стороны меня тянет за шкирку Честность – потрепанная жизнью дамочка в растянутой кофте и с фингалом под глазом, – надежная, но неаппетитная. С другой – манит Бесчестность – соблазнительная, изощренная и решительная девица. Обожаю классно провернутую аферу. Но эта жизнь теперь не для меня. Я в этом уверен. И вот я бегу, спасаясь от бесконечной борьбы и стаптывая свои лучшие ботинки.
В кризисной ситуации я всегда ищу поддержки у единственного человека, которого уважаю. У Раньеро. Только настоящий друг может помочь мне справиться с печалью, тревогой и страхом.
Звоню ему:
– Может, встретимся завтра в парке?
А что? Вполне здоровое предложение.
– Что случилось? – интересуется он.
– Хочу с тобой поговорить.
Но он уже и сам обо всем догадался:
– Ясно… Fuma c'anduma![19] Увидимся завтра утром, – и кладет трубку.
Туринская разновидность пьемонтского диалекта вообще весьма популярна. Но я лично никогда так не говорю, чтобы не показаться смешным: вышло бы не лучше ломаного итальянского, на каком изъясняются пьяные английские фанаты после матча.
Кладу трубку и тут же, минуты не проходит, начинаю себя уговаривать: «А что такого? Разве это плохо или нездоро́во – искать поддержки у друга? Брось, Леонардо, ты молодец!» И все-таки ситуация меня тревожит. В каждом моменте моей жизни сквозит двуличие: не слишком отклоняться туда, не слишком – сюда. Я застыл посередине, между чашами весов, вцепившись в госпожу Удачу, а та небось уже устала удерживать весь этот бардак в подобии равновесия. Последние шесть-семь лет я не был ни честным, ни бесчестным – просто выработал собственную формулу справедливости.
Постепенно я понимаю, что застрял где-то в околоплодных водах и мне все никак не удается вынырнуть в нужный момент, чтобы беременность наконец завершилась. Что мне делать? Пытаться стать настоящим вором или вернуться к роли помощника продавца в бакалейной лавке? Разумеется, есть еще третий путь: собственное дело. «Стоит ли попробовать еще раз? Последний раз?» Такие диалоги я веду сам с собой всю ночь, забравшись под одеяло. А время уходит…
Наутро встаю пораньше, домашние еще спят. Одеваюсь в темноте, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить. Потом сажусь в машину и за пятнадцать минут добираюсь от Траны до центра Турина. По воскресеньям, особенно в шесть утра, пробок не бывает. Часок гуляю по парку Валентино, напитываю легкие свежим воздухом и подбираю слова, чтобы убедить Раньеро согласиться на мою задумку.
Встречаемся мы в восемь, у главного входа в бар. Гладко отполированная стойка напоминает заведения пятидесятых, и я чувствую себя путешественником во времени. Столики внутри металлические, на треногах. Видя входящего Раньеро, я бросаюсь к нему, обнимаю. Винно-красный джемпер, кремовая рубашка с отложным воротником, кипенно-белые волосы, взъерошенные студеным утренним ветерком.
– Ну сегодня ты прямо как ректор университета!
– Dabòn? Ma t'ses fol![20]
– Правда-правда!
– Ну а ты похож на сантехника, ищущего приключений!
На мне синие брюки и синий свитер: я монохромен, как свечка от геморроя.
– А ты прав! Вот что значит в темноте одеваться!
Я машу рукой, привлекая внимание официанта.
– Что вам принести? – спрашивает юнец с пробивающимся над верхней губой пушком.
– Эспрессо и капучино.
– Воды? С газом или без? Из холодильника или комнатной температуры?
«Не слишком ли много вопросов? Побрился бы лучше», – думаю я и раздраженно бросаю:
– Решил поразить нас богатством выбора? Неси любую!
– Да что с тобой? – упрекает меня Раньеро.
– Ты прав, извини, просто устал. – Я чувствую себя фермером, который всю жизнь копил на собственный трактор, а тот его переехал. Но тепло, исходящее от капучино и эспрессо, меня успокаивает.
– У меня тут возникла идея, точнее, что-то вроде озарения, – усмехаюсь я.
– Рассказывай…
– Тебе сколько лет?
– Да уж на пенсию пора, слишком много для чего бы то ни было…
– Если только ты… не решишь поработать со мной. Вторую молодость гарантирую!
– Lasa mach perdi![21] Ты разве не собирался идти честным путем? – Он хмурится, решив, будто я предлагаю что-то неблаговидное.
