В таком богатом доме, среди золота и серебра… Насмотришься, и как в чужих странах живут, и всякие диковинки увидишь. Вот тебе счастье-то! И хорошенькая ты… И балуют тебя все, — не без зависти говорили подруги.
— А мне уже маменька жениха нашла! Хороший человек, непьющий, приказчиком служит и семьдесят рублей в месяц получает. Сказал, что будет меня беречь и работать не будет неволить. Что хочу, то и буду делать, — весело рассказывала Аня Ястребова, премиленькая девушка — маленького роста, здоровая, цветущая, с красивыми черными глазками и с ямочками на полных щечках.
— Ну вот, тоже! Замуж идти не корысть — женихами-то все хороши… А потом покажут себя, — возразил кто-то из девушек.
— Я сама буду хорошая жена, послушная… И мужа стану уважать. Вот и он будет ко мне хорош. Да и хозяйство я люблю, и деточек до безумия люблю, — с милой улыбкой возражала Аня, и всем казалось, что она действительно будет хорошей женой и матерью.
— Поступлю в бонны с шитьем, я очень детей люблю, — говорила Люба Андреева.
— А я у дедушки останусь, хозяйничать буду, — заявила ее сестра.
Соню Малкову, с ее дурным, неуживчивым характером, горячо любила мать, она мечтала жить только с ней и для нее.
У всех этих девушек были родные, близкие, знакомые. О многих заботились, обшивали, делали подарки — кому часы, кому браслетку, брошку на платье или альбомы, другие мелочи. Прожив почти десять лет в закрытом учебном заведении, под постоянной опекой, в тепле и в мечтах, все эти дети выходили наивными и незнакомыми с жизнью, о которой они имели самое фантастическое представление. А мир так велик, столько в нем разных людей, и хороших и плохих; на каждом шагу можно и дурное встретить, и ошибиться…
О Наташе Петровой позаботиться было некому. Дядя Коля ничего не мог сделать для нее. Она чувствовала себя одинокой и несчастной среди всех этих выпускных забот и хлопот подруг. Ей было страшно вступать в жизнь. На приемах Николай Васильевич видел племянницу всегда грустной и молчаливой.
— Ничего, Наташечка, проживем… Бог поможет. Устроишься, и люди добрые найдутся. Ведь и ты можешь другим что-нибудь хорошее сделать, право… Ведь жизни-то своей никто не знает, — старался он ободрить племянницу.
— Кому она нужна, моя жизнь? Ничего я не могу сделать… и это тяжелее всего. Буду я работать себе только на хлеб, — понурив голову, отвечала Наташа, — вы меня не оставите, дядя Коля? Одна я… такая дикая. Мне так жутко… И с подругами-то не умела сойтись, — говорила девушка.
— Не оставлю, Наташечка, никогда не оставлю. Я всегда о тебе думаю.
— Хоть бы тетю Машу найти да Липочку. Может, они придут на выпуск. Так хочется, чтоб были у меня родные, — печально говорила Наташа.
— Вряд ли, Наташечка… Впрочем, я разыщу их… Я бы пришел к тебе, да сама знаешь, нет у меня одежды. А у вас парадно; людей совестно…
— Знаю, дядя Коля… Все-таки вы придите…
— Главное, ты не грусти… Кончишь, и заживем хорошо.
Николай Васильевич повторял горячо и убежденно:
— Всякий человек может сделать другому хорошее… Ты только желай этого. И все это будет!..
От приюта Наташе выдали немного белья, два платья, шубку и другое скромное обзаведение. От приюта же ее устроили в мастерскую нарядов, куда она должна была переехать через неделю. Начальница пригласила хозяйку мастерской, поговорила с ней и познакомила Наташу. Хозяйка была высокая, сутуловатая, сильная женщина, брюнетка с большим носом. С начальницей она говорила очень льстиво, но при этом хвалила себя, свое обращение с мастерицами и девочками, свою мастерскую, хвасталась заказами и уверяла, что она шьет только генеральшам да княгиням. Наташе она не понравилась, а почему — она сама не знала. Девушка не могла знать, что истинная доброта — скромна, молчалива, себя не хвалит, о себе не кричит, а доказывается делом.
Перед выпуском Николай Васильевич принес Наташе образок своей работы, ленточку, мыло и помаду. Он думал, что ленточка, мыло и помада — необходимая принадлежность туалета в торжественных случаях.
Он рассказал, что тетя Маша очень постарела, а Липочка еще пополнела; они никуда не ходят, живут в маленькой комнатке, в большой нужде:
— Не очень-то они мне обрадовались, Наташечка! Даже испугались и в горницу не пустили… Кажется, рассердились. У двери мы поговорили. Сказали, что не придут. И для чего им идти, если у них ты жить не можешь.
— Я и не собиралась у них жить. Ну и не надо! Бог с ними! Жестокие люди, — резко сказала Наташа. За последнее время она даже стала раздражаться.
В конце мая наступил выпуск. Сколько волнений, забот и тревог пережили воспитанницы в этот день! С утра комнаты приюта кишели родными: собрались матери, тетки, знакомые; они одевали и прихорашивали девушек.
Анюта Мухина, завитая, раскрасневшаяся, в нарядном белом платье, порхала, как бабочка, и была похожа на модную картинку.
Аня Ястребова болтала без умолку, смеялась и была необыкновенно мила. Соня Малкова капризничала со своей мамой и никак не могла одеться к лицу: все ей не нравилось. Все суетились, волновались, громко разговаривали, целовались, давали друг другу обещания, клятвы — помнить, писать… Наташа ходила между подругами как потерянная, со скорбным и задумчивым лицом.
Был отслужен торжественный молебен. Зала была полна почетных гостей, родных, воспитанниц; прекрасно пел хор и громче всех раздавался чистый голосок Наташи.
В конце залы, сзади всех, притаившись в уголке, неподвижно стоял монах… Казалось, он не присутствовал на этом торжестве, а только молча молился, и мысли его были где-то далеко. Даже когда кончился молебен, он долго оставался в оцепенении. Наташа, в своем скромном сером платье, подбежала к нему — он очнулся.
— Спасибо, милый дядя Коля, что пришли. Я все смотрела на вас. Вот я и кончила!
— Поздравляю тебя, Наташечка! Бог поможет… — со слезами сказал Николай Васильевич и от волнения не смог продолжать.
После молебна попечитель раздавал девицам аттестаты, книги, награды. Полились поздравления. Воспитанницы пели и читали прощальные стихи. Затем был завтрак, веселый и оживленный.
В шесть часов воспитанницы стали разъезжаться, навсегда покидая стены приюта, где они беззаботно провели детские годы. Трогательно прощались, все плакали.
— Часто будешь писать? — спрашивала Надя Андреева, порывисто и крепко целуя Аню Ястребову.
— Уж два раза в неделю непременно. А то, может, и чаще. На свадьбу ко мне приходите! Я всем напишу.
— Прощай, Саша, помни, что ты клялась меня любить…
— Помню, Олечка. И ты себе других подруг не заводи!..
— Девицы, посмотрите, какая у меня шляпка! И боа
