Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы знакомите их с «Кентерберийскими рассказами»?
– Да, – Том поднял бутылочку, в которой осталось несколько капель, снял соску, допил их сам.
Младенец заплакал.
Том отнес бутылочку к раковине и вымыл ее.
– Вы проявили насилие по отношению к вашему тестю?
– Да, – кивнул Том. – Я женился на его дочери. Он нам этого не простил.
– Он ни разу не приезжал, чтобы посмотреть на внуков?
– Нет. Я сомневаюсь, что он знал, сколько у нас детей и как их зовут. Жаль. Он бы оценил их по достоинству.
Флетч наблюдал, как один из отпрысков Фарлайфа бросил морковку в голову другого.
– Думаю, что да.
– В Дональде Хайбеке не было ни грана честности.
– Вы живете в нищете, а ваш тесть – мультимиллионер.
– Убил ли я своего тестя? – Низкорослый, пухленький мужчина повернулся к раковине спиной и вытер руки листом газеты. – В этом не было бы иронии.
– Вы уверены?
– Безусловно. Невинность жертв обращает в поэзию происходящее с ними. А я – поэт.
– Вы знали, что он собрался пожертвовать все свое состояние музею?
– Нет.
– Если он умер без завещания, а такое, как я понимаю, среди адвокатов скорее правило, чем исключение, ваша жена унаследует столько денег, что вы сможете полностью переключиться на поэзию. Разумеется, при условии, что он не распорядился своим состоянием иначе. Так вы говорите, поэты – люди непрактичные?
– Не все, – Том Фарлайф улыбнулся. – Нельзя брать в расчет тех, кто печатается в «Атлантик» <Престижный литературный журнал.> и получает Пулитцеровские премии <Пулитцеровскан премия – премии в разных жанрам журналистики, и том числе и в поэзии, присуждаемые с 1918 г. Учреждены Джозефом Пулитцером, издателем и первым редактором газеты «Пост-Диспетч» в г. Сент-Луисе.>. Они достаточно практичны, чтобы убить человека. Но уж, конечно, вы не обвиняете самого непопулярного поэта страны в практицизме?
На кухню вернулась Нэнси Фарлайф. В балетных тапочках, длинной черной юбке и блузке, когда-то белой, но посеревшей от многочисленных стирок. Она даже попыталась причесаться.
– Можем ехать? – спросила Нэнси.
Флетч встал, не зная, куда теперь занесет его судьба.
– Мортон Рикмерз, редактор отдела книг «Ньюс трибюн», хотел бы взять у вас интервью, мистер Фарлайф. Вы не против?
– Видишь, – Том Фарлайф улыбнулся жене, – я уже пожинаю плоды сенсационного убийства твоего отца. – Он повернулся к Флетчу. – Разумеется, нет. Готов принять его в любое время. Я сделаю все, чтобы способствовать росту своей непопулярности.
ГЛАВА 25
– Можно оставлять его с детьми? – Флетч застегнул ремень безопасности.
– А почему вы спрашиваете? – Нэнси последовала его примеру.
– Ваш муж находит красоту в насилии. Дети бьют друг друга у него на глазах.
– Детям с ним лучше, чем со мной. У него больше терпения.
– Вернее, выдержки. – Флетч повернул ключ зажигания. – Куда едем?
– Монастырь святого Томаса, в Томасито.
– Томасито? – Флетч уставился на Нэнси. – Да туда же сто километров!
– Не меньше.
– Я думал вас подвезти до центра.
– Мой брат в монастыре, – Нэнси смотрела прямо перед собой. – Монастырь закрытый. Едва ли он узнает, что отец мертв. Я должна с ним переговорить. Иначе мне туда не попасть.
– Ваш брат монах?
– Монах, монах. Полагаю, Том мог бы сложить об этом замечательную поэму. Монах, монах./ Зарыться в нору, / Лишь бы отрезать/ Себя от отца. Не слишком складно?
– Не слишком.
– Полагаю, поэзию лучше оставить мужу. Я же буду рожать маленьких чудовищ.
Флетч включил первую передачу, отпустил сцепление, машина тронулась с места.
– Извините за шум. Глушитель прохудился.
– Мне без разницы.
– Вы католичка?
– Я? Разумеется, нет. Уход Боба в монастырь – его личная инициатива. Не имеющая ничего общего с семьей, я хочу сказать, с нашим воспитанием. Подозреваю, он пытается искупить грехи своего отца. Хотя они и не переходят к сыну. Он подобрал себе занятие по душе.
Флетч выехал на автостраду и прибавил скорость.
– Человек, беседовавший с вашим отцом на прошлой неделе, сказал мне, что он собирается уйти в монастырь.
Нэнси вытаращилась на Флетча.
– Мой отец? – Она рассмеялась. – Я знаю, что газеты печатают только вымыслы.
– Это правда. Во всяком случае, в том, что мне это сказали, сомневаться не приходится.
– Возможно, мой отец ушел бы в монастырь, услышав трубу Судного дня. На него это похоже. Ловкий адвокатский ход.
– Он стареет.
– Ему чуть больше шестидесяти.
– Может, у него пошатнулось здоровье.
– Это хорошо. Если кто и заслужил проказу, так это он.
– Вы никогда не были близки?
– Эмоционально? Не знаю. В детстве я его практически не видела. Черный костюм и черные туфли, выходящие из дому и входящие в дом. Духовно? Когда я выросла, я поняла, что он превращал правосудие в посмешище. Растаптывал веру в закон. Ради денег. Он не верил ни в добро, ни во зло, ни в справедливость, ни в заповеди Господни, на которых зиждется наша жизнь. Он сам решал, что хорошо, а что плохо, невзирая на социальные последствия. А цель была одна – набить деньгами карманы. Я не знаю более асоциального и аморального человека, чем мой отец. Если б он не получил юридического образования, то стал бы маньяком-убийцей. – Нэнси сухо рассмеялась. – Мой отец – монах.
