Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Погиб, погиб! — шептал Иван Иванович, идя домой пешком.
А вечером в его квартире шёл дым коромыслом. Иван Иванович… праздновал своё изгнанье в кругу репортёров, пил, плясал для них русскую и кричал:
— Выгнали! Слава Богу! Теперь я свободен! Теперь я ваш! Интервьюируйте меня по 24 часа в сутки! Пусть публика знает все мои мысли! Ничего сокровенного у меня нет!
И отвечал сразу на шесть вопросов по шести разным предметам.
Даже репортёры изумлялись откровенному бесстыдству его ответов.
И вот потянулись ужасные дни.
В кабинете Ивана Ивановича, обыкновенно чистом, слегка благоухающем, запахло какой-то казармой, типографской краской, промозглым пивом, много ношенными сапогами, скверными папиросами.
И Иван Иванович ходил по белому когда-то, теперь насквозь проплёванному ковру, отбрасывал ногой валявшиеся окурки и олово от пивных бутылок и с удовольствием втягивал в нос острый запах скверных папирос.
— Эх, здорово репортёром пахнет… Хоть бы пришёл кто из них!
Утром, едва Иван Иванович брался за газеты, у него просыпался какой-то зуд:
— Хорошо бы по этому вопросу мнение высказать… Ах, и по этому бы и по этому…
И он с трепетом ждал, когда вздрогнет звонок, сам выбегал в переднюю, сам снимал с вошедшего пальто и говорил, почти задыхаясь:
— Интервьюируйте меня! Интервьюируйте! Чем вы меня сегодня? Иностранной политикой долбанёте?
— Нет. На очереди стоит вопрос: как лучше солить огурцы?
И он интервьюировался, интервьюировался, интервьюировался с каким-то бешенством, говорил обо всём: о Чемберлене, огуречном рассоле, древних языках, о том, что знал, и с особым наслаждением о том, чего вовсе не знал.
Но вот звонки в квартире Ивана Ивановича стали раздаваться всё реже и реже…
Редакторы более не принимали интервью с Иваном Ивановичем:
— Надоел! Во всех газетах!
Репортёры развращали других действительных статских советников и даже на улице, при встрече с Иваном Ивановичем, вскакивали на первого попавшегося извозчика и уезжали, крича:
— Поскорее!
Потянулись истинно тяжкие дни. Иван Иванович, говорят, перестал курить свои гаванские сигары и курил самые скверные папиросы.
— Репортёром пахнет!
Это создавало бедняге иллюзию. Целые дни, говорят, он сидел один, разговаривая вслух сам с собою, задавая сам себе нелепые вопросы и давая на них самые нелепые ответы.
— А как вы думаете, ваше превосходительство, может Патти ещё раз выйти замуж? — спрашивал он себя, слегка изменив голос, и отвечал своим собственным голосом:
— Отчего бы и нет? Думаю, что может!
Это заключилось катастрофой.
На днях Ивана Ивановича судили у мирового за избиение некоего мещанина, занимающегося литературным трудом.
Из протокола выяснилось, что городовой, стоя вечером на углу безлюдной площади, услыхал безумные вопли, летевшие откуда-то из сугроба снега. Прибежав на место происшествия, он увидел известного ему литературного мещанина, на котором сидел верхом Иван Иванович, тузил молодого человека кулаками, по чем ни попадя, и кричал:
— Нет, ты будешь меня интервьюировать, будешь!
Свидетели-репортёры показали, что Иван Иванович положительно не даёт им прохода. Одного прищучил у Доминика, когда тот хотел уходить, не заплатив за пирожки:
— Интервьюируй меня или буфетчику скажу!
Другого семь дней ждал у выхода из редакции, так что тот должен был уходить в трубу.
Третьего настиг в глухом переулке и грозил застрелить, если тот его тут же не будет интервьюировать по вопросу об употреблении мелинита при осаде крепостных бастионов. Репортёры просили мирового судью оградить их от приставаний Ивана Ивановича:
— Нас другие действительные статские советники, желающие интервьюироваться, ждут.
Мировой судья приговорил Ивана Ивановича на две недели ареста.
Нам будет очень прискорбно, если этот фельетон попадёт в руки Ивана Ивановича.
Горько зарыдает бедняга:
— Изъинтервьюируют, да ещё насмехаются!
Замечательнейший город в мире (Из скитаний по белу свету)
Замечательнейший в мире город.
Это не Париж, не Лондон, не Рим, не Нью-Йорк, а Бонн.
Крошечный городок северной Швейцарии, расположенный в небольшой котловинке, которую со всех сторон окружают невысокие горы.
Так что, когда вы подъезжаете, эта котловинка кажется вам большим круглым зелёным тазом, на дне которого осталось немного сора. — Это и есть Бонн — «замечательнейший город в мире».
Я попал туда совершенно случайно.
Ехал мимо и заехал. Без всякого дела, без всякой цели, — просто, чтобы где-нибудь остановиться и отдохнуть от чудных швейцарских видов.
Ничто так не утомляет, как эти «виды», открывающиеся из окна железной дороги.
И чем местность красивее, тем это утомительнее.
Словно вы целый день просидели перед какой-то движущейся панорамой.
