Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, вариацией тех же томпсоновских строк станет и стихотворение Ф. И. Тютчева «Успокоение» (1831):
Гроза прошла – еще курясь, лежалВысокий дуб, перунами сраженный,И сизый дым с ветвей его бежалПо зелени, грозою освеженной.
И уж давно, звучнее и полней,Пернатых песнь по роще раздалася,И радуга концом дуги своейВ зеленые вершины уперлася.[184]
В отличие от медитаций Жуковского, нарисованная здесь картина реально зрима, но она и символична как обобщенное представление о неистребимой гармонии жизни.
Наряду с антологическим осмыслением образа сокрушающей (в данном случае) и вечно возрождающейся стихии, возможно и ее народно-поэтическое олицетворение, как это стало, например, в «Слове о полку Игореве», которое мы процитируем в переводе Жуковского, сохранившемся в пушкинском архиве:
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:
«О ветер, ты ветер!К чему же так сильно веешь?Мало ль подоблачных гор твоему веянию?Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянию?На что ж, как ковыль траву, ты развеял мое веселие».[185]
Неверно считать, что «лирическое начало в „Аквилоне“ всё заключается в этом (имеется в виду первое четверостишие – С. Ф.) обращении лирического субъекта. Оно не поддержано соответствующим строем описания, которое все построено на таких эпитетах, которые легко трактуются как в прямом, так и в аллегорическом смысле (в аллегорическом – даже легче), и нигде классицистическая ясность картины не нарушается вторжением резко индивидуальных деталей или психологических нюансов».[186]
Это, конечно, не так. Как раз такой психологический нюанс и задает с самого начала тон всему стихотворению Пушкина: сочувственное сопереживание малым сим, которые в эзоповском сюжете серьезной опасности не подвергаются. В стихотворении нарушено и эпически последовательное изображение событий: тростник и дуб разобщены; в басне же они вступают в диалог, а потом вместе испытывают налетевший порыв ветра. В первом четверостишии у Пушкина взгляд поэта (здесь и сейчас) устремлен с нижней точки – вслед за порывом ветра, пригнувшего тростник и влекущего вдаль облачко. В центральных строфах – воспоминание об отшумевшей буре. И ее ценностное восприятие коренным образом отличается от басни. Ср. в различных переделках басни Лафонтена:
Ветр бурный с лютым гневомДышит отверстым зевом,Ярится, мчится с ревом…
А. П. Сумароков
Жестокий Ветр настал…
А. А. Ржевский
Из дальных неба стран вдруг с яростью примчалсяИсшедший севера из недрЛютейший самый ветр…
Ю. А. Нелединский-Мелецкий
И вот, нахмуря брови черныИ ветрену Борей разинув хлябь,С дождем мешая пыль, кричит: «Всё бей, всё грабь!Все власти лишь моей, все быть должны покорны!..»
Я. Б. Княжнин
Ударил грозный ветр – все рушит и валит…
И. И. Дмитриев
Вдруг буря страшная настала,И лютый ветрЛетит из мрачных недр;Дуброву всю ломает…
Д. И. Хвостов
Насупился Борей,Вздурился,Завыл – и в ярости своейНа все озлился…
А. П. Бенитцкий
Вдруг мчится с северных сторонИ с градом и дождем шумящий Аквилон…
И. А. Крылов[187]
Как видим, только у Крылова отсутствует резко негативная оценка ветра – и не случайно: у него в буре аллегорически олицетворена победа над Наполеоном.[188]
В 1824 году та же тема развита и в стихотворении Пушкина:
Но ты поднялся, ты взыграл,Ты прошумел грозой и славой —И бурны тучи разогнал,И дуб низвергнул величавый.[189]
Но воспоминание о минувшей «грозе и славе» неизбежно воскрешало и былые надежды, отразившиеся, в частности, в лицейском стихотворении Пушкина, обращенном к Александру I:
…брани сокрушив могущею рукой,Вселенну осени желанной тишиной! (…)Счастливый селянин, не зная бурных бед,По нивам повлечет плуг, миром изощренный…[190]
Как известно, этим чаяниям не суждено было осуществиться, что явилось причиной трагических потрясений, предощущение которых в начале 1820-х годов Пушкину было хорошо ведомо. В декабристской же хронике, запечатленной в уничтоженной поэтом десятой главе «Евгения Онегина», эта причинная связь грозы 1812 года и обманутых ожиданий была отчетливо обозначена:
Гроза 12 годаНастала – кто тут нам помог?Остервенение народа,Б(арклай), зима иль р(усский) Б(ог)?Но Бог помог – стал ропот нижеИ скоро силою вещейМы очутилися в П(ариже)А (русский) ц(арь) главой ц(арей)И чем жирнее, тем тяжелеО р(усский) глупый наш н(арод)Скажи зачем ты в самом деле (VI, 522).
