Форма входа
Читем онлайн Жизнь на фукса - Роман Гуль
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Третий Берлин, страна буржуазного отдохновения,- Вестен. Пышут рекламы кинотеатров. Хрустят автобусы. Ревут такси. Бегут дамы в шелках с хищно нарисованными лицами. Из кофеен рвутся фокстротами и чарльстонами скрипки. За витринами баров в качающихся фраках танцуют директора. И лакеи тонут щиколоткой в шерсти ковров. Женщины тут похожи на юношей. Юноши - на женщин. Гудки автомобилей - на вскрики кокоток. Вестей шутит всю ночь. Засыпая - к рассвету.
Четвертый Берлин, лагерь люмпов и банд,- Шойненфиртель - Сарайная четверть. Переулки тут черны, как в Африке. На Мюнцштрассе вас раздевают. На другой по дешевке одевают и дают паспорт любой державы. Здесь работа и день и ночь. На сухое и мокрое. Лица здесь решительны до криминальности. Проститутки, вышедшие в тираж, с опытом по бумажникам и порошкам. Коты у них молодые. Сходятся все у знаменитого Ризе - в "Zum guten Happen" * [* К "хорошему кусочку".] - сводчатой пивной, где не разберешь, кто бандит, кто шпицель **. [* Сыщик.] И где во время танца легко вставляют перо в бок.
Днем друг друга ненавидящие люди четырех Берлинов - сходятся в Центрум. Работать и проклинать. Служить и молчать. Говорить и наживать. Взламывать и убивать. Все же вместе называется "человеческой кооперацией".
Обломки "Татьяны"
У Шарлоттенбургского вокзала собирались русские студенты в ресторане фрау Дурас. Звенели трамваи. Гудели городские поезда. В подземные станции спешили деловые немцы. Город желтел фонарями. А у фрау Дурас - традиционные вечеринки. Стены разрисованы самоварами и чайниками. Электрические груши полузаглушены бумагой. Под ними празднуют старую Татьяну 51 пивом и коньяком студенты, за пять лет побывавшие на всех фронтах.
Быстры, как волны,
Дни нашей жизни 52.
Этот мотив не забыли студенты. Но воспоминанья - смутны. Свирепость профессора Петражицкого, анекдоты о профессоре Озерове, столовая на Моховой и римское право утонули в смертях, боях и ранениях. Остались только мотивы. И песня старого студенчества:
Нас крышкой закроют. Гвоздями забьют,
путаясь с "Марш вперед, трубят в поход!" - замирает.
Как умирали люди эмигрантской крови
Бенито Муссолини интересуют армии. Мне не интересны даже полки и роты. Интересны - люди в ротах. На войне я не читал сводок штаба. Я расспрашивал человека, какой он губернии, уезда, что ему пишет из дома жена, сколько у него детей и чего он хочет. Пусть Бенито страдает за человечество и изображает новую форму с пышным султаном на голове. Он - дукс. Это его дело.
Разве не интересно поговорить с человеком? Да еще разложить его на множители. Хорошо смотреть на людей, как на социально-биологические факты. Иногда может стать - жутко. Но это - от сентиментальности.
Среди эмигрантов было много интересного. В Берлине весело и полуголодно жила литературная молодежь с любовью к коньяку и искусству. Двое были характерны эмигрантской кровью. Один - Росимов. Другой - Иванов.
Оба не были купцами, помещиками, фабрикантами. Были бездомными мечтателями. Плакали над "Вишневым садом". Говорили о том, как хороши в России белые монастырские стены и как хорошо с монашками пить чай, колупая в стакан ложкой анисовое яблоко.
Знали литературу. Задыхались от строки Блока - "и перья страуса склоненные в моем качаются мозгу". Ходили в дырявых башмаках и рваных брюках. Писали в газетах, мечтая о небе в алмазах.
Росимов написал книжку стихов - "Стихи об утерянном". Книга была не талантлива, но ценна тем, что была эмигранткой. Эмиграцией дышала.
Только вздохнешь устало,
Вспомнив далекий дом,
С крашеным полом зало,
Березку под низким окном.
