Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я приехал вчера, что-то около десяти.
— Вот как? Я и не знал. Стало быть, вы все слышали?
— Слышал? Но что?
— Поздравляю. У вас крепкий сон.
Рассказывать Дарси о драке Расьоля и Адрианы он, понятно, не стал. Черт его знает, может, и вправду не слышал… Как-никак джентльмен.
О Дарси Суворову было известно немало: сорок пять лет, сын английского пэра, гордость Оксфорда, где остался лекторствовать и после того, как сделался всемирно знаменит. Талант беспощадный, холодный, сухой, как алмаз-стеклорез. Некоронованный король постмодерна, создавший три бесспорных шедевра за какие-нибудь десять лет. В прошлом году последний из них наконец был отмечен заслуженным Букером. Любитель конкура и мотогонок. К тому же красив, как одетый для гольфа Давид.
Перед Дарси он преклонялся.
Дарси он не любил:
Дарси был гениален.
— Не желаете присоединиться? У меня здесь отличный коньяк.
Пока они пили, англичанин не изрек ничего сверхъестественного: как видно, старался быть великодушным и внимательным собеседником, что ему вполне удалось. Поболтав о парусниках, яхтах, восточных кальянах и табаке, они перешли к обсуждению парковых статуй и греческой мифологии, о которой Дарси, как оказалось, был осведомлен лучше взятых вместе Гомера с Софоклом и в случае чего мог попенять на дряхлеющую память самому громовержцу-Зевесу, однако говорил на античные темы так, будто извинялся перед Суворовым за собственное невежество. Он умел очаровывать. Как ни крути, а с Расьолем было приятней…
— Вы видались с этим испанцем, Турерой? — прервал свою речь о фатальных причудах венецианского стекла и его символической связи с водой англичанин. Поняв, что ответ отрицателен, выбил трубку о пепельницу и пояснил: — Не скрою, меня немного смутила эта манера — предлагать нам конверты с безвкусной печатью и притом не связаться хотя бы по телефону. Пару раз я пытался звонить ему сам, но натыкался на автоответчик, сообщавший, что хозяин офиса в отпуске и вернется не раньше июля. По крайней мере номер на бланке письма — не фальшивка. Однако разве не странно, что председатель Общества друзей фон Реттау, даже когда является на работу, делает это не в почтенном к ее памяти Мюнхене, а в знойных Афинах?
— Насколько я понимаю, он скорее финансовый распорядитель, чем раздувающий щеки на конференциях свадебный генерал. По-моему, организовано все здесь неплохо.
— Вы находите? Что ж, доверимся впечатлениям старожила. Видимо, на мои подозрения повлиял разговор о венецианской воде, в частности, рискованная гипотеза о том, что нет ничего непрозрачней прозрачности. Вынужден покаяться: любая непрозрачность начинается с того, что кто-то напускает дыму…
Дарси покрутил перед собою трубкой и мило улыбнулся. Они распрощались. Суворов поднялся к себе. После выпитого коньяка пришло состояние чуть тревожной и вместе с тем благостной лени, которое он решил разделить с незнакомой пока что тахтой. В крошечной комнатке в два карманных окна стоял только скромный доспехами шкаф да обитое бархатом мягкое кресло. Они быстро сливались в пятно.
Пятно родило Адриану. Та парила по тонкому обручу полусознанья, задевая ресницы дыханьем. Суворов хмурился, порывался укрыться ветрилом и искал по палубе щит, в чью блестящую медь собирался выловить солнце, дабы отбить его пламенем атаки назойливой гарпии. Щит куда-то запропастился, отчего воин, отражаясь в ином, размером с тахту, измерении, обиженно шамкал ртом, а время от времени еще и плотоядно всхрапывал, и тогда лицо его, будто бы репетируя другую, параллельную главному действию пьесу, принимало жалкую мину вины. Оно и понятно: все мы виновны за то, что нам снится…
Когда он очнулся, часы на столе показывали без пяти минут два. Прямо под ними противно звонил телефон.
— Алло? Георгий? Куда вы подевались? Я носился по парку, подвернув до коленок штаны, но вас там и след простыл… Разрешите наведаться в гости?
— Валяйте. Дверь не заперта.
Сквозь очки у Расьоля раздавленной вишней красовался роскошный синяк.
— Что, не в силах оторваться? Можете хохотать вслух — пожалуйста, я подожду. Не хочу, чтобы приступ настиг вас за обедом. Крошка Гертруда не простит, если вы испортите ей представление, подавившись костью здешнего карпа, которого она как раз сейчас потрошит на кухне ножом, икая какой-то мотивчик… Я на минутку: кое-что у вас тут забыл.
— Расческу? — спросил участливо Суворов.
