Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И ты ему ни капельки не веришь?
— Почему ни капельки? Что кружку стянул, очень верю. Факт налицо. Остальное мура. Найдём, найдём мы этого дружка, который черепа ломает!.. А ты чего? Опять сомневаешься?
— Не знаю. — Самоваров почесал затылок. — Если он так Пикассо обожает, почему не взял письма Пикассо, а взял письма Пундырева?
— Так бриллианты же!
— А кружку тогда зачем стащил?
— Так Пикассо же… тьфу! Слушай, ты мне голову не морочь, — проскрежетал Стас.
— Может, он притворялся, что любит Пикассо, чтобы до бриллиантов добраться? А может, он и бриллианты любит, и Пикассо одновременно? Потому и кружку эту идиотскую спёр. А письма… Знаешь, любовь любовью, но Пикассо бриллиантов не прятал, так что письма Саша те брал, какие для дела нужнее. И вообще, есть живой и здоровый подозреваемый, и чего наводить тень на плетень…
— Я вот ещё что подумал, — перебил его Самоваров. — Как Саша незаметно в музей два раза вошёл? Со служебного входа? И такую дверь открыл и закрыл, про которую знать надо, где её придавить, где её отпустить. Помнишь ведь дверь в хранилище скульптуры? Не взломана, прикрыта аккуратно. А Ермаков этот в музее своим человеком не был, уж я знаю, кто у нас бывает.
— Ну, мало ли… Может, и у вас он кого очаровал. Он мастер дарить розы… Что, некого разве чаровать? Уборщицу-дворничиху, например, которая нашла сантехника. Видно сразу, баба одинокая. Да у вас там бабьё на каждом шагу, причём явно несытое. Хотя бы блондиночку эту взять, что дёснами улыбается, искусствоведшу…
— Асю?
— Может, и Асю, тебе видней… Короче, будем работать. Потрясём красивого мальчика за бороду.
Стасовы умопостроения показались Самоварову хоть и скоропалительными, но по-своему логичными. Всё вроде сходилось, но не хватало в них места кое-каким штучкам, может, и посторонним, но прибившимся в общий ком событий последних дней. Вопросы перекатывались погремушемными горошинами в мозгу Самоварова, когда он на вспученном ледяными буграми тротуаре наткнулся на Настю. Немудрено, что он опешил, поскользнулся и описал сумкой с ленинскими ботинками пару кругов в воздухе. Впрочем, ему удалось устоять на ногах, тем более что и Настя подхватила его под руку.
— Николай Алексеевич! Вот встреча! А холод какой! Когда же снег, наконец, будет?
Она ещё что-то бормотала о снеге, о ветре, о запоздавшей зиме, и Самоваров наконец осознал, что идёт под руку с Настей не в ту сторону, в которую собирался. Но как-то неловко было освобождал» руку и поворачивать назад.
— Как гам Валерик? — решил поинтересоваться Самоваров, когда всё уже было сказано про снег и гололёд. — Я три раза был у него на квартире и ни разу его не застал. Валерика всё ещё беспокоят из милиции?
— А, Елпидин… — начала Настя и вдруг потащила Самоварова к большому серому зданию угрюмого вида. — Вот наш институт. Я, собственно, туда, но я вам всё-всё сейчас расскажу! Давайте на минуточку зайдём в вестибюль. Я ужасно замёрзла.
Самоваров собирался откланяться, ни в какой институт заходить у него не было времени, но Настя так трогательно пожаловалась на холод и, главное, так прочно вцепилась в его локоть, что он и не знал, что делать, — не вырывать же руку и не давать стрекача!
Они вошли в институтские двери. Вестибюль оказался светлее и приятнее, чем само здание снаружи: он был украшен рельефами и скульптурами и напоминал зал ожидания большого вокзала сталинских времён. Настя увлекла Самоварова в угол, где неопрятной горой высилось что-то гипсовое, при ближайшем рассмотрении оказавшееся гигантской, выше человеческого роста, головой микеланджеловского Давида.
— Это моё любимое местечко, — смеялась Настя. — Тут диванчик есть.
Диванчик оказался дощатой банкеткой. В тени громадной головы было и в самом деле уютно. «Странно! Великаном-то был как раз Голиаф, а Давид был щуплым мальчишкой», — подумал Самоваров, созерцая неестественно красивое, огромное, пухлощёкое лицо статуи, дамский её подбородок и причудливую, сердечком, вырезь зрачка. Сбоку, среди кудрей, крупных, как подушки, зиял громадный пролом, в котором виднелись скомканные газеты, окурки и даже большая зелёная бутылка. «Бедный Давид! Тебе тоже проломили голову, — посочувствовал Самоваров и придвинул аккуратно к ножке банкетки сумку с кусками Ленина. — Итак, снова гипсовый лом. Слишком уж всё одно к одному. Как нарочно подстроено. Уж не рядом ли, среди гипсов, маячит то, что я ищу? Вижу, а не узнаю?.. Впору рехнуться. Давид-то тут к чему? Впрочем, он тоже с начинкой, только не бриллиантовой».