Буржуазное прошлое? Что же,
Может, оно сильней
И жизнь едва ли изгложет
Светлую память дней.
Только в глазах потухнет,
Закусишь кончики губ,
Поплетешься к газовой кухне
Вываривать жидкий суп.
Смываешь остатки с блюд.
Втихомолку
Грустишь, что не для кого
Тихий сыграть прелюд или "Елку" Ребикова.
Больше писать было не о чем. И маленький голодный человек - литературно умер.
Иванов писал стилизации. Выпустил "Узор старинный". Не любил белых. Не любил красных.
Жил в Берлине, а тосковал по Симбирску. И женственно воспринимая мир ходил в никому не понятной тоске, стоившей дорого ему.
В фельетонах писал: "Иногда так хочется "быта". Живем, оторвавшись от почвы, потеряв родное, привычное лицо. Хочется мучительно буден. Сегодня, похожего на вчера, и завтра, похожего на сегодня. Шесть лет жизнь наша сплошной вагон. Сколько пограничных ярлыков знает наш беженский чемодан. Не пора ли остановки?.. Не навек же быть пассажиром. Сидя в вагоне, мчавшем вас от Фридрихштрассе на Курфюрстендамм, не приходило ли вам в голову: как хорошо растворятся когда-нибудь двери нашего беженского вагона, и кондуктор, не тот немецкий, похожий на шуцмана, а наш русский, чернобровый, покручивая рукой заиндевелый на морозе ус, московским родным говором скажет: "Ваш билет, господа, станция Россия!"
В оставшемся по смерти дневнике Иванов писал: "2 сентября. И вот сегодня хочется писать об умирании. О последней мудрости: все взвешено, скинуто со счетов и все, пожалуй, прощено. Белые берега забвения. И ничего, кроме негреющего камина, негреющего халата и негреющих отзвуков жизни. О красоте смерти. Как иногда поздно, может быть, начинаешь понимать..." "16 сентября. Вечер. Стол. Лампа. До этого - ничего..." "20 сентября. Работа? Карта бита. Любовь-тоже. Остается последний партнер - смерть. Казалось бы, искать ее, и только. А жутко. Боюсь. Чего? Ни во что не верю. Последней пустоты боюсь..."
Однажды Иванов замертво упал на Фридрихштрассе. Его подобрали прохожие. Привезли на квартиру, где имущество было - в куче газет и разорванных томах Блока. В мучениях сердечной болезни он умер. Перед смертью прокляв мир и людей.
"Форды" по Берлину несутся как бешеные. Люди бегут в подземные и надземные дороги! Нет у людей времени! Жизнь дает сильное темпо! И есть у нее закон: если ты меня не схватишь за горло, то схвачу тебя я.
Письмо с каменоломни
"...соляные гельмштедские шахты сменились каменоломней. Работаем высоко на скалах. Привязаны канатом. Бью камень, свозим его вагонетками, вырабатываю в день 30 марок 40 пфенигов, так что к Пасхе думаю скопить марок 400.
Прошлую неделю бастовали - да неудачно, теперь работаем не шесть, как прежде, а восемь часов, поэтому к вечернему поезду не успеваю и иду после работы пешком 11 километров. Времени остается мало, домой прихожу в 6 часов. Но в общем доволен. Погода уж очень хороша! Настоящая весна. Идти с работы лесом одно удовольствие. О том, что кончил юридический,- позабыл, да и окружающие меня этого, наверное, не представляют. Пиши, твой... Р.S. Не получал ли писем из Киева?"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Жизнь на фукса - Роман Гуль бесплатно.
Похожие на Жизнь на фукса - Роман Гуль книги
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
- Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов - Георгий Иванов - Биографии и Мемуары
- Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары
- Как писать книги - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- Как писать книги. Мемуары о ремесле. - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- Королевы смеха. Жизнь, которой не было? - Сергей Капков - Биографии и Мемуары
- «О, возлюбленная моя!». Письма жене - Вольф Мессинг - Биографии и Мемуары
- Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги - Анатолий Борисович Мариенгоф - Биографии и Мемуары
- Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары
- Истребление персиян - Татьяна Никитична Толстая - Биографии и Мемуары
