Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За свои лекции я не боялся, там все зависело от меня самого. Другое дело – семинары. Чтобы разговорить студентов, нужно было ставить интересные, острые вопросы, но, если дело заходило слишком далеко, как-то свести концы с концами. Когда уважаемый преподаватель вдруг начинал уходить от вопросов или тупо повторять казенные формулы, студенты чувствовали, что тут есть что-то опасное, и переставали спорить. Так называемые «провокационные» вопросы задавали только глупым и нелюбимым профессорам. Но были и такие спорщики, на которых ничто не действовало (например, А. И. Маилов). Тогда мне становилось за них страшно, моя интеллектуальная провокация могла стать провокацией политической. Я ведь знал, что в группе сидит неизвестный мне стукач, сообщение которого может сломать молодому человеку карьеру и жизнь. Чтобы избежать этого, я перестал вести семинары.
На мои лекции нередко приходили студенты с других факультетов, мне было с ними интересно. Дважды по доброй воле, заменяя коллег, я прочитал курс истмата у физиков и математиков. У физиков это было сплошное удовольствие. Ребята хорошо слушали, задавали вопросы, а на экзаменах (я принял полторы группы) обнаруживали чувство юмора: если парень шел сдавать нашармака, он это сознавал и, вместо того чтобы канючить, как делали философы, сразу же по-деловому просил о пересдаче. Зато с математиками сначала вышла накладка.
С группой студентов матмеха я познакомился летом, когда инкогнито, под видом аспиранта, отдыхал в университетском лагере в Коктебеле. Ребята мне понравились, и, когда коллега, читавший у них курс философии, попросил подменить его на один семестр, я охотно согласился. Пятый курс, большая аудитория. На первой лекции наличие или отсутствие контакта не всегда бывает ясно, а на второй чувствую – что-то не то. По какому признаку ты это определяешь, непонятно – сидят тихо, слушают, записывают, но чего-то не хватает, ошибиться опытный преподаватель тут не может. Спрашиваю: «Ребята, что-то не так?» Молчат. Потом встает девушка и говорит: «Нельзя ли читать помедленнее и попонятнее?» «Ну, – думаю, – дела. Читаю я в нормальном темпе, а что такого непонятного в истмате для математиков – вообще странно». Конец этого часа я читал совсем медленно и скучно. В перерыве пробегавший мимо юноша попросил: «А нельзя ли все-таки читать побыстрее?»
После перерыва я сказал: «Ребята, поскольку пожелания взаимоисключающие, я буду читать, как мне нравится, а вам придется ко мне приспосабливаться. Записывать лекции вообще не обязательно. Экзамены будет принимать Сергей Григорьевич, так что можете сдавать по учебнику, лекции вам не понадобятся». Конец лекции я прочитал бодро и весело, а на следующей неделе ожидал увидеть половину курса, зато лучшую. Ничего подобного. Аудитория как была полна, так и осталось, а те, кого я по глазам или выражению лица считал лучшими, как и положено лучшим, иногда ходили, а иногда нет. Позже ребята мне сказали, что вначале трудности были у некоторых девушек. Они привыкли, что общественные науки обычно читают так: «Марксизм-ленинизм учит, что…», затем следует тезис, иллюстрируемый примерами, которые надо принимать за доказательства. А тут предлагают думать…
За это я им отомстил. Курс истмата (фактически это была общая социология) по сути своей эклектичен, и я нарочно читал лекции в разной манере. Демографические проблемы начинал с данных статистики, что-то другое – с общих положений, третье – с лирических стихов. Приспособиться к этому было невозможно. Встретив на улице ректора, рассказал ему, как издеваюсь над его студентами, тот сказал: «Так им и надо, они не уважают общественные науки, а культуры теоретического мышления у многих математиков, в отличие от физиков, нет». Все прошло отлично. К удивлению деканата – как-никак последний курс, – они попросили меня даже организовать у них маленький философский кружок, а потом пригласили на свой выпускной вечер. Матмеховский гимн я до сих пор помню. Все громко говорят: «Скромность украшает добродетель» (тихонько добавляя: «если ей больше нечем украситься»), а потом поют:
Мы соль земли, мы украшенье мира,Мы полубоги, это – постулат,Пусть в нашу честь бряцает громче лира,Литавры звонкие пускай гремят!
