Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Даст бог, эта история и не выйдет наружу.
– Непременно выйдет, так или иначе; и чем скорее, тем лучше для Дезерта, – это даст ему по крайней мере возможность проявить душевную отвагу. Бедняжечка Динни! Хватит ли у нее чувства юмора? Ах ты боже мой!.. Видно, я старею. А что говорит Майкл?
– Я его давно не видел.
– А Лоренс и Эм знают?
– Думаю, что да.
– Но больше никто об этом знать не должен?
– Да. Ну что ж, мне пора.
– Попытаюсь излить мои чувства в римской галере, которую я сейчас вырезаю. Посижу-ка над ней полчасика, если та девочка не умерла под ножом.
Адриан зашагал дальше в Блумсбери. И всю дорогу пытался поставить себя на место человека, которому грозит внезапная гибель. Кончена жизнь, никогда больше не увидишь тех, кого любил, и никакой, хотя бы смутной надежды осмысленно существовать, как существовал здесь на земле.
«Вот такая беда, которая обрушилась на тебя нежданно-негаданно, – думал он, – да еще и полюбоваться на твой героизм некому, – вот она-то и есть настоящая проба характера. И кто из нас знает, как ее выдержит?»
Его братья – солдат и священник – примут смерть просто как свой долг; даже третий брат, судья, хоть ему и захочется поспорить и переубедить палача, сделает то же самое. «А я? – спросил он себя. – Разве не подлость умирать за веру, которой у тебя нет, где-то в неведомом краю, не теша себя даже тем, что смерть твоя кому-нибудь нужна или что о ней когда-нибудь узнают люди!» Если человеку не надо сохранять профессиональный или государственный престиж и перед ним поставлен выбор, а решать надо мгновенно, то, не имея возможности поразмыслить и взвесить, он будет полагаться на один лишь инстинкт. И тут уж все зависит от характера. А если характер такой, как у Дезерта, – судя по его стихам, он привык противопоставлять себя своим ближним или по крайней мере чуждаться их; презирать условности и практическую цепкость англичан; в душе, быть может, он больше сочувствует арабам, чем своим соотечественникам, – то не будет ли решение непременно таким, какое принял Дезерт? «Один бог знает, как поступил бы я на его месте, – размышлял Адриан, – но я его понимаю и в чем-то ему сочувствую. И уж, во всяком случае, я буду стоять за Динни и поддерживать ее до конца; так же, как стояла она за меня в истории с Ферзом». И, приняв решение, он немножко успокоился…
А Хилери резал из дерева свою римскую галеру. В университете он ленился изучать античных классиков и стал священником; теперь он уже и сам не понимал, как это произошло. Каков же он был в молодости, если мог вообразить, что пригоден для этого звания? Почему он не стал лесничим, ковбоем, почему не занялся любым ремеслом, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в трущобах, в самом сердце этого пасмурного города? Уж не толкнуло ли его на эту стезю божественное откровение? А если нет, то что же его на это толкнуло? Обстругивая палубу, подобную тем, на которые по воле древних водопроводчиков-римлян когда-то рекою лился пот чужеземцев, он думал: «Я служу идее, но с такой надстройкой, что лучше об этом не думать! Но я же тружусь на благо человека? И врач трудится на благо людям, несмотря на шарлатанство, царящее в медицине; и государственный деятель, хотя и знает, что избиратели, вручившие ему власть, – темные люди. Человек пользуется внешним ритуалом культа, сам в него не веря, и даже ухитряется внушить веру в него другим. Жизнь практически сводится к компромиссу. Все мы иезуиты, – думал он, – и пользуемся сомнительными средствами для высоких целей. Но готов ли я отдать жизнь за свой сан, как солдат – за честь мундира? Ах, все эти рассуждения не стоят и выеденного яйца…»
Зазвонил телефон.
– Священника!.. Да, сэр!.. Насчет той девочки. Оперировать уже поздно. Хорошо бы вам прийти, сэр.
Хилери положил трубку, схватил шляпу и выбежал на улицу. Из множества его обязанностей самой неприятной для него было напутствие у смертного одра; и когда он вышел из такси у входа в больницу, его морщинистое, застывшее лицо таило подлинный ужас. Такая малютка! А что он мог поделать – пробормотать несколько молитв и подержать ее за руку? Родители – просто злодеи, запустили болезнь, а теперь уже слишком поздно. Посадить их за это в тюрьму, – значит, нужно сажать в тюрьму всех англичан, все они только и думают, как бы уберечь свою независимость, пока не становится слишком поздно!
– Сюда, сэр, – сказала сиделка.
В строгой белизне небольшого приемного покоя Хилери разглядел безжизненное маленькое тельце, покрытое чем-то белым, и смертельно бледное личико. Он сел рядом, подыскивая слова, которые согрели бы последние минуты ребенка.
«Молиться не буду, – думал он, – она еще слишком мала».
Глаза девочки, затуманенные морфием, мучительно вглядывались в окружающий мир и с ужасом перебегали с предмета на предмет, испуганно останавливаясь то на белой фигуре сиделки, то на докторе в халате. Хилери поднял руку.
– Могу я вас попросить оставить меня с ней на минутку?
