Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тише, любовь, довольно. Подумай лучше,
Как незаметно мимо пройти, волнуясь,
Не выдавай меня дрожью или сияньем.
Я уже умирала. Дороже стоит
День задушить (тот самый), когда исчезло
Время и все вокруг, лишь один остался
Воздух, что цвел сандалом, индийским перцем,
Разом сорвало голову мне ветрами,
И оставалось тело, одно лишь тело,
Пела труба земли: этот танк родился,
Чтобы лежать на мне, никаких соперниц,
Минное это поле — его, покуда
Не перелезут они через все ограды,
Не прорвут кордоны, рвы не затопят,
Не оставят медленные секунды
Слышать — идут по кровавым, скользким ступеням,
Тащат хвосты, стучат каленым копытом,
Чтобы казнить меня, и еще, и много…
Тише, любовь, собачка, не надо громко.
Дай мне отплыть на нужное расстоянье,
Перевести дыханье, обрезать сердце,
Под золотыми дождями его оставить,
Чтобы в замочную скважину — редко-редко —
Глянуть: ну как там, жив ли? — вновь ощущая,
Как молодое вино в крови веселится,
Греет морщины, руки в старческой гречке,
Чтобы напомнили — было, не показалось.
* *
*
Отыщи на гугловских картах свое гнездо.
Место, где ты родился, принтскрином вырежь
И сохрани в себе, разделив на сто
Давешние печали дворовых игрищ,
Припоминая, что, в целом, тебе везло:
Вещий поисковик, открывая тайну,
Дарит увеличительное стекло
Всякому, обернувшемуся случайно
В мир, разлетевшийся веером прежних дел
(Минусом лишь одна небольшая шалость), —
Видишь, как все прекрасно? А ты скорбел,
Ежели что внизу иногда случалось,
И, возвышаясь над ветреной суетой,
Жизнь пробегая по самой ее каемке
Взглядом, представь счастливой. Или простой.
Славьтесь, возможности аэрофотосъемки
Вечно следящих спутников, чтобы мог
Ты с высоты небес, навсегда мгновенных,
Сверху смотреть с любовию, словно Бог,
Не разглядевший потребностей в переменах.
* *
*
Лежать в траве и видеть, что стрижи.
На уровне залатанной души
Глубоким небесам обратны недра.
Представь, что нет на свете, словно ты —
Ты навсегда заткнулся — а цветы
(Им все равно) качаются от ветра.
Что там, откуда холод? Там темно.
Мне страшно, бес, воздушное окно
Над головой моей пугает сетью.
Когда умру, переселить меня
Земного ниже уровня, звеня,
Сомкнут ряды знакомые соцветья.
Примерить твердь. Пока на вырост мне.
Горизонтально вытянут во сне,
Ты как бы привыкаешь к этой роли
И знаешь, что разомкнут будет круг.
И август, старый царь, идет на звук,
Рассыпавшийся пчелами вдоль поля.
Памяти памяти
Вдовин Геннадий Викторович родился в Москве в 1961 году. Закончил исторический факультет МГУ. По окончании университета с 1983 года работает в музее-усадьбе Останкино; с 1993-го — директор музея. Опубликованные книги и статьи посвящены русской истории Нового времени, проблемам современного музейного дела, вопросам охраны памятников, задачам культурной политики.
История — это воскрешение.
Ж. Мишле
Я — историк. Говорить в нашей профессии от первого лица не принято, но решусь.
Всякий историк сетует на проблемы источниковедческой базы. Иной раз вслух, чаще — про себя. Древники, то есть специалисты про то, что было до Благовещения, всегда жалуются на недостаток всех сведений обо всем. Медиевисты, сиречь знатоки эпохи после Крещения, пеняют обычно на дефицит памятников обыденной истории. Новисты, стало быть умники про Пасху, печалуются по недостатку значимых деталей. Профессионалы по Новейшему времени, то есть знатоки деяний апостолов, стонут от противоречивого преизбытка фактов. Но все мы неизменно сталкиваемся с тем, что из прежнего и незнаемого возникает не новое , а иное .