Но у меня и в мыслях ничего такого нет.
– Ты не так понял! Я имею в виду бизнес, нечто серьезное, легальное!
– Что именно? – интересуется он.
Вот так и начался многочасовой разговор, который привел к совершенно невероятному решению:
– Цирконовая фабрика! В одной из своих поездок я как раз подыскал такую в Валенце.
– Я даже не знаю, что такое циркон.
– Это камень, с виду похожий на бриллиант.
– Целая фабрика?
– Ага! Если вложимся вместе, то справимся. – И я объясняю, что имею в виду.
Изумленное смущение на лице Раньеро сменяется сосредоточенностью:
– Я-то тебе зачем? Я в таких вещах ничего не смыслю.
– У меня есть идея, как заработать целую кучу денег, а у тебя – связи с доброй половиной делового мира.
Не знаю, убедил ли я его. Но хотя бы попытался.
– Мне надо подумать.
– Подумай. Такого облома, как с «Додо», не будет.
– И все чисто?
– Да, я же сказал.
С неделю от него никаких вестей. А в субботу после обеда он звонит мне в домофон:
– Я в деле.
Под пиво я объясняю ему, что задумал. Он непрерывно кивает.
– Как же будет здорово работать вместе, – признаюсь я.
– Согласен.
У Раньеро такой вид, будто он только что разгромил османский флот при Лепанто[22].
– Уверен, через год вложения окупятся и мы начнем получать прибыль.
Пьем за это.
За два месяца я вкладываю в новое дело все, что есть у меня на счету, и приключение начинается. Разве может быть на свете работа лучше той, которой занимаешься с лучшим другом? Я в восторге. На фабрике у нас десяток рабочих, литейный цех, прокатный стан и три с половиной тысячи заготовок для изготовления колец и ожерелий любого типа.
По бюрократической части все обходится без проволочек благодаря Раньеро. Расчетный счет, естественно, тоже на нем: тому, у кого нет судимостей, доверия больше. Он не спешит сообщать мне текущий баланс, но я ему полностью доверяю. И светиться в качестве партнера тоже не собираюсь, указав в соответствующей графе имя своей жены.
Однако проходит несколько месяцев, и что-то неуловимо меняется. Раньеро ведет себя совсем по-другому. Мы больше не болтаем как раньше, он не сыплет философскими цитатами, неизменно расплывчат в формулировках, уклоняется от разговоров и встреч. Возможно, дело в стрессе, он все-таки привык к другому режиму, а теперь ему приходится вкалывать сразу на двух работах. Я понимаю, что времени у него в обрез, и даже прошу прощения за двойную нагрузку. Но все-таки почему он меня избегает? Возможно, дело во мне? Не хотелось бы. Что я мог сделать не так?
Пятнадцать месяцев спустя, рассчитав, что в течение года мы должны были выйти на прибыль, я прошу его свести баланс, чтобы разделить дивиденды. Я не халтурю, продажи нашей продукции класса ультралюкс идут вовсю, у нас много заказов от крупных фабрик и ювелирных магазинов. После очередного спора я сам иду в банк и обнаруживаю, что судьба снова сыграла со мной в наперстки. Денег нет: уж не знаю, на что он их потратил, но на месте счета зияет огромная дыра.
От разговора с банковским служащим меня трясет, в глазах темно, приходится даже полежать немного, задрав ноги выше головы. «Что же за сукин сын этот Раньеро?» – думаю я. И вдруг снова вижу перед собой лицо Ренцо. Он тоже был мне лучшим другом, вот только я тогда едва вырос из коротких штанишек. А сейчас мне, блин, сорок! Как я мог позволить себя надуть?
Когда все вскрывается, моего дорогого друга Раньеро уже и след простыл. И что, черт возьми, мне теперь сказать жене?
Первым делом еду на фабрику. Ноги не держат. Что ж так больно-то? Хочется сдохнуть.
– Парни, кончай работу! – я созываю рабочих и сразу дрожащим от ярости голосом вываливаю на них всю правду: – Раньеро смылся с деньгами!
Трое не могут сдержать слез.
– Погнали за ним! – предлагает Лучано.
– Я понятия не имею, где он. Исчез, бесследно.
Долгов – на четыреста миллионов. Я всех увольняю. Дети расстроены, задают кучу вопросов, а я не знаю, как им объяснить. Ситуация тревожная. Часть зарплат удается выдать, но денег не хватает, ведь я все вложил в дело. Через два дня узнаю, что Раньеро снес золото
