Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В руках у Петра он увидел деревянное мерило. Строитель с важностью объяснил ему:
– Длина его – четыре локтя. Это мерная сажень. Но есть еще косая, а также морская и сажень без чети… Ими мы пользуемся, чтобы сообразовать отдельные части здания. Для этого мы чертим план, или вавилон. Имея его в руках, не нужно ни вычислять, ни утруждать себя измерением отдельных частей…
Модемах и Гита слушали зодчего с растерянной улыбкой. Так улыбаются люди, если не понимают чего-нибудь.
– Вавилон? – осмелился спросить Мономах.
Петр чувствовал себя среди этих непонятных вещей как рыба в воде.
– Вавилон – каменная плита. На ней чертится четыреугольник, а внутри его еще один, малый, и разделяется крестообразно. Мы получаем тогда как бы образец для всех наших вычислений.
Мономах задавал другие вопросы. Но зодчий отвечал на них без большого желания, очевидно не имея намерения открывать свои строительные тайны. Он все-таки объяснил:
– Начертим на земле четыреугольник…
И не торопясь изобразил концом деревянного мерила четыре линии на пыльной площадке двора…
– Чему равна мерная сажень? Ты видел. Моему мерилу. Но если в четыреугольнике проведешь линию из одного угла в другой, то получишь косую сажень.
Мономаху впервые открывалось таинственное соотношение частей и линий в четыреугольнике. В волнении он только кивал головой.
– Еще разделим вавилон крестом… – продолжал Петр.
Опять пошел в ход жезл мерила.
– Зачем тебе требуется столько различных мер? – спросил князь.
– Потому, что каждая мера соответствует тому, что мы ею измеряем. При вычитании одной сажени из другой остаток показывает нам, какую толщину следует придать стенам здания, чтобы обеспечить им прочность и чтобы они были в состоянии выдержать непомерную тяжесть сводов и купол, как бы висящий в воздухе без всякой опоры, но тоже требующий основание для своей легкости… Благодаря вавилону все это измеряется без участия человеческого ума.
Строитель, очевидно, понимал, что не так-то легко постичь все это непосвященному. Он как бы выискивал более доступный пример.
– Начертим треугольник…
На песке появилась фигура с тремя углами.
– Вот что достойно удивления. Если стороны треугольника равны мерной сажени, высота его равняется половине косой сажени, и никакая сила в мире не в состоянии изменить подобные отношения…
– Все в руке божьей… – заметил стоявший рядом игумен, не проронивший до сих пор ни одного слова, так как ему казалось, что он в этом благочестивом деле храмостроения касается чего-то бесовского.
Мономах посмотрел внимательно на новгородского строителя. Неужели существуют вещи, изменить которые не может даже сам бог? Действительно, что-то сатанинское было в этой улыбке зодчего, спрятанное в седой бороде.
После этого монахи приступили к выравниванию долины, на которой должен был стоять храм. Строитель ходил между ними, показывал, где надо копать, или брал в руку ком земли и растирал его между пальцами. Только на второй день начали чертить план церкви на долине и сделали так называемое очертание, в котором уже были отмечены отдельные части здания. Гита неизменно сопровождала Владимира на место строительства и с любопытством наблюдала работу каменщиков.
Петр, не выпуская из рук жезл мерила, вспоминал различные случаи строительства:
– Размеры Печерской церкви измеряли по длине золотого пояса, что подарил Феодосию варяг Шимон. Мы же будем пользоваться здесь прямой и косой саженями.
Затем наступил знаменательный час. Петр вошел на выровненную площадку и наметил восточную сторону здания. Он определил восток еще на заре, заметив, в каком месте поднимается солнце в тот день, когда решили заложить церковь.
– Теперь проведем осевую линию, – сказал он.
Примерно в середине площади, предназначенной для храма, строитель начертил четыреугольник, которому наверху должен был соответствовать купол и расстояние между столбами.
Петр говорил:
– Я как бы черчу на долине скинию завета. Ищу пуп ее и, водрузив там жезл, строю вокруг еще один прямоугольник. Здесь стоял ковчег завета, а тут – медная купель, наполненная водою.
Так новгородский строитель наметил на земле все части будущего здания, алтарь и корабль, ризницу и хоры, и Мономах морщил лоб, стремясь постигнуть смысл этих линий и пересечений, однако должен был признаться, что все остается для него полным тайны.
Петр пытался помочь ему:
– На начертанное надлежит смотреть не телесным оком, а умозрительным и умом постичь то, чего нельзя изобразить на песке выпуклым. Ведь все нарисованное на нем или на коже кажется как бы лежащим на земле. Начертанные мною стены не стоят отвесно, как они будут в здании, а будто бы простерты ниц…
Петр отсчитал в алтаре шесть мерных саженей на восток и шесть косых на полночь и полдень.