Иное — в хаосе магистральных линий развития и неизвестных неучтенных факторов.
Над нами, как и над физиками, тяготеет коллапс волновой функции, он же — редукция фон Неймана, когда линейность повсеместно рушится, появляются точки разрыва и новое возникает не из прошлого, а неизвестно откуда и крушит принцип локальности — сиречь близкодействия. Попросту говоря, в этом постулате рядоположенности нас наставляли картезианской истории, где «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова», а «декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию», нас учили ньютонианской физике, где из «пункта А в пункт В со скоростью…», а «оптическая сила линзы — величина, обратная ее фокусному расстоянию»… Прежняя наука истории отменяется, но не исчезает, как работает, но давно локально, та, до 1920-х годов, наука физики.
Оставя методологические трудности ремесла, признаюсь, что, как бы ни изучали мы историю — ньютониански или квантово, нам неотменно не хватает деталей, мелочей, пустяков, глупостей, проговорок, дребезгов, всхлипов, домашностей, ерундовин, самособойностей. Не о клубничке, где преуспели многие, речь, а о странном правиле культуры — замалчивать то, что «само собой». Это-то, или эти-то, «само собой» и есть культурный код поколения, шифр сверстников, язык генерации, музыка ровни, сленг однокорытников. Неуловимые предшественниками и невнятные последникам подробности, равные для умников и простецов, святых и преступников, героев и трусов, буревестников и обывателей, объединяют всех. Малую часть из этих обыденностей ровесники старательно норовят сделать знаменем, об остальном подробно немотствуют.
Толкуя этот нехитрый тезис коллегам и будущим коллегам, неизменно завершаю его посильной сентенцией: «Не пишите мемуаров. Это не наше; мы не герои. Но в какие бы дальние эпохи ни простирались ваши научные интересы, не забывайте записывать сегодняшние детали. Будьте благодарны. Обеспечьте работой следующие поколения историков».
Так, не вместо, а вместе с ремеслом, пишется моя книжка с выспренним названием «Памяти памяти» [1] , закрепляющая реалии моего поколения — людей, родившихся между 1953 и 1968. Главы из нее — читателям «Нового мира».
ПАМЯТИ ЗАКЛАДОК
Очерк эвристики
Женщинам, безуспешно делавшим закладки в моих книжках
…Я нашел между страницами ваш пепел.
В. Набоков
Татарский поглядел на книгу, лежащую перед ним на сто-
ле… В книге было несколько закладок; на одной из них Татар-
ский прочел пометку: «Суггест. шизоблоки».
В. Пелевин
Как ни отлынивай (по уважительным, конечно же, причинам), сколько ни отговаривай себя и ближних от опрометчивого намерения стирать занавески, протирать пыль с книжных полок, мыть окна и от всего прочего, к чему так долго и безуспешно пытались приучить тебя добрые родители, а когда-то дело до влажной уборки все-таки доходит.
В тщетных попытках обойтись малой кровью со всей ясностью открываются два главных источника пыли. Это книги и детские игрушки. Если игрушки сыновей — явление временное (ведь пацаны растут гораздо быстрее, чем можно было предположить, и игрушки понемногу меняются и даже когда-то, говорят, исчезают), то библиотека с тобой надолго и пыль ее тоже. Густо замешенная на табачном конденсате, отложенная в корешках, на обрезах и, главное, в многочисленных закладках. В такие минуты готов поклясться, что теперь — никаких закладок. С сегодняшнего дня буду загибать страницы…
- Медведки - Мария Галина - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Песни китов - Владимир Шпаков - Современная проза
- Людское клеймо - Филип Рот - Современная проза
- Обида - Леонид Зорин - Современная проза
- Живи, Мария! - Марина Красуля - Современная проза
- Роман на два голоса - Ольга Постникова - Современная проза
- Сансара - Леонид Зорин - Современная проза
- Экватор. Черный цвет & Белый цвет - Андрей Цаплиенко - Современная проза
- Дорога - Кормак Маккарти - Современная проза