Форма входа
Читем онлайн Книга писем - Владимир Хлумов
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Я прощаюсь оптом с ними у отеля, одиноко плетусь в свою берлогу. Плохо спится внуку Раскольникова на родине Наполеона. Он ворочается, подгребая под себя узкий поролоновый матрасик, едва спасающий от неровной каменистой почвы. К утру она остывает - его бьет озноб. Он просыпается, закуривает сигарету. Высунувшись наполовину из палатки, находит Полярную звезду и долго смотрит в северо-восточном направлении. Его ужасают предстоящие тринадцать дней скучных полупонятных разговоров, и он принимает твердое решение разрушить их неотвратимость.
Утром выясняется, что иностранцы тоже люди, правда, замороченные тяжелым наемным трудом. На доске объявлений вывешено новое расписание, сдвигающее начала заседаний на послеобеденное время, а все волшебные утренние часы отдаются пляжу. Меня опять приглашают в их теплую компанию, и я , благодарный за приглашение, бегу в палатку, опаздываю, и наконец появляюсь на пляже в надежде увидеть ее в более обнаженном виде. Тут же во мне восстает моя извращенная мораль. Ведь я принципиальный противник нудизма, и многочисленные, разбросанные на песку обнаженные бюсты будят во мне самые противоречивые чувства. Ох нет, слишком я падок до женского тела, чтобы приветствовать полное его обнажение при всем честном народе. Как женщину можно лишать главного ее очарования - таинственности!? Да они все тут просто пуритане. Мысль о том, что и она окажется в чем мать родила, заставляет меня остановиться, и я растягиваю худое мучное тело поперек набегающей лазурной волны. Господи, как же я давно не был на море, как хорошо, как хорошо, впрочем, уже минут через двадцать я, соверешенно зажаренный, окунаюсь в прозрачную воду и быстро убираюсь восвояси.
Вечером мы встречаемся у свадебных столов и дружно решаем больше не ужинать в городе, а перебиваться самодельным харчем под открытым небом. Как выясняется, мелкие запасы всякого продукта обнаруживаются не только у меня. Мы выволакиваем все это на свет божий. Попозже к нам присоединяются еще пяток сбегавших в магазин коллег, и легкий наш ужин переходит в долгую, до самой ночи, беседу. Руфь сидит напротив и изредка угощает меня крытым белой плесенью горьковатым сыром взамен наших золотистых шпротиков. Я довольно быстро схожусь с испанцами, благо их английский прост и доходчив, и мы уже по-дружески подумываем, не распить ли нам какого более крепкого напитку. Англичане держатся обособленно, молчаливо, с достоинством поедая тут же нарезанные сэндвичи. Тот американец таки оказался американцем по имени Тони, ведет себя намного раскованнее, но, впрочем, тоже с ужасным чувством собственного достоинства. Я держусь просто, доверчиво и открыто, и предлагаю всякому что-нибудь из нашего московского дефицита. Все одобрительно пробуют, а Тони отказывается, заявляя, что он предпочитает советскому местный продукт, и со скрежетом открывает купленную в городе баночку лосося, достает оттуда розовые ломтики и демонстративно причмокивает. Я немного сконфужен, и Руфь приободряет меня легким поворотом плеча, мол, что тут попишешь. Я, впрочем, не отчаиваюсь, а продолжаю наслаждаться средиземноморским закатом, пробивающимся сквозь ее мягкие льняные волосы. С вечерним свежим ветерком накатывает романтическое настроение. Снова наплывает парижское кино. Но вдруг замечаю на лососевой банке надпись на чистом английском языке сделано в СССР. Тони смачно причмокивает, а я боюсь, вдруг он заметит эту надпись и окажется в неудобном положении. Эта мысль до того меня пугает, что я привлекаю к себе внимание, фальшиво напевая "Подмосковные вечера", и испанцы тут же подхватывают наш незатейливый мотив. Мне становится скучно, и вскоре мы расходимся.
Следующие два дня проходят без всяких неожиданностей. Руфь по-прежнему окружена англосаксами, и мы никак не можем встретиться на пляже. Правда, однажды она промелькнула между оливковыми деревьями в закрытом вишневом купальнике, и меня обжигает горячая волна сожаления. Она весела, она смеется каким-то скорым английским шуткам.
Вечером за ужином я не выдерживаю и объявляю пари. Стол удивленно затихает, ожидая, например, что я достану револьвер и предложу сыграть в русскую рулетку. Но я поступаю проще, я ставлю бутылку добротного армянского коньяка тому, кто решит первым математическую задачу из моего абитуриентского прошлого. Это мировое скопище мозгляков из почтенных научных центров бросается в бой, в особенности английские Кэмбридж и Оксфорд, а вслед и Массачусетский технологический в лице Тони. Все погружаются в простую с первого взгляда проблему. Я-то знаю, чем это все кончится. Выползаю из-за стола, прячу экономный скарб в холодильник и разваливаюсь в том самом шезлонге, шепча про себя волшебное "думан-думан..."
Не успеваю докурить первую сигарету, как появляется Руфь с неправильным решением. Я объясняю, в чем ошибка, и опять остаюсь в одиночестве. Теперь надолго. Через часик Руфь появляется снова, и мы идем к доске, на которой тоненькая рука выводит более сложный вариант решения, впрочем, тоже неправильный. Она удивленно смотрит на меня своими прекрасными глазами, наверно, осознавая, что я не такая простая штучка. К нам изредко подбегают с победным видом наши высоколобые друзья. Она сама развеивает их радужные надежды получить тут же коньяк. Мы наконец остаемся в одиночестве, и она - о, нетерпеливая уязвленная молодость! - просит показать решение. Она поражена его простотой и изяществом, но все-таки слегка расстроена. Я ее успокаиваю, как могу, мол, задачка-то на самом деле непростая, мол, и обстановка неподходящая, и замолкаю.
