Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, толика правды в этом есть: большинство аниматоров и в самом деле люди сравнительно обеспеченные. Кроме тех, пожалуй, кто сакрализирует самое себя, полагая проявления собственного дара чуть ли не божьей благодатью, осенением высших сил (кстати, церковь по сию пору не одобрила аниматорство окончательно; папа разрешил своей пастве вторичную анимацию, но только перед отпеванием, а ни в коем случае не после, каковое условие делает ее практически невозможной; что касается РПЦ, то она в этом вопросе по-прежнему стоит насмерть, будучи убежденной, что правоверный христианин отдавать свое тело в руки аниматора отнюдь не должен, поелику сие есть смертный грех и неизбывное кощунство; в странах ислама разброд и шатание — шиитские имамы категорически «против», суннитские по большей части «за»; но главную роль играет то, что срок захоронения, предписываемый обрядом
— до захода солнца того же дня, — оказывается слишком кратким, чтобы решить организационные проблемы; к тому же у тамошних энтузиастов анимации, как правило, нет средств для приобретения оборудования, а у населения — для оплаты их услуг). Вокруг них стягиваются разнообразные кружки сектантского пошиба, процветают всякого рода суеверия и кликушество, и только диву даешься, отмечая, как далеко может завести неверно понятая физика в сочетании с интеллектуальным произволом. Денег они либо вовсе не берут, либо почитают плату не гонораром, а подаянием.
Все прочие живут на широкую ногу — ну примерно как средней руки архитекторы, спортсмены, политики, владельцы автосервисов и закусочных… да мало ли кто еще! И так же, как они, во всем, что не касается личных счетов и профессиональных умений, аниматоры — это, как правило, зауряднейшие личности, не имеющие ничего общего с тем ходульным образом сусального сверхчеловека, что одной ногой стоит в
Вечности, а другой — в Бесконечности, причастен Небесам, Судьбе,
Жизни и прочим высоким понятиям, настроченным проклятыми писучими журналюгами такими большими и наглыми буквами, что лично во мне они давно уже не могут вызвать ничего, кроме тошноты.
При этом все мы, конечно, очень разные люди, которых роднит лишь одно обстоятельство: никто из нас не способен нести свой дар с достоинством.
Потому что это очень трудно. Потому что дар этот — и благо, и зло.
Поначалу человек гордится им, и прямит спину, и вскидывает подбородок, и стискивает зубы, и смотрит вперед стальным и холодным взглядом… А потом вдруг бац! — один от водки, другой от передоза, третий в петлю. Четвертый, пятый, шестой и так далее нашли свои собственные, глубоко личные способы угробиться, сократить жизнь или, как минимум, распылить талант: невольники богемы, упорно закабаляющие себя натужным стремлением к свободе…
— Серега! Давай сюда! — машет мне Шурец. — Что ты там стоишь?
Как и все мы, Шурец — тоже явление незаурядное. Ну, казалось бы, — аниматор! Вяжется ли это высокое прозвание с образом этого простецкого парня? Ему бы, при его-то круглой морде и кепке набекрень, коров пасти, или гайки крутить, или еще что — хоть в
ОМОН! — но только не возжигать огни в колбах Крафта. Так поди ж ты: возжигает почище других, только диву даешься. Мы с ним примерно на равных. Ноздря в ноздрю. То у него чуть круче попрет, то у меня. Две примы-балерины мы с ним. Только я на него совсем не похож (надеюсь).
А он вроде бы надеется, что совсем не похож на меня. И в целом мы друг другом довольны. Хотя и недолюбливаем.
А окликнул он меня именно потому, что уже на форсаже. В его кровь попал алкоголь, и душа стала большой-большой, а мир вокруг — маленьким-маленьким. То есть граммов триста пятьдесят кизлярского под ломтик лимона и бутерброд с осетриной.
Брыластый полковник услужливо отодвигает стул.
— Прошу вас! Вы Бармин?.. Бог ты мой, столько слышал, столько слышал!.. Мы к вам с таким уважением!..
Сажусь. Надо начать какой-нибудь разговор — нельзя же только мычать? — и я, принюхиваясь к рюмке (нет, не кизлярский, подымай выше: пятилетний арманьяк «R amp;R»), мелю языком, намекая на то, что лишь по чистой случайности могу сейчас разделить со столь приятными людьми — будем!.. — это скромное… м-м-м… удовольствие… чудом уцелел.
— Маша! Лимончика нам еще! Да шоколадку какую, что ли? Вы уже заказывали что-нибудь?
— Жратва — дело свинячье, — величаво сообщает Шурец.
Понятно. Насчет трехсот пятидесяти я ошибся. Бери выше.
— А что ж такое? — волнуется брыластый. — Что случилось?
— В том-то и дело, что, к счастью, не случилось. Еду утром на работу, представляете…
Пробка была невыносимой, я взял левее и погнал по встречной. Когда зеленый сменился желтым, я прибавил. Желтый как-то слишком поспешно превратился в красный. Я-то видел, что загорожен «Камазом». А вот водитель «Волги», бедолага, даже и не подозревал о моем существовании — он честно ехал на разрешающий.
