— А что должно быть? Невольники? — съязвил Янник Брасс, рассевшись на козлах.
— Спрашиваю — что? Так отвечайте.
— Соленая рыба.
— А в тех вона ящиках? — Солдат подъехал к следующему возу, пнул по бортику.
— Подковы, — проворчал Паулье Дальберг. — А там, позади, буйволиные шкуры.
— Вижу, — махнул рукой десятник, чмокнул коню, поехал вперед, заглянул в фургон Ярпена.
— А чтой–то там за баба лежит?
Трисс Меригольд слабо улыбнулась, приподнялась на локте, сделав рукой короткий сложный жест.
— Кто? Я? — тихонько спросила она. — Ты же меня вообще не видишь.
Солдат нервно заморгал, вздрогнул.
— Соленые рыбы, — убежденно сказал он, опуская полотно. — Порядок. А этот ребенок?
— Сушеные грибы, — сказала Цири, нахально глядя на него. Солдат замолк, замер с открытым ртом.
— Ну да? — спросил он минуту погодя. — Чего?
— Закончил осмотр, вояка? — холодно поинтересовался Венцк, подъезжая с другой стороны фургона. Солдат с трудом оторвал взгляд от зеленых глаз Цири.
— Закончил. Ехайте, веди вас Бог. Но поглядывайте. Два дни тому скотоели под корень вырезали конный разъезд у Барсучьего Яра. Сильная, большая была ихая бригада. Конечным делом, Барсучий Яр отседова далече. Только эльф по лесу прет шибчее ветра. Нам велено облаву замкнуть, да разве эльфа схватишь? Все едино что ветер в решето ловить…
— Ну довольно, мы не любопытные, — нелюбезно прервал комиссар. — Время не ждет, у нас еще дальняя дорога.
— Ну бывайте. Эй, там, за мной!
— Слышал, Геральт? — проворчал Ярпен Зигрин, глядя вслед удаляющемуся разъезду. — Чертовы белки в округе. Как чуял. Все время мурашки по спине бегали, словно мне из лука прямо в крестец кто метил. Нет, мать их, нельзя ехать все время вслепую, как доселе, посвистывая, подремывая да сонно попердывая. Надо знать, что впереди. Послушай, есть мысль.
* * *
Цири резко дернула Каштанку, сразу сорвалась в галоп, низко наклонившись в седле. Геральт, занятый разговором с Венцком, выпрямился.
— Не дури! — крикнул он. — Без фокусов, девка! Хочешь шею сломать? И не отъезжай очень–то далеко…
Больше она не услышала ничего, слишком сильно вырвалась вперед. Сделала это нарочно, надоело выслушивать ежедневные поучения. «Не так быстро, не так резко, Цири. Та–та–та! Не отдаляйся! Па–па–па! Будь осторожна! Па–па! Ну совсем так, будто я девчонка малая, — подумала она. — А мне уже почти тринадцать, у меня резвая Каштанка и острый меч за спиной. И ничего я не боюсь! И… весна кругом».
— Эй, смотри, задок сотрешь!
«Ярпен Зигрин. Еще один мудрила! Па–па!»
Дальше, дальше, галопом по выбоинам, через зеленые травы и кустики, через серебристые лужи, через золотой влажный песок, через перистые папоротники. Испуганная лань умчалась в лес, только сверкнула в прыжках черно–белым фонариком зада. С деревьев взлетают птицы — цветастые сойки и золотистые щурки, черные болтливые сороки со смешными хвостами. Из–под копыт взметается вода в лужах и выбоинах.
Дальше, дальше! Лошадь, которая слишком долго еле–еле шевелила ногами, плетясь за обозом, идет легко, мчится резво, быстро, ее радует скорость, играют мускулы, влажная грива хлещет Цири по лицу. Лошадь вытягивает шею. Цири отпускает поводья. Дальше, лошадка, не грызи удила и мундштук, дальше, в карьер, в карьер, быстрее, быстрее! Весна!
Она придержала Каштанку, оглянулась. Ну наконец–то одна. Наконец–то далеко. Уже никто не поругает, не станет увещевать, не обратит внимания, не будет грозиться, что покончит, мол, с такими поездочками. Наконец–то одна, свободна, вольна и независима.
Теперь помедленнее. Легкой рысью. Ведь это же прогулка не ради одного только удовольствия, у нее тоже есть определенные обязанности. Ведь сейчас она — конный разъезд, патруль, передовое охранение. «Ха, — думает Цири, осматриваясь, — безопасность всего обоза сейчас зависит от меня. Все с нетерпением ждут, когда я вернусь и доложу: дорога свободна, никого не видела, ни следов колес, ни копыт. Доложу, а тогда тощий господин Венцк с холодными голубыми глазами серьезно кивнет, Ярпен Зигрин оскалит желтые конские зубы, Паулье Дальберг кивнет: молодец, малыш! А Геральт едва–едва улыбнется. Улыбнется, хотя последнее время он улыбается так редко».
Цири осматривается, все фиксирует в памяти. Две поваленные березки — не проблема. Куча веток — не страшно, телеги пройдут. Промытый дождем ровик — что за преграда, колеса первой фуры пробьют колею, остальные пройдут следом. Большая поляна — отличное место для привала…
Следы? Какие тут могут быть следы! Никого тут нет. Лес. Птицы верещат среди свежих, зеленых листиков. Коричнево–рыжая лиса не спеша перебежала дорогу… И все пахнет весной.
Дорога переламывается на половине холма, скрывается в песчанистом яре, уходит под кривые сосенки. Цири съезжает с дороги, взбирается по склону, чтобы сверху осмотреть район. И коснуться мокрых, пахучих листьев.
Соскакивает с седла, забрасывает вожжи на сук, медленно идет через покрывающий холм можжевельник. По другую сторону холма видна проплешина, зияющая в гуще леса, словно кто–то выгрыз часть деревьев: вероятно, след после пожара, который полыхал здесь давным–давно, потому что нигде не видно пепелища, всюду зелено от невысоких березок и елочек. Дорога, докуда хватает глаз, кажется свободной и проезжей.
И безопасной.
«Чего они боятся? — подумала Цири. — Скоя’таэлей? А чего их бояться? Я не боюсь эльфов. Я им ничего не сделала.
Эльфы. Белки. Скоя’таэли».
Прежде чем Геральт приказал ей отойти, Цири успела рассмотреть трупы на заставе. Особенно запомнился один — с лицом, закрытым слепившимися от коричневой крови волосами, с неестественно вывернутой и выгнутой шеей. Застывшая в жуткой гримасе верхняя губа приоткрывала зубы, очень белые и очень мелкие, нечеловеческие. Она запомнила обувь эльфа, потрепанную и истертую, длинную, до колен, внизу шнурованную, сверху защелкивающуюся на многочисленные кованые крючки.
Эльфы, которые убивают людей, сами гибнут в борьбе. Геральт говорит, что надо соблюдать нейтралитет… А Ярпен — что надо поступать так, чтобы потом не приходилось просить прощения…
Она пнула кротовью горку, задумчиво поводила носком ботинка по песку.
Кто, у кого и за что должен просить прощения?
Белки убивают людей. А Нильфгаард им за это платит. Использует их. Подзуживает, науськивает. Нильфгаард.
Нет, Цири не забыла, хоть очень бы хотела забыть. О том, что случилось в Цинтре. О бродяжничестве, отчаянии, страхе, голоде и боли. О маразме и отупении, которые наступили позже, гораздо позже, когда ее нашли и приютили друиды из Заречья. Она помнила это как в тумане, а хотела перестать помнить вообще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