– Ваш муж воспевает насилие, – напомнил Флетч.
– Разве вы не видите разницы? Мой муж – учитель. Поэт. Жертвуя собой, он указывает на красоту насилия. Оно нас привлекает. Он заставляет нас бороться с насилием в себе. Показывает нам, кто мы есть. Его поэзия не была бы столь доходчивой, если бы не отражала истину.
– Что значит, жертвуя собой?
– Перестаньте. Люди переходят на другую сторону улицы, если видят, что он идет навстречу. За три года нас ни разу не пригласили на вечеринки, которые постоянно устраивают на факультете. Большая часть коллег мечтает о том, чтобы его уволили. В другое место учителем его уже не возьмут. Мы кончим на паперти. И все для того, чтобы Том мог высказать собственную точку зрения. Не о природе насилия, но о человеческой сущности. Разве вы этого не понимаете?
– Так или иначе, человек, которому я верю, сказал, что ваш отец собирается пожертвовать пять миллионов долларов музею. С тем чтобы на эти деньги музей приобрел высокохудожественные произведения современного религиозного искусства. Остатки своего состояния он хотел передать монастырю, в который намеревался и уйти.
Нэнси пожала плечами.
– Наверное, на то были причины. Полагаю, кто-то собрал на него компромат. Министерство юстиции. Департамент налогов и сборов. Или Ассоциация американских адвокатов. Думаю, после того, как дым рассеялся, вы нашли бы моего отца вместе с его сексапильной, безмозглой женой под защитой какого-то религиозного или культурного фонда, при деньгах, которые по закону отнять у него никто бы не смог.
– Возможно, вы правы. Но вы знали, что ваш отец выражал желание избавиться от своего состояния?
– Я прочитала об этом в газете. Сегодня утром. После того, как его убили.
– А ранее вы об этом не подозревали?
– Нет.
Какое-то время они ехали молча, слушая льющуюся из радиоприемника музыку. Первым заговорил Флетч.
– Вчера в доме вашего отца я встретил женщину лет шестидесяти, с седыми волосами, в цветастом платье и зеленых теннисных туфлях. Я спросил, она ли миссис Хайбек, и получил положительный ответ. О вашем отце она сказала, что он носил черные туфли и вечно блуждал. Фирму «Хайбек, Харрисон и Хаулер» она называла «Хай, ха, хау».
– М-м-м.
– Это ваша мать?
– М-м-м, – Нэнси заерзала на сиденье. – То, что написано на ваших шортах, правда? Вы можете быть другом?
– Смысл этой надписи несколько в ином. – Флетч поменял только тенниску, так как надеялся, что последняя, надетая навыпуск, скроет рекламу «Бена Франклина».
– Вы угадали, – продолжила Нэнси. – Пока я росла, мать с отцом игнорировали друг друга. Я тоже его не интересовала. Став постарше, я начала презирать его. Блестящий адвокат. Дерьмо собачье. Он был преступником. Когда он избавился от матери, засадил ее в дурдом, между нами произошел полный разрыв. Я никогда не заговаривала с ним первой, никогда не заходила к нему. Извините. Поначалу я не сказала всю правду. Я ненавидела этого сукиного сына.
– Однако.
– Не было никакой нужды выбрасывать маму из ее дома. Запирать в клинику, какими бы мягкими ни были тамошние порядки. Ее просто мучило одиночество.
Флетч вспомнил, как миссис Хайбек жаловалась, глядя на свои зеленые теннисные туфли, что ее ни на минуту не оставляют одну.
– Да, одиночество, – повторила Нэнси. – Год за годом отец оставлял ее в доме. Никто не хотел знаться с ней. Сначала она пыталась бывать на людях, что-то делать, даже записалась в Цветочный клуб. Другие дамы этого не хотели. А потом папочка выиграл очередной сенсационный процесс, добившись оправдательного приговора для какого-то насильника. Газеты, конечно, вопили, а мамины цветочные композиции не взяли на выставку. Ее телефон никогда не звонил. Потом, я уже была подростком, мама устроилась продавщицей в цветочный магазин. Но папаша быстро это прекратил. Бедная, несчастная душа. Она плесневела в доме. Разговаривала сама с собой. Накрывала стол к ленчу, обеду, на шесть, восемь, двенадцать персон. К ней никто не приходил. – Слезы текли по щекам Нэнси, но голос звучал ровно, без дрожи. – Что я могла поделать? Проводила дома как можно больше времени. Бывало, за день она посещала шестерых парикмахеров, только ради общения с людьми. Сожгла себе волосы. Целыми днями ходила по торговым центрам, покупая все, что попадет под руку, газонные косилки, стиральные машины, полотенца. Как-то за одну неделю к нам привезли двадцать стиральных машин. Когда ее собирали в «Агнес Уайтейкер Хоум», выяснилось, что у нее две тысячи пар обуви. Она любила болтать с продавщицами.
- Флетч в Зазеркалье - Грегори Макдональд - Детектив
- Хит сезона - Светлана Алешина - Детектив
- Семь дней в мае - Флетчер Нибел - Детектив
- Доктора вызывали? - Светлана Алешина - Детектив
- Тайна голландской туфли. Тайна испанского мыса - Эллери Куин - Детектив
- Шерри для Шерри - Флора Флетчер - Детектив
- Молчание золотых песков - Джон Макдональд - Детектив
- 8–9–8 - Виктория Платова - Детектив
- Приговоренный к жизни - Анна Данилова - Детектив
- Кофе с молоком - Лана Балашина - Детектив