Врач и сиделка вышли в соседнюю палату.
– Лу! – тихонько позвал Хилери.
Девочка услышала его, взгляд перестал испуганно метаться и застыл на улыбающихся губах священника.
– Как здесь красиво и чисто, правда? Лу! Что ты любишь больше всего на свете?
Бледные сморщенные губки разжались, чтобы едва слышно произнести:
– Кино.
– Вот тебе и будут его показывать каждый божий день, даже два раза в день. Ты только подумай! Закрой глаза, постарайся покрепче заснуть, а когда проснешься, увидишь кино. Закрой глазки! А я расскажу тебе сказку. Все будет хорошо. Видишь? Я тут.
Ему показалось, что она закрыла глаза, но у нее снова начался приступ боли; она тихонько захныкала, потом закричала.
– Господи! – прошептал Хилери. – Доктор, еще укол, поскорее!
Доктор впрыснул морфий.
– Теперь оставьте нас.
Доктор выскользнул за дверь, а взгляд ребенка медленно возвратился к улыбающемуся лицу Хилери. Он прикрыл ладонью ее худенькую ручку…
– Слушай, Лу!
Шли Плотник об руку с Моржом по желтому песку,И почему-то вид песка нагнал на них тоску… – Смогли б, семь метел в руки взяв, семь опытных прислугУбрать за лето весь песок, как думаешь ты, друг? –Такой, рыдая, задал Морж товарищу вопрос… – Навряд ли! – Плотник отвечал, не сдерживая слез.
Хилери все читал и читал ей на память «Званое чаепитие у Сумасбродного Шляпника»[20]. А в это время глаза девочки закрылись и ручонка ее похолодела.
Он почувствовал, как холод проникает в его пальцы, и подумал: «Ну, а теперь, господи, если ты существуешь, покажи ей кино!»
Глава пятнадцатая
Проснувшись утром, после разговора с отцом, Динни никак не могла сообразить, чем она огорчена. Потом вспомнила и в ужасе села на кровати. А вдруг Уилфрид от всего этого сбежит – на Восток или еще дальше? С него станется, да еще и убедит себя, что делает это ради нее.
«Не могу я ждать до четверга, – подумала она. – Я должна к нему поехать! Ах, если бы у меня были деньги, на случай…» Она вытащила свои украшения и торопливо прикинула, сколько за них можно получить у тех двух джентльменов на Саут-Молтон-стрит! Когда она отдавала им изумрудный кулон Джин, они вели себя очень мило. Динни отложила два-три украшения, которые любила носить, а остальные, предназначенные в заклад, завернула в бумагу. У нее не было дорогих вещей, и получить за все можно будет в лучшем случае фунтов сто.
За завтраком ее родные вели себя так, будто ничего не случилось. Ага, значит, все уже знают!
«Изображают ангельскую кротость», – подумала она.
Когда отец объявил, что едет в город, Динни сказала, что едет с ним.
Он поглядел на нее, как обезьяна, недовольная тем, что человек не желает ей подражать. Как же она никогда не замечала, что в его карих глазах светится такая грусть?
– Вот и хорошо, – сказал он.
– Хотите я вас подвезу? – спросила Джин.
– Принято с благодарностью, – сказала Динни.
Никто и словом не обмолвился о том, что всех так тревожило.
В открытой машине Динни сидела рядом с отцом. Боярышник в этом году распустился поздно, но теперь был в полном цвету, и его запах примешивался к запаху бензина. Затянутое облаками небо не пролилось дождем. Путь их лежал по холмам Чилтернс, через Хемпден, Большой Миссенден, Челфонт и Чорли-Вуд – пейзаж был настолько английский, что даже со сна не подумаешь, что ты в какой-нибудь другой стране. Эта дорога не могла наскучить Динни, но сегодня ни весенняя зелень, ни яркая белизна цветущих яблонь и боярышника, ни извилистая дорога, проходившая по старинным деревням, не могли отвлечь ее внимания от неподвижной фигуры рядом с ней. Она догадывалась, что отец постарается увидеться с Уилфридом, а если так, – она последует его примеру. Но когда генерал заговорил, он стал рассказывать об Индии. А когда заговорила Динни, разговор пошел о птицах. Джин отчаянно гнала машину и ни разу на них не оглянулась. И только на Финчли-роуд генерал спросил:
- Чемпион. Второй пояс - Михаил Павлович Игнатов - Боевая фантастика / Прочее / Периодические издания
- Собаки на краю света - Ольга Шумкова - Прочее
- Рождественское чудо господина Беккера - Отава Ри - Прочая детская литература / Детская проза / Прочее
- Смерть героя - Ричард Олдингтон - Прочее
- Русуданиани - Без автора - Прочее
- Девять жизней Кота Баюна 1. Сказ 1. Дети подлунного света - Александр Михайлович Окольников - Героическая фантастика / Прочее / Русское фэнтези
- Первая любовь - Валерий Брюсов - Прочее
- Нелли девочка с красным бантиком - Габриэла фан - Прочие приключения / Прочее
- Про Ленивую и Радивую - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Сказка / Прочее
- Поздний развод - Авраам Иегошуа - Прочее