Та же причинная связь запечатлена Пушкиным в 1828 году в сближении «Аквилона» и «Ариона», обозначенная первыми строками этих стихотворений, которые записаны в черновиках строф из «Путешествия Онегина».[191]
Само собой разумеется, в пушкинском «Аквилоне» нет столь обнаженной сатиры, но аллегорические образы (инерция басенного их осмысления несомненна) униженного тростника и гонимого облачка в контексте как обозначенной в образной ткани стихотворения традиции, так и собственно пушкинского творчества приобретают вполне определенный смысл. Симметрическая композиция произведения[192] не снимает изначального тревожного вопроса, так как, в отличие, скажем, от стихотворения Тютчева «Успокоение», гармония мира остается невосстановленной: желаемое благоденствие не наступило и, Бог весть, наступит ли, хотя, по справедливости, так должно быть.
Исторические ситуации время от времени повторяются. В эпилоге романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» читаем:
Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступило вместе с победою, как думали, но все равно предвестие свободы носилось в воздухе в послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание.[193]
Может показаться, что аналогичная трактовка пушкинского стихотворения грешит модернизацией. Но такая мысль была и Пушкину не чужда, как об этом свидетельствуют его автографы.
Уже упоминалось выше, что стихотворение «Аквилон» было записано по памяти Пушкиным в Болдине 7 сентября 1830 года. В этот день он завершил вчерне своих «Бесов». На обороте исправленного беловика «Аквилона» тогда же записывается и стихотворение «Делибаш» с пометой «Саганлу», относящееся к кавказскому путешествию поэта в 1829 г. Таким образом намечен трехчастный цикл:
Аквилон
Делибаш
Бесы
Перекличка первого и третьего произведений вполне очевидна. Тема же войны, метафорически (аллегорически) полускрытая в «Аквилоне», обнажена в центральной части цикла.
«Аквилон» хотя и включался в перечень произведений, намечавшихся для третьей части «Стихотворений Александра Пушкина», был опубликован лишь в самом начале 1837 года (с пометой «1824») и фактически стал последним стихотворением поэта, отданным им в печать.[194]
«Душа, рожденная в раю…»
Стихотворения Грибоедова «Душа» и «Восток» были напечатаны в 1830-х годах в журнале «Библиотека для чтения».[195] До недавнего времени грибоедовское авторство этих произведений находилось под сомнением: долгое время они если и включались в собрания его произведений, то в раздел «Dubia». Осторожность в данном случае обусловлена известной репутацией редактора журнала О. И. Сенковского, склонного к разного рода мистификациям. Тем самым молчаливо предполагается возможность редакторского обмана: выдачи за произведения Грибоедова сочинений другого автора. Нам представляется такое предположение нелепым. Издатель «Библиотеки для чтения» мог, конечно, смело редактировать присланные в журнал произведения, сокращая и дописывая их (но и то, коли дело касалось немаститых авторов), но пользоваться именем погибшего писателя во имя меркантильно-журнальных интересов ему, конечно же, не пришло бы в голову. Тем более, что к Грибоедову Сенковский неизменно питал чувство высокого уважения. И оно было взаимным. Имя Сенковского только единожды мелькает в переписке Грибоедова, но это упоминание говорит само за себя. «Тесть мой, – сообщал он И. Ф. Паскевичу в специальной депеше из Тавриза 30 октября 1828 года, – завоевал в Баязете несколько восточных манускриптов: сделайте милость, не посылайте их в Императорскую библиотеку, где никто почти грамоте не знает, а в Академию Наук, где профессора Френ и Сенковский извлекут из сего приобретения возможную пользу для ученого света».[196] Заслуживают упоминания и факты, свидетельствующие о высокой оценке Сенковским комедии «Горе от ума».
- Русская литература первой трети XX века - Николай Богомолов - Прочая документальная литература
- Наука под гнетом российской истории - Сергей Романовский - Прочая документальная литература
- Мои печальные победы - Станислав Куняев - Прочая документальная литература
- Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов - Прочая документальная литература
- В защиту науки (Бюллетень 3) - Комиссия по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований РАН - Прочая документальная литература
- Тайны архивов. НКВД СССР: 1937–1938. Взгляд изнутри - Александр Николаевич Дугин - Военное / Прочая документальная литература
- «ВЗГЛЯД» - БИТЛЫ ПЕРЕСТРОЙКИ. ОНИ ИГРАЛИ НА КРЕМЛЁВСКИХ НЕРВАХ - Евгений Додолев - Прочая документальная литература
- Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов - Юрий Фельштинский - Прочая документальная литература
- Сергей Фудель - Николай Балашов - Прочая документальная литература
- Из-под глыб (Сборник статей, Часть 1) - Александр Солженицын - Прочая документальная литература