В конце концов вам прямо хочется крикнуть:
— Баста! Меня уже начинает тошнить от этих красивых видов.
И вы выходите на первой попавшейся станции.
Такой станцией для меня оказался Бонн.
Он очень мил, глядя со стороны, а первый его житель, которого я увидел — единственный во всём городе извозчик, дожидавшийся на станции, — оказался приветливым и разговорчивым парнем.
Он очень удивился, когда я приказал ему везти меня в гостиницу.
— В гостиницу?.. Видите ли, у нас нет гостиницы… Но я вас отвезу к г. пастору… Пастор Люгер, — его-то вы, наверное, знаете?
Я отвечал, что не знаю на обоих полушариях никакого пастора Люгера.
Мой возница поглядел на меня с изумлением:
«Что это, мол, за человек? С неба, что ли, свалился?»
— Не знаете пастора Люгера? В таком случае тем лучше. Вам следует с ним познакомиться: один из ученейших людей в свете. Что касается до гостеприимства, то г. пастор не даром им славится… Хе-хе! Вы скоротаете с ним не один добрый часок и вряд ли скоро захотите уехать от такого человека.
Пастор Люгер оказался, на самом деле, очень милым и добродушным пожилым человеком.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — говорил он, вводя меня в свой маленький, чистенький, настоящий «пасторский» домик. — Добро пожаловать! Вы, вероятно, путешествуете с целью изучения нравов и осмотра достопримечательностей?..
— Да, в этом роде…
— О, в таком случае вы не раскаетесь в том, что заехали в наш Бонн. Тут вы найдёте многое, достойное и вашего внимания и изучения… Позвольте узнать, сколько вам лет?
— Мне тридцать два.
Пастор слегка вздохнул.
— Конечно, очень жаль, что вы не сделали этого раньше. Тогда бы знакомство с Бонном, быть может, принесло вам ещё больше пользы, быть может, даже совершенно иначе направило ваши способности и самую вашу карьеру. По-моему, молодые люди должны знакомиться с Бонном в возрасте от семнадцати до двадцати лет. К сожалению, этим обыкновенно пренебрегают, и многие даже во всю свою жизнь ограничиваются только знакомством с Женевой, Базелем, Парижем, Берном и Лондоном!
Г. пастор сделал жест, красноречиво выражавший его искреннее сожаление к этим «многим».
— Было бы, повторяю, лучше, если бы вы познакомились с Бонном раньше. Но что делать! Вам, вероятно, мешали дела. Никогда не поздно обогатить свой ум новыми сведениями. Добро пожаловать, мой молодой друг!
Я поблагодарил пастора за любезный приём.
— Не за что! Не за что! Бонн всегда был известен своим гостеприимством. Всегда! Ба, однако «соловья баснями не кормят», как говорят у нас в Бонне. Вы приехали как раз в час обеда. Сейчас войдёт моя жена.
Колокол во дворе звучно пробил шесть ударов, и в комнату вошла г-жа пасторша, очень полная пожилая дама, с добрым, открытым, приветливым лицом.
— Наш молодой друг, путешественник, приехавший осмотреть наш Бонн. Госпожа Люгер, моя жена! — представил пастор.
Я ожидал, кто ещё должен явиться на звон вечевого колокола.
— Чего же мы, однако, дожидаемся? — спросил г. пастор. — Ах, вас, вероятно, ввёл за заблуждение звонок. Видите ли, в него звонят на случай, если меня нет дома. Таков обычай. И не нам менять старые обычаи.
Мы перешли в столовую.
Пасторша и пастор оказались, действительно, гостеприимнейшими в мире людьми.
Пасторша беспрестанно подкладывала мне на тарелку, словно имела основание предполагать, что я недели две ничего не ел.
А пастор «рекомендовал» блюдо.
— Да вы почти ничего не едите! — приходила в ужас добрая пасторша. когда я съедал вторую тарелку. — Конечно, у нас за нашим скромным столом вы не найдёте того, к чему привыкли в Париже и Лозанне.
— Довольно, жена! — с достоинством останавливал её г. пастор. — У нас господин путешественник найдёт зато один из гигиеничнейших и вкуснейших обедов, какие можно найти где бы то ни было! Да, вкуснейших, потому что госпожа Люгер, я должен вам сказать, — одна из лучших хозяек в мире. Для того, чтоб убедиться в этом, достаточно взглянуть на её коровник.
- Дело о людоедстве - Влас Дорошевич - Русская классическая проза
- Очаровательное массовое самоубийство - Арто Паасилинна - Русская классическая проза / Прочий юмор / Юмористическая проза
- Рождественские тайны - Донна Ванлир - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - Аркадий Аверченко - Русская классическая проза
- Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца - Михаил Пришвин - Русская классическая проза
- Небо плачет - Алексей Шорохов - Русская классическая проза
- Мне хочется сказать… - Жизнь Прекрасна - Поэзия / Русская классическая проза
- И в горе, и в радости - Мег Мэйсон - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Из жизни людей. Полуфантастические рассказы и не только… - Александр Евгеньевич Тулупов - Периодические издания / Русская классическая проза / Прочий юмор