Исмал-ока. Все люди Вулана горюют от его смерти. 
«Ох уж эта Черкесия. Все-то здесь не как у людей», — вздохнул я и двинулся к крепости размахивая белым флагом.
 В меня стрелять не стали. Когда я остановился у рва перед покосившемся валом, меня окликнули.
 — Парламентер! — закричал я по-русски испуганному часовому на турбастионе. — Старшего зови!
 Ждать долго не пришлось. Комендант крепости появился рядом с часовым.
 — Что вам угодно? Вы мне не знакомы, — окликнул он меня сверху.
 — Я вам русского офицера из плена привез!
 — Ого! — отозвался комендант. — Объезжайте крепость слева. Там на берегу баня, а от нее подземный ход в крепость. Только без глупостей!
 — Баня — это то, что нужно. Этому господину, — кивнул я на понурого подпоручика, — она не помешает. Он весь вшами зарос.
 Поворотил коня. Не спеша объехал укрепление. Заинтригованный комендант спустился лично меня встретить.
 — Что-то он не похож на офицера!
 — Я и сам в нем не уверен. Зато в себе — на сто процентов. Поручик Эриванского полка Варваци!
 — Штабс-капитан Лико. Не из греков будешь, лазутчик?
 — Из них. Коста, — протянул я руку коменданту.
 — Николай, — улыбнулся капитан. — Я и сам грек. Из Таганрога.
 — Для полного комплекта не хватает еще одного грека, контрабанды и Одессы!
 Лико, естественно, песни не знал, но развеселился.
 — Заходи, брат, гостем будешь, — пригласил он меня широким жестом.
 Темным провалом зиял подземный вход в Михайловское укрепление. От него тянуло могильным холодом.
  [1] Именно в таком духе за Дорохова хлопотали друзья. Поэт Жуковский написал Раевскому о Руфине: «Он ранен в ногу, ходить не может… Посадите его на коня: увидите, что драться он будет исправно. Одним словом, нарядите его казаком». Очаровательно, не правда ли? Но поэту позволительно!
 [2] Так прямым текстом Д. Уркварт написал Дж. С. Беллу примерно в это время, после чего английский шпион заметался.
   Глава 8
  Вася. Поти, июль 1838 года.
 Раевский стоял посреди ликующей толпы обер-офицеров. Рядом с ним был комендант. Причину ликования Вася понял, когда увидел двух адъютантов, только и успевающих раздавать больным бутылки с портвейном.
 — Меня N умолял, предлагал любые деньги, лишь бы я ему уступил несколько бутылок, — с охотой делился Раевский историей. — Так я устоял. Сказал ему: «Прости, брат, но в госпитале наших товарищей почти тысяча человек. Им сейчас нужнее!» Девяткин!
 Раевский тут же отвлёкся, заметив подходившего к нему Васю.
 — Ну ты глянь на героя. На ногах. Бодр. Улыбается! — опять генерал обращался к коменданту Поти.
 — Герой! — подтвердил комендант. — Фельдшер наш Никон молится на него. Так он помогает ему, ухаживает за остальными. И воды поднесёт. И, пардон, не побрезгует, горшок принесёт-унесёт. Хорош, одним словом!
 Вася уже стоял рядом с генералом.
 — Рад! Рад! — Раевский под одобрительный шум толпы по-свойски обнял Васю. — Ну, так мы и наградим прямо сейчас нашего героя! Васильев!
 На зов один из сопровождавших офицеров отвлекся от раздачи портвейна, подбежал к генералу, передал ему Георгиевский крест. Раевский протянул его Васе.
 — Заслужил! Носи!
 Вася растерялся. Стоял, держал крест. Долго не мог что-либо ответить.
 — Спасибо! — выдавил, наконец, краснея. Потом собрался. Вытянулся, гаркнул, — Служу царю и Отечеству!
 — Тебе спасибо, солдат! — Раевский мягко улыбнулся. — Да, уже и не солдат! Теперь ты, Вася, уже не рядовой Девяткин. Ты теперь унтер-офицер Девяткин!
 Ответить Вася ничего не успел. Тут же новоявленного офицера захлестнула волна радостного крика и дружеских похлопываний стоявших вокруг товарищей по несчастью.
 — Я же говорю, — комендант наклонился к Раевскому, чтобы перекричать поднявшийся шум, — любимец он местный! Добрая душа.
 — Вижу! — кивнул генерал.
 Выразив свой восторг, больные уже отходили в сторону, собирались группами. Теперь портвейн можно было выпить и не просто так, а по поводу.
 — Ну, что, Вася, — Раевский прищурился, — хоть и получил столько подарков, а еще хочется?
 Вася пожал плечами, не решаясь напомнить про обещанные деньги.
 — Смотри-ка, — Раевский обратился к коменданту, — не только добрая, но и скромная душа! Про деньги не спрашивает. А хочет!
 Раевский рассмеялся.
 — Помню, помню про своё обещание. — успокоил Васю генерал. — И порадую. Трое твоих товарищей-казаков сами решили, что твоя заслуга главная, а потому причитается тебе двести рубликов! Но! Деньги у коменданта! Будешь выписываться, получишь на руки. А то я знаю вашего брата. Ведь, не удержишься, не ровен час, пропьешь! Так что, у коменданта целее будут. А отметить? Так вот тебе бутылка портвейна. Более не нужно, перебор выйдет. Что ж, угодил?
 — Так точно, Ваше Превосходительство! — Вася вытянулся.
 — Вольно, вольно! — Раевский коротко махнул рукой. — Ну, теперь выкладывай: есть какие просьбы?
 — Так точно…! — Вася не успел гаркнуть все положенное обращение.
 — Вася, ты заканчивай орать, — усмехнулся Раевский. — Вон, люди драгоценный напиток от испуга пролили. И у меня уши заложило. Да и на тебя в твоём исподнем одеянии без смеха не глянешь. А ты — «так точно!» Выкладывай уже.
 — Я хотел бы просить Вас о переводе в Куринский полк! — Вася исполнил желание Раевского, говорил нормальным голосом.
 — Значит, решил мое Правое крыло на Левое поменять?
 — Да, решил.
 — Что ж. Право выбора имеешь. Препятствовать не буду, — кивнул Раевский. — Знаю, не от опасностей бежишь. Верю, будешь и дальше честно служить и пулям не кланяться!
 — Да, Вашество, не подведу! — твердым голосом ответил Вася.
 — Ну, вот и славно! — Раевский протянул руку. — А теперь иди, Вася, выпей за свое здоровье.
 — Слушаюсь!
 Вася на радостях не стал выпивать всю бутылку, жалованную ему генералом. Ограничился одной кружкой. Товарищи, с кем он пил, не переставая поздравляли его. Да так, что уже и плечо побаливало от постоянных похлопываний.
 — Вась, а ты чего такой пришибленный? — спросил один из них, заметив его странное состояние.
 — Даа… — Вася пожал плечами, не зная, что и ответить.
 — Хотя, понятно. — товарищ сам решил определить причину. — Столько всего сразу навалилось: и Георгий, и унтер-офицер… Такое в голове не сразу уложится.
 — Ну, да! — согласился Вася.
 Хотя на самом деле Василий Милов, человек совсем не сентиментальный, а, наверное, наоборот, жесткий,