Последней перед столкновением мыслью была та, что подушки безопасности придется резать, а у меня в карманах нет ничего острее авторучки.
Мы разминулись. Но наперерез уже бежал гаишник.
— Сдурел! — рявкнул он, когда я опустил стекло. — Летать скоро будете! Задом наперед будете ездить, черти! Документы! Машину к обочине!
— Тырщ-ктан! — сказал я умоляюще, вытаскивая грязно-розовое с флюоресцирующей зеленой полосой удостоверение Анимацентра.
Он скосил глаз в документ и сразу обмяк, будто после стакана.
— Так вы, стало быть, вон чего… Вы ж того, что ли?.. В Анимацентр, что ли? На сеанс?
Я кивнул.
— Да разве ж я не понимаю! — воскликнул капитан, восторженно сверля меня кабаньими глазками. — Как можно, Сергей Александрович! Вас же ж люди ждут! Пристраивайтесь!
И побежал к патрульной машине, придерживая прыгающую под накидкой кобуру…
— Ну и вот, можете вообразить: врубает сирену, мигалки, и как мы с ним вжарили! — победно закончил я. — На три минуты всего опоздал.
Наливай…
Брыластый стал наполнять, проливая.
— Куда, куда? — сказал я.
— Да ты не переживай, — пьяно ухмыльнулся Шурец. — Он края-то видит.
Я хмыкнул.
— Разогнались, смотрю…
— Мы-то? — Шурец мотнул головой. — А что нам? У меня сегодня три сеанса только было… две старушки… да их вот…
И снова мотнул головой в сторону брыластого.
Брыластый скорбно потупился.
— Сапер наш, — пояснил он. — Валька Буцко. На объекте…
Почему-то я его скорбности ни на копейку не верил. Может быть, это было несправедливо. Но я не верил. И ничего не мог с собой поделать.
Он был мутный человек, этот брыластый полковник. Очень, очень мутный. А Шурец, надо сказать, почему-то вечно с такими вязался.
Хотя, по его-то способностям, мог бы…
— Знаешь, Бармин, — сказал Шурец с пронзительной нежностью человека, уже готового махнуть, чтобы принесли новую бутылку. — Давай-ка я тебе похвастаюсь. Знаешь, как сегодня у меня пошло!
— Ну?
Он зажмурился (между ресницами блеснула влага) и сложил пальцы друзой подрагивающих кристаллов.
— Так поперло — шквал! Так мне обидно стало, веришь! Молодой парень, двадцать семь лет ему было… и вот из-за какой-то сволочи черножопой… Какая-то сука черножопая пронесла в универсам устройняк, он не сработал. Валька стал его разряжать… разминировать, короче… мне вот Николай все рассказал… ну и… И так мне обидно стало, Серега! И так пошло! Как на экране! Понимаешь?
И звуки, и запахи, и что он думал в тот час… Не боялся, нет…
Какое-то спокойствие было у него… Уверенность у него была…
Надежда!.. Я все, все почувствовал! Как будто сам, понимаешь?!
Начинал я как-то холодно… как-то без куража… Делов-то, мало ли кто у нас теперь взрывается! И вдруг как попрет, как попрет!.. Прямо в рожу!.. В позвоночник!.. И под самый конец такая краснота кругом!
Темь, шорох почему-то. И последнее — веришь? Последнее, что сказал он, — веришь?
Он протянул руку и тяжелым движением взял мою ладонь в свою.
— Последнее!
— Ну?
— Мама!
— Верю, — кивнул я.
— Короче, по шестой категории, — горделиво закончил Шурец, бросая мою руку и откидываясь на стуле. — Чистый фиолет, устойчивое свечение. У тебя давно было по шестой категории?
— Месяца три назад, — ответил я, припоминая. — В последнее время все пятые. Повезло…
— Наливай, чего там, — горделиво сказал Шурец.
Похоже, брыластый давно потерял нить разговора и теперь ляпнул ни с того ни с сего:
— Ну да. Такой парень был. Его у нас все уважали. Верный он был товарищ, вот что.
— Мать есть мать, — поддержал я. (Язык мой — враг мой. Но, правда, лучше б этот тип помолчал…)
— Конечно, — согласился он. — Мать есть мать, что уж…
— Да! — оживился вдруг Шурец. — Еще под конец такие сполохи, сполохи! Никогда такого не видел. У тебя бывает? Синие такие! Но на колбу не легло. На колбе ровно, по шестой. Как думаешь, если в голове их держать, а? Получится?
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Аниматор - Волос Андрей - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Точка радости - Анастасия Ермакова - Современная проза
- Бессердечная - Сара Шепард - Современная проза
- Кот - Сергей Буртяк - Современная проза
- Экватор. Черный цвет & Белый цвет - Андрей Цаплиенко - Современная проза
- Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили - Современная проза