— Вот-вот… Я смотрю, вы уже близки к истерике. Зря, молодой человек. Поверьте старику: лысина требует ухода более тщательного, чем ее беззаботная юность из ежа себорейных волос, которые, если вникнуть, являются лишь эманацией подростковой эрекции. Когда же на место перхоти и испуганных всенощных эякуляций заступает поднаторевшая в любовных утехах мужественность, она избирает своим отражением гладкое зеркало плеши — эманации лимба и нимба. Подружить ее с жалким венчиком, оставшимся от былого великолепия курчавого шлема, — значит увенчать этот лимбо-нимб изящным венцом примирившейся с неизбежным течением времени мудрости. Вот вам прекрасный экспромт стилистически оправданной и онтологически безукоризненной тавтологии. Берите бесплатно — но в обмен на мой гребень!
— Найдете там, где оставили, — стеклянная полка под зеркалом… Давайте я помогу.
— Нет-нет, отдыхайте! Я сам… — Расьоль скрылся в ванной и как бы невзначай притворил за собой дверь.
Суворов включил телевизор и уставился на экран, с любопытством считая секунды. Прошло минуты три, а гость все не выходил. Наконец, маскируясь, Расьоль спустил в унитазе воду, поплескался руками под краном и бодро приступил к расспросам:
— Итак, чем вы тут занимались, пока ваш конкурент зализывал раны? Писали анонимки в «Монд»? Вам мало тридцати тысяч, еще и надобны тридцать сребреников? Признавайтесь, дружище, что у вас на уме?
— На уме у меня, дружище, иное: вы нас крепко подставили.
— Чем это? — Расьоль насторожился.
— Пока вы забавлялись игрой в следопыта в местном лесу, меня три часа кряду подвергали глумливым допросам.
— Вот как? И кто?
— Ваш полицейский приятель. Справлялся о том, как долго вы пробыли давеча в ванной.
Расьоль побледнел. Фонарь под глазом, напротив, пуще прежнего разгорелся.
— И… Что еще?
— Да так — глупости.
— Пожалуйста, не уклоняйтесь. Что за ребячество — подтрунивать над такими вещами…
— А чего это вы всполошились, Расьоль? Помнится, вчера после драки вы задиристо кукарекали петушком.
— Послушайте, сейчас мне не до пустой болтовни. Чего он хотел, этот «флувытель вакона»?
— Я так и не понял. Но вид был такой, будто он припас для вас огромную клизму.
— Проклятье! Я ведь предчувствовал, только решил не тревожить ваш утренний сон… Теперь мне крышка, Суворов. Вы, случаем, не помните, во сколько ближайшая электричка до Мюнхена? Мне надо уладить там кое-какие дела.
— А как же обед?
— К черту жратву! Дайте мне кепку.
— Какую?
— Какую угодно, хоть Ульянова-Ленина!
— У меня только зонтик…
— На хрена мне ваш зонт, когда нет дождя?! Затолкайте его Дарси в зад! Когда коновал с кобурой заявится вновь, передайте, что я прихватил полотенце, желтые плавки в цветочек, кислородный баллон и сомбреро, сунул внутрь моток туалетной бумаги на случай поноса и пошел до утра полоскаться в Вальдзее. Причем вряд ли всплыву…
— Как прикажете, мой господин.
— Перестаньте кривляться! Речь идет о… — не став уточнять, Расьоль стремглав выскочил на площадку. Суворов напустил на себя озадаченный вид и, будто размышляя вслух сам с собой, пробормотал:
— Так спешил, что лекарство забыл…
Шаги смазали дробь, поперхнулись ступенькой, каблуком кашлянули и замерли.
— Эй, Суворов, это вы обо мне?
Голос Расьоля перетек из грозного баса в угодливый дискант.
— Тут намедни нашел я пакетик со снадобьем… Подумал, что ваш.
Француз издал странный звук (что-то среднее между отрыжкой и кошачьим мурлыканьем), потом тяжело, словно Каменный Гость из страны лилипутов, затопал наверх. Насупившись, точно бычок на корриде, стал надвигаться на Суворова:
— Дайте взглянуть.
— Ваше?
— Вроде бы… Да, конечно, мое.
— Это соль, идиот!
Вот и потешились! (Зависть — сильное чувство. И всегда, между прочим, сильнее стыда). В глазах у Расьоля страдание. Видно, как угасает в них промельк вспыхнувшей было надежды.
— Где само… Где лекарство?
— В унитазе. Там, где ему и положено, — вместе с дерьмом…
Француз присел на половицу у двери и, обхватив руками виски, перевел с облегчением дух.
— Ну, Суворов… Так пытать умели когда-то иезуиты, да и то лет уж двести, как утратили навыки. Но ведь ты православный?
- Дон Иван - Алан Черчесов - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Чудесные занятия - Хулио Кортасар - Современная проза
- Местечко, которое называется Кидберг - Хулио Кортасар - Современная проза
- Менады - Хулио Кортасар - Современная проза
- IN VINO VERITAS - Андрей Никулин - Современная проза
- Пространственное чутье кошек - Хулио Кортасар - Современная проза
- Сеньорита Кора - Хулио Кортасар - Современная проза
- Застольная беседа - Хулио Кортасар - Современная проза
- Отрава - Хулио Кортасар - Современная проза