- Тут вас все обсуждают, - шепчет она.
Поскольку такое редкое явление на закрытом западном воркшопе, я в цетре внимания, и следят даже за тем, как я держу вилку и нож.
Я смущен и в то же время обрадован ее взаимностью. В ответ на мой она раскрыла свой секрет и тем самым как бы вступила со мной в тайный сговор. Воодушевленный таким продвижением, заговорщицки шепчу:
- Теперь у них надолго хватит других забот, - и поздно спохватываюсь, сообразив, что слишком забегаю вперед. Следуя моим представлениям о холодной английской чопорности, она должна была бы вежливо улыбнуться моему нахальному выпаду и молча отойти. Но она улыбнулась тепло и начала что-то выводить на доске. Возникла странная напряженная пауза. Она отвернулась к доске, и мне кажется, что наш разговор таки закончен и надо бы мне ретироваться, но уходить не хочется. Плавная изогнутая линия, проведенная создателем по тыльной стороне руки вниз к бедрам, слегка покачивается в такт поскрипыванию мелка. В неясном свете далекой лампы первым легким загаром чуть поблескивает нежная бархатистая кожа. Страшно не хочется говорить о математике.
"СЕРЕХА", читаю по детски выписанную кирилицу.
Слегка касаясь ее ладони, беру из ее руки мел, хотя рядом на доске их целая россыпь, дорисовываю палочку и ставлю две жирных точки.
- Откуда ты знаешь русский?
- Я английская шпион.
- А я агент Кэй Джи Би, - парирую я, вспоминая напутствия уполномоченного первого отдела и все три комиссии вкупе.
- Я знать.
- Откуда?
- Ты хотел украсть мой чемодан в аэропорту, ти большев?
Я не понял, но обиделся.
- У нас коммунистов называют большев.
- Хм, - хмыкнула моя беспартийная душа.
- Нет, не только коммунистов, всех, кто слишком многого хочет и сразу.
Ну уж большевик, так это точно.
В этот момент раздается страшной силы грохот, и я, грешным делом, вспоминаю корсиканских сепаратистов. Мы испуганно оборачиваемся. Ввзбешенный Тони, опрокидывая в сердцах стулья, уходит прочь от дурацкой русской задачи.
- Он хороший, но крези, - говорит Руфь. Мы незлобно смеемся. Потом замолкаем, и она, прикасаясь к моей ладони, берет мелок, хотя тоже видит их целую кучу на полке у доски, и выводит:
- Туман, - и справа дописывает английский перевод.
Я принимаю игру. Мы пишем в два столбика, обмениваясь волшебным мелком. Утро туманное, утро седое. Здесь мы запинаемся. Она с удивлением наблюдает, как я пытаюсь отыскать у себя на голове седой волосок. Но их еще так мало у меня. Я безапелляционно беру ее прядь и приставляю к своей, судорожно пытаясь вспомнить, как же по английски называются волосы. Ее щека так близка к моей, что я ничего не могу припомнить. Но она догадывается, уточняя что-то насчет стариков. Мы продолжаем дальше про нивы, ограничиваясь упрощенным вариантом поля, и снова запинаемся. Я вспоминаю "Сороу" Ван-Гога, но мне кажется это слишком жестко, и показываю на ее печальные глаза, но у нас в английском столбике получаются какие-то поля с глазами, и мы возвращаемся к вангоговскому варианту. Со снегом никаких проблем - он бывает и у них, к тому же ее предки по отцовской линии из Швеции, и, хотя там никогда не была, и отец с ними давно не живет, она понимает что и как может покрываться снегом. Она даже слегка поеживается на вечернем прохладном ветерке, но я ничем ей не могу помочь, не переступая правил приличия. Начало предпоследней строки кажется совершенно неопредолимым. На ум лезут нежно-ленивые обломовские мотивы, косвенные, далекие, русские, нехотя живущего, нехотя любящего, нехотя умирающего сознания. Наконец я сдаюсь. Мы ставим три больших вопросительных знака в надежде вернутся к ним потом. Да когда же потом, если у нас всего две недели? И я нехотя дописываю конец первого четверостишия. Она нараспев складно читает тургеневский столбец несколько раз, и мы тепло расстаемся, договорившись утром встретится на пляже.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Книга писем - Владимир Хлумов бесплатно.
Похожие на Книга писем - Владимир Хлумов книги
- Ты очень мне нравишься. Переписка 1995-1996 - Кэти Акер - Русская классическая проза
- Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Прелесть (Повесть о Hовом Человеке) - Владимир Хлумов - Русская классическая проза
- Канцтовары Цубаки - Ито Огава - Русская классическая проза
- Литература и театр в Англии до Шекспира - Василий Боткин - Русская классическая проза
- Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Письма из деревни (1872-1887 гг.) - Александр Энгельгардт - Русская классическая проза
- Отцы и дети. Дворянское гнездо. Записки охотника - Иван Сергеевич Тургенев - Разное / Русская классическая проза
- Том 28. Письма 1901-1902 - Антон Чехов - Русская классическая проза