Все дальше, и дальше, и дальшеДругие от нас отстают,И физики, младшие братья,Нам громкую славу поют.
И так далее, все в том же духе. Отличный гимн!
Встречи с молодежными проблемами случались не только в университете. Однажды я получил письмо от молодого человека по имени Алексей Пуртов, который писал, что за его критическое отношение к действительности КГБ приклеивает ему психиатрический диагноз, и просил о встрече. Это в равной мере могло быть и правдой, и провокацией. Я назначил юноше встречу на улице у Казанского собора. Он показался мне нормальным, но наивным, просил у меня адрес А. Д. Сахарова, чтобы включиться в правозащитную деятельность. Допуская возможность звукозаписи, я не стал обсуждать с ним политические проблемы, а адреса Сахарова у меня и правда не было. Кроме того, я сказал парню, что он многим рискует: если его уже предупреждали, то на следующем этапе он может оказаться в психушке или в лагере. Через несколько месяцев или через год я получил от него открытку, отправленную из какого-то казахстанского лагеря, с несколькими словами: «Игорь Семенович, вы были правы». Больше я о нем ничего не слышал. По сегодняшним меркам мое поведение выглядит трусливым. Но тогда все было иначе. Имели место, конечно, соображения личной безопасности, но, помимо того, я не считал возможным подвергать молодых людей риску, на который сам не отваживался.
Самые трудные нравственные экзамены жизнь устраивает неожиданно. Осенью 1967 года или весной 1968-го (точно не помню) нескольким уважаемым профессорам, С. И. Тюльпанову, Б. А. Чагину, А. Г. Харчеву, М. И. Шахновичу и мне, позвонили из обкома и поручили приехать в КГБ, «помочь разобраться в теоретических вопросах». Отказаться было невозможно. Собираясь на Литейный, я дал себе слово, что ничего сомнительного не подпишу. Но ничего сомнительного не было. Сначала усталый следователь, а потом начальник следственной части полковник Сыщиков (видимо, в их семье эта профессия была наследственной) сказали нам, что органы практически случайно (сведения у них были, но они не придавали им значения) раскрыли тщательно законспирированную антисоветскую организацию «Социал-христианский союз», состоявшую в основном из студентов ЛГУ, и мы должны дать идеологическую экспертизу ее программы и устава.
Что было делать? Если бы я был один, можно было бы попробовать отговориться, что это не моя специальность и т. д. Но тут действовала круговая порука. Моим коллегам это поручение было так же отвратительно, как и мне. Сами документы были достаточно определенными. В них давалась сокрушительная критика коммунистической идеологии, говорилось, что нужно готовить вооруженное свержение Советской власти и содержались многочисленные ссылки на Народно-трудовой союз (НТС). Позитивная часть программы была значительно слабее критической, содержала явно националистические идеи, предусматривала, что треть мест в будущем законодательным органе будет отдана иерархам Русской Православной церкви и т. п. Антикоммунистический и антисоветский характер организации был очевиден, от нас требовалось только подтвердить это, что мы и сделали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- «Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою - Иоганн Фосс - Биографии и Мемуары
- Большая книга мужской мудрости - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
- Морские волки. Германские подводные лодки во Второй мировой войне - Вольфганг Франк - Биографии и Мемуары
- По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц - Биографии и Мемуары
- Городские легенды - Олег Фочкин - Биографии и Мемуары
- Гармония волны. История серфера - Никита Замеховский-Мегалокарди - Биографии и Мемуары
- Дневники полярного капитана - Роберт Фалкон Скотт - Биографии и Мемуары
- Счастливое событие - Иоганн Гете - Биографии и Мемуары
- После меня – продолжение… - Акин Онгор - Биографии и Мемуары
- Воспоминания - Альфред Тирпиц - Биографии и Мемуары