– Какова же толщина стен? – спросил Мономах, знавший, что искусство строителя заключается в том, чтобы определить толщину стен без излишнего расходования кирпичей.
Опять Петр давал путаные объяснения.
– Но почему ты все меришь двумя разными саженями? Ведь косая длиннее прямой? – спросила Гита и покраснела, что вмешивается в важное мужское дело.
Новгородец ответил ей ласково, любуясь чужеземной красотой княгини:
– Так учил меня великий человек, построивший Софийский собор в Новгороде. Когда я еще рос малым отроком, он объяснял мне, что всякое здание, измеренное двумя разными саженями, лишается чрезмерной сухости линий. Его стены приобретают в таком случае нечто приятное для зрения…
Увы, все это почти ускользало от понимания, но Мономах и Гита постигали науку Петра сердцем и радовались каждому кирпичу, положенному каменщиком. Церковь как бы росла из земли, задуманная высоким воображением строителя, и теперь люди могли не только предвидеть ее размеры, но и каменную красоту здания.
С тех пор прошло немало лет. Храм все так же нерушимо стоял посреди монастырской ограды, а Гиты уже не было на земле. Но Мономаху хотелось думать, что немного от ее жизни осталось в этой розовой церкви, что какая-то частица ее души продолжала существовать в безмолвном камне. Разве не выполнил строитель некоторые пожелания заказчицы, когда украшал вход в храм высеченными из мрамора украшениями ангелов? В их смутных улыбках что-то напоминало о молодой княгине.
Полюбовавшись церковью, старый князь обычно возвращался в свою избушку, чтобы полежать немного на деревянном монашеском ложе. Укрываясь овчиной, он вспомнил о другом строителе…
Епископ Ефрем первоначально жил в Мелитине и уже там отличался любовью к зодчеству. Но этот город захватили безбожные агаряне, и с тех пор Ефрем сделался бездомным скитальцем. Судьба забросила его в холодную Скифию, и некоторое время он состоял хранителем сокровищницы у князя Изяслава. Потом его посвятили в епископы. Он пришел в Переяславль и сделался советником Владимира Мономаха. Это он украсил город многочисленными церквами и каменными зданиями.
Как многие скопцы, этот молчаливый худощавый человек с лицом, лишенным всякой растительности, и глазами, глубоко затаившими большую печаль, отличался замечательным умом и пониманием красивых вещей.
Очевидно, старый князь задремал, потому что вдруг снова увидел себя на княжеском дворе в Переяславле. Вот собор Михаила, церковь Успения с сияющей красками иконой Алимпия, вот еще одна церковь, каменные палаты и построенное по замыслу Ефрема банное здание, каких никогда еще не видели на Руси. Весь город вставал в сонном видении! Церковь Андрея вздымалась на городских воротах, другие храмы выплывали среди деревянных строений. Печально улыбаясь, потому что много претерпел в своей жизни и был изувечен по козням врагов, навстречу князю шел епископ. На нем шумела синяя шелковая мантия, в руках он держал серебряный посох…
С прибытием в Переяславль этого деятельного иерарха город наполнился стуком секир и веселыми голосами каменщиков, запахами свежесрубленного дерева, стружек, извести. Тогда и возникла на черниговской дороге гончарная слобода, где делатели кирпичей сушили их на солнце и по ним бегали псы и козы, оставляя отпечатки своих лап и копытцев на мягкой еще глине. Гита покачала головой. Но епископ Ефрем улыбнулся:
– Это не вредит кирпичной прочности.
Мономах отлично помнил, как строили из этих кирпичей банное здание. Ефрем показывал рукой на него и говорил:
– Такие бани существуют в греческих городах. Люди совершают в них омовение ради телесного и душевного здоровья.
Гита стояла рядом и смотрела то на этого странного человека, то на новое здание. Из высокой трубы поднимался белый дымок.
Потом они вошли в строение. Еще слышался издалека мягкий и тихий голос епископа:
– Здесь моющиеся снимают свои одежды…
Мономах увидел, что вдоль стен устроены широкие скамьи, чтобы люди могли раздеваться.
- Анна Ярославна - Антонин Ладинский - Историческая проза
- Звон брекета - Юрий Казаков - Историческая проза
- Пращуры русичей - Сергей Жоголь - Историческая проза
- Тайный советник - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Век Екатерины Великой - София Волгина - Историческая проза
- Ночь Сварога. Княжич - Олег Гончаров - Историческая проза
- Жена бургомистра - Георг Эберс - Историческая проза
- Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова - Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Василий Седугин - Историческая проза
- Бородинское сражение - Денис Леонидович Коваленко - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза