кучки, едва 5000 человек. Остальные «держали нейтралитет». Самоубийство дошедшего до полного отчаяния Каледина, гибель генерала Назарова, моего брата Митрофана Петровича и многих других, потоки крови и тысячи могил – результаты этого проклятого «нейтралитета», эгоистического – «меня не тронут», «моя хата с краю»…
Так было в начале Ледяного похода. Когда, спустя 2 с половиной месяца, мы вернулись на Дон – настроение было уже иное: большевики хорошо показали казакам, что представляет собой советская власть! Нейтралитету пришел конец.
Уход из станицы Ольгинской. Первый переход. Ночлег в станице Хомутовской
Утром 14 февраля мы выступили из Ольгинской. Со своими хозяевами я расстался без особого сожаления. Сварливая хозяйка представила счет за наше пребывание, а хозяин, старый урядник, часто приставал ко мне с просьбой посоветовать, идти ли ему с нами или нет, оседлал коня, выехал за станицу, но – раздумал и вернулся.
Грустную картину представлял наш поход… Впереди авангард – 1-й Офицерский полк под командой генерала Маркова; за ним главные силы с обозом – под начальством генерал Боровского; сзади – арьергард – Партизанский полк, под моей командой. Во время всего 2 1/2-месячного похода, на протяжении около 1000 верст, этот порядок почти не нарушался. Иногда только мы, три генерала, чередовались, вместе с своими частями, своими местами в походном порядке.
По широкой грязной улице привольно раскинувшейся станицы уныло шла колонна добровольцев. Бедно и разнообразно одетые, разного возраста, с котомкой за спиной и винтовкой на плече, – они не имели вида настоящей подтянутой воинской части. Это впечатление переселяющегося цыганского табора еще более увеличивалось многочисленным и разнообразным обозом, с которым ехали раненые и еще какие-то люди.
При нашем проходе вся станица высыпала на улицу. Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию, и тут же рядом стоящих у своих домов почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3–4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на нас…
Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:
– Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать – готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!
– На всех хватит, – ответил мне, при общем смехе семьи, отец ее, пожилой бородатый казак.
Нечаянно я оказался пророком: проезжая после Ледяного похода в начале мая из Мечетинской станицы в Новочеркасск на Круг Спасения Дона, я был остановлен у станицы Ольгинской заставой германского пехотного пока; на окраине станицы немцы рыли окопы и ставили пулеметы…
Кончились последние дома станицы, раскинулась безграничная, ровная, белая степь, с черными пятнами оттаявшей земли. Широкой прямой полосой потянулся старинный «шлях», по которому, порой утопая в жидкой грязи, совершила свой крестный путь Добровольческая армия. Свинцовое небо с черными тучами низко нависло над грустной, молчаливой землей…
К вечеру подошли к станице Хомутовской. Широко разместились на ночлег, как будто наш поход совершался в совершенно мирной обстановке. Обоз остановился на северной окраине станицы: уставшие лошади едва тащили повозки по липкой глубокой грязи, и никому не хотелось гнать их дальше по станице, где грязь была особенно тяжела… Сторожевое охранение стояло почти рядом, в крайних домах окраины.
Не было еще втянутости в походно-боевую жизнь, да и противник не трогал еще нас.
Ночь прошла спокойно. Пробуждение, однако, было весьма неприятно – под грохот разрывов неприятельских снарядов и ружейную трескотню. Обоз наш первый попал под обстрел и в панике поднял суматоху по всей станице. Повозки с ранеными носились по станице. Возницы вопили от ужаса.
Однако скоро все пришло в порядок. Корнилов со штабом и начальники частей быстро успокоили людей; была выслана цепь против показавшейся на горизонте красной конной части, с одной пушкой, стрелявшей по станице, и, после нескольких выстрелов нашей батареи и движения во фланг большевикам конной сотни, красные скрылись. В это время обоз уже вытянулся по дороге из станицы; большевики послали несколько снарядов. Проходя с арьергардом по этой дороге, я потом увидел в одном месте лужу крови и воронку от снаряда.
Вся эта суматоха, однако, сослужила нам хорошую службу: нешуточная угроза повторения такой тревоги уже не вызывала никакого беспорядка. Впоследствии стало известно, что потревожившая нас конная часть – были несколько эскадронов 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии. В начале 1914 года я командовал 4-м гусарским Мариупольским полком этой дивизии на Ломжинском фронте и хорошо знал ее. После революции все офицеры ушли из нее, в командование ею вступил один из уланских вахмистров, а его начальником штаба стал подполковник драгунского полка. К своему удовольствию, я узнал, что бывшие мои подчиненные – мариупольские гусары – в действиях против нас участия не принимали.
К вечеру 15 февраля подошли к станице Кагальницкой и, спокойно переночевав в ней, на другой день к ночи прибыли в станицу Мечетинскую, где была сделана дневка. В общем, шли медленно, постепенно втягиваясь в походную жизнь.
За это время были получены более подробные сведения о районе зимовников, выяснившие бедность района средствами и жилыми помещениями, разбросанными на значительных расстояниях, что для нас было опасно в отношении связи. Это заставило Корнилова окончательно решиться на движение на Кубань, о чем им и было объявлено войскам в станице Мечетинской. Донские партизаны, имевшие возможность двинуться на присоединение к генералу Попову, решили идти дальше с Добровольческой армией.
Походному атаману было послано предложение присоединиться к нам и идти дальше вместе. Генерал Попов не согласился на это, мотивируя свой отказ желанием донцов не уходить с Дона и дождаться на зимовниках его пробуждения. Этот отказ произвел на добровольцев тяжелое впечатление: отходил в сторону естественный союзник, положение становилось затруднительным, главным образом ввиду недостатка у нас конницы. Были мнения, что этому соединению помешало и честолюбие генерала Попова, который знал, что генерал Корнилов потребует, рано или поздно, подчинения себе «Степного отряда» во имя единства командования – азбуки военного дела. Как бы то ни было, оба отряда разошлись в разные стороны и впоследствии действовали совершенно самостоятельно, без всякой связи друг с другом.
За шесть дней нашего перехода от станицы Ольгинской до Егорлыцкой – 88 верст, я особенно хорошо помню станицу Мечетинскую: в ней, в доме священника, мне пришлось провести 17-е и 18 февраля по пути на Кубань, и из нее же я через 2 1/2 месяца уехал в Новочеркасск, простившись с Добровольческой армией.
Как и в других южных станицах, мечетинские казаки встретили нас приветливо и внешне доброжелательно. Большевики пока еще ничем не