Настя между тем расстегнула дублёнку, откинула пушистый капюшон (совсем как тогда у него в мастерской) и вернулась к прерванному разговору:
— Так вот, Елпидин… Он, может, сам где-то тут? Хотите, поищу? Нет? Ну ладно… Он ведь такой дикий. Но он правду говорит, что рисовал! Он как сумасшедший работает. Вы ведь помните Афонино? Но теперь… я вам, собственно, хотела спасибо сказать от всех ребят. После того как вы вмешались, его перестали мучить. Ведь требовали отдать брошки, какие-то кольца! А потом все пытали, не принимает ли он наркотики. Мол, он бледный и неуравновешенный. Когда ему наркотики принимать? Наркоманы не такие совсем, я знаю. Видела… А правда, что Сашу Ермакова арестовали?
«Ба! Она и Ермакова знает! И у Давида голова проломлена. Чертовщина! — подумал обескураженный Самоваров и пристально вгляделся в красивое Настино лицо. — Зачем она меня сюда привела? К чему эти расспросы?.. Без паники. Отчего бы ей не знать Ермакова? Она же художница. А всё-таки странно. Недаром Стас всё ругается, что с нами свихнуться можно. Ведь можно!»
— Ермакова, да, задержали, — осторожно ответил он. — А вы его знаете?
— Ну да, — преспокойно призналась Настя. — Он здесь у нас на первом курсе теорию композиции преподаёт.
— И хороший преподаватель?
— Не знаю. Снисходительный. Но похоже, нет такой науки — теория композиции. — Настя задумалась. — Так, набор слов.
Значит, Настя была невысокого мнения о познаниях прекрасного Саши. Самоваров решил её ещё поспрашивать:
— А художник он хороший?
Настя, особа самонадеянная (Самоваров помнил это по Афонину), и тут не стала церемониться:
— Он не без способностей. Но очень глупо зачарован Пикассо. Подражает ему давно и явно, даже смотреть неприятно. Всюду у него репродукции Пикассо висят, как иконы: в мастерской, над столом, на кафедре. Даже в бумажнике под плёночкой, где снимки детишек некоторые носят или жён, вставлен Арлекин
Пикассо. Я сама видела в столовой. Ведь это нелепость! И так уже десять лет.
Самоваров пожал плечами. Может, и нелепа неотвязная страсть, но всё страсти такие! Зато ясно, что Саша в любви к Пикассо не притворялся, и украденная кружка очень понятна. Зато бриллианты! Надо бы с Валериком поговорить — как часто Саша вёл с Анной Венедиктовной беседы о прошлом, скажем, об анекдотах прошлых лет. Впрочем, Валерик туп, как тетерев, неприметлив, погружён в себя и труслив. Вот если б Капочка… Самоваров вспомнил про Капочку и поёжился.
— А за что Ермакова посадили? — допытывалась Настя. — Он что-то украл, говорят.
— Кружку Пикассо. Слышали про такую?
— Это у Лукирич? Слышала, конечно. И видела один раз, ещё на первом курсе, когда Елпидин вывалился из трамвая и сломал ногу. Мы навещать его ходили, и хозяйка нам кружку показывала.
— И как вам кружка? — не утерпев, спросил Самоваров, он помнил отзывы Стаса о пикантном рисунке.
Настя и глазом не моргнула:
— Интересно. Живая, точная линия. Свободное упрощение формы. И немудрено: Пикассо тогда офортом занимался, орудовал иглой великолепно.
Вот, получите! И никакой порнухи! Как закаляют девчонок в этом сером здании. Умница.
— Хорошо, хоть в этом Елпидина не стали обвинять. А что, в самом деле Ермаков взял кружку?
— И не только кружку! Если б только кружку! — тяжело вздохнул Николай. — Но пока нашли только кружку. Да и видели его… Несколько человек видели поблизости от дома Лукирич человека с бородой, — сообщил Самоваров.
Настя рассмеялась. Смех у неё был серебристый, колокольчиком, Самоваров даже вздрогнул: «Вот ведь не переводятся чертовки! Смеются себе! Артистки Художественного театра! И я, взрослый, нездоровый, со своими заботами человек, притащился сюда, волоча в придачу полпуда гипса, сижу за ухом у Давида и неизвестно чего жду!» Настя уловила нечто вроде раздражения на его физиономии и постаралась оправдаться:
— Я потому смеялась, что… Вот для вас или для милиции борода, наверное, примета, да? Человек с бородой. А вы вокруг посмотрите!
Чтобы посмотреть вокруг, им надо было приподняться на банкетке и высунуться из-за довольно чумазого Давидова лика. В самом деле, вестибюль наполняло, пересекало и покидало изрядное количество бородатых молодых людей. Конечно, в фасонах бород и в их расцветках наблюдались какие-то нюансы, но в общем оставалось впечатление семейного сходства.
- На краю моей жизни (СИ) - Николь Рейш - Роман
- Призраки прошлого - Евгений Аллард - Роман
- Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров - Роман
- Площадь отсчета - Мария Правда - Роман
- Зов Тайрьяры (СИ) - Московских Наталия - Роман
- Второй вариант - Георгий Северский - Роман
- Судьба (книга четвёртая) - Хидыр Дерьяев - Роман
- ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ - Валерий Поволяев - Роман
- Снежная сага (СИ) - Кузнецов Данил Сергеевич Смит Даниил - Роман
- Посредник - Педро Касальс - Роман