class="p1">Тут и Ульрих счел уместным услужливо ввернуть своим скрипучим голосом:
— Он скоро своими набожными взорами в небе дырку просверлит: где же обещанный рай? Хи-хи-хи!..
Отец крякнул недовольно:
— А знаете, что Кюзул видел в Шершенище? Вот послушайте…
Не успел он кончить, как Скрутулиха запричитала в голос:
— Ах, жулик, ах, паршивец! Мы его: дитятко Христово да дитятко Христово… Вот так дитятко! Гнилая слива! Ну, ежели и такие, как Мад, туда же — конец света, конец!.. Что зятек посоветовал?
— Говорит, кончайте с ним поскорее, пока кутерьма не вышла.
Дарта перепугалась не на шутку: что же делать в хозяйстве без такого работника? С ним Скрутулы беды не знали да и могли огрызнуться в случае чего: мы не кулаки, нет, нет, наемной рабочей силой не пользуемся. В семье пятеро; Мад — самый близкий человек, сын покойной младшей сестры хозяйки.
Нет, Мада надо сохранить — пусть работает. А вот Лапиня как можно скорее убрать с дороги! Толочане, что приходят на скрутулские поля, не батраки же; толока, так сказать, соседское дело, взаимная помощь, Советская власть толоку не запретила. Но этот чертов инвалид стал повсюду совать свой нос; поговаривали, что он уже не раз прохаживался насчет толоки у богатеев.
— Чертовщина! — Том чесал за ухом. — Может, мы сами виноваты с Мадом?
— Ничего ты не смыслишь! — отрубила Дарта. — Чем лучше кормить, тем скорее смоется. Таких надо держать, как полярных собак, — я как-то читала. Накормишь с утра досыта — ничего хорошего от нее не жди ни на охоте, ни в езде. А вот некормленую гони ее хоть целый день, и она будет переть до последнего, лишь бы только вечером получить свою мерзлую рыбину.
— Кюзул говорит, нельзя Мада оставлять пастухом. Надо, чтобы не встречался больше с теми…
— Бог мой, что же делать! — У Скрутулихи на глазах появились слезы, она осторожно тронула нежные пальчики дочери. — Дорогой мой птенчик, придется тебе отправляться с коровами…
«Дорогой птенчик» сразу в рев.
Какое там — не помогло! Если уж сама хозяйка сбавила в весе не сколько-нибудь — восемь кило!
— Так пойди же, Том, исправь загородку для поросенка. Нет, постой: укрепим сначала свое сердце молитвой…
Дарта схватила со стола сборник хоралов. Однако хозяин, криво усмехнувшись, взял с подоконника шапку. За ним вслед шмыгнула и Айна.
Скрутулиху и это не выбило из колеи. Раскрыв книгу, она одной рукой толкнула Ульриха, другой указала на начало песни, и они завели:
— «О господи, ты наша крепость…»
Голоса звучали нескладно, но как им еще было звучать, если хозяйка так стремительно падала в весе, а война, которая должна была принести избавление от красных, все никак не начиналась!
4
За ужином Скрутулиха зоркими совиными глазами следила за каждым движением Мада. Холодея от злобы, она приметила, что парень не хватается за миску с супом, весь дрожа, как бывало прежде, а ест степенно, не торопясь. И — о преступление! — впервые он, остужая жидкое варево, даже подул в ложку, чего вообще никогда раньше не делал.
Поев, Мад всегда так старательно облизывал миску, что она начинала блестеть. А сегодня он спокойно положил посуду на стол, не обращая ни малейшего внимания на прилипшие к ее краям крупинки. Вот негодяй! Руки-то он сложил, как всегда во время благодарственной молитвы всевышнему, и губы тоже шевелятся, как всегда. Но черт его разберет, что он там бормочет!
И мнится, мнится растревоженной и обозленной Скрутулихе нечто совсем уж кощунственное: «Хозяйка скупа, хозяйка глупа! Убавь, боже, веку скупому человеку! Аминь!»
Так и подмывало с размаху треснуть наглого мальчишку по затылку! Но многоопытная хозяйка сдержалась. И не только сдержалась, но даже с печалью вытерла уголки глаз и, опустившись после молитвы на стул, поинтересовалась участливо:
— Ну как, Мад, не скучно одному в Шершенище? Что там новенького?
Парень пробормотал растерянно:
— В Шершенище? Лес как лес…
И снова захотелось ей влепить парню затрещину, чтобы свалился наземь. И снова победил разум.
— Ах, сынок, сынок, почему же ты скрываешь от нас правду? Нехорошо это, видит бог — нехорошо!
Мад втянул голову в плечи.
— Да, сынок, очень даже нехорошо… Разве не мы осветили твою головку светом божественной премудрости? Разве не мы скорбели вместе с тобой о погибших душах отца твоего безбожного и матери?.. И пусть нынче ты еще не выглядишь франтом, пусть! — Грудь Скрутулихи бурно вздымалась и опадала подобно мощным кузнечным мехам; так душила ее ненависть, которой никак нельзя было дать выхода. — Как говорит господь? «Кто победит свою гордыню и сам себя унизит, тот возвышен мною будет!» Понимаешь? Возвышен будет самим господом богом! А когда ты греховную ношу свою уничтожишь, мы и галстучек тебе купим, и ботиночки со шнурками. Нашей дитятей станешь. Да что это я! Ты и теперь для нас дороже тех двоих лоботрясов. Так и отвечай всем, кто спросит: «Дитятко я любимое дяди и тети Скрутулов».
Парень удивился: до сих пор ему втолковывали другое.
— А разве не Христово я дитя?
Старая змея поглубже втянула жало, вздохнула притворно:
— Так было до сего недоброго дня. А теперь… Не знаю, не знаю! Не отвратит ли Христос от тебя свой светлый лик? Ибо ты утаил от глаз его и от наших тоже идолов вавилонских.
Мад побледнел… А Скрутулиха продолжала неторопливо и торжественно, как священник с амвона:
— Вошла я сегодня в садик… Изредка, когда утомятся мои старые кости от непосильной работы, я разрешаю себе прилечь на миг в садике под сиренью. Но сегодня у меня и в мыслях не было отдыхать. Где там! Варила сыр, готовила творог, кошки все время вертятся под ногами. Только успевай, смотри в оба, как бы не набросились на кулек с творогом. Но что это со мной такое? Словно толкает меня неведомая сила, гонит и гонит на улицу. Бросаю сыр, оставляю творог, забываю о всяких там кошках. Словно нет мне теперь никакого дела до мирских забот. Пусть кошки в клочья рвут куль с творогом, пусть лезут в горшок с салом, что мне до того!.. И вот вхожу я, значит, в садик, сажусь под сирень сама не своя. Глаза хлоп — и закрылись. Вроде сплю, вроде не сплю, а идет ко мне создание невиданно прекрасное со сверкающим клинком, наподобие как у кавалерийских офицеров.
«Здравствуй, мамаша Скрутул. Я есмь архангел Гавриил».
Язык у меня сразу отнялся, словно я его откусила.
«Скажи-ка, мамаша Скрутул, где сын твой Мад?»
Я лепечу еле слышно:
«Мой сын
