бесплатно.
Похожие на Шелест срубленных деревьев - Григорий Канович книги
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Продавец снов - Григорий Канович - Русская классическая проза
- Мой Галич - Григорий Свирский - Русская классическая проза
- Дневник 1917–1918 гг. - Иван Бунин - Русская классическая проза
- Три часа ночи - Джанрико Карофильо - Русская классическая проза
- Петька и Волков - Виталий Левченко - Попаданцы / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Розовый мир - Елена Русская - Русская классическая проза / Социально-психологическая / Юмористическая фантастика
- Собрание сочинений. Том 4 - Варлам Шаламов - Русская классическая проза
- Все-все-все сказки, рассказы, были и басни - Лев Николаевич Толстой - Прочая детская литература / Детская проза / Русская классическая проза / Прочее
- Михoля - Александр Игоревич Грянко - Путешествия и география / Русская классическая проза
