напомнить о попытках истолковать первые опыты авангарда, которые были предприняты, скажем, Бердяевым и Булгаковым – например, в «Тихих думах», посвященных Пикассо и «Кризисе искусства», тоже посвященном Пикассо. Это была попытка увидеть в новом искусстве, которое тогда представляло кубизм, диагноз перемен в культуре и в мире. Тогда, собственно, и сами мыслители^ художники диагностировали, что кубизм в своем разложении объекта, образа – осуществляет разложение нового мира. К чему я все это веду: в этих попытках можно видеть образец проницательности, а можно – свидетельство того, что диагностика не была доведена до конца. Думаю, русской мысли предстоит очень большая работа, чтобы дать более сложные оценки.
Цензуре – быть?
Диакон Ф. Котрелев: Сегодня многие – не только со стороны церковной общественности, но и, как мы видим, и со стороны галерей – думают о введении цензуры в искусстве. Насколько реалистичны такие мысли?
Николай Котрелев: Конечно, о цензуре как институте, речи быть не может. Но необходимо понимать простую вещь: цензура – один из признаков человека, может быть даже – фундаментальный признак человека. Это запрет на некоторые поступки или разрешение некоторых поступков. И в этом смысле цензура была всегда во всех обществах. Кстати говоря, в европейских странах – в Италии, Португалии – цензура, особенно театральная, была отменена только в 50-60-е годы XX века, о демократическом же разгуле можно говорить только после 60-х годов. Есть разные способы цензурирования:
простые, и очень сложные, заметные и не очень, но цензура, повторяю, есть в любом обществе. Другой вопрос, что Церковь-тутя говорю в самом общем виде – как в Европе, так и в России, оказалась лишенной физической силы. Она больше не имеет возможности свои идейные и свои духовные решения, коллективные, общецерковные так или иначе навязывать обществу. Возможен только авторитет внутри самой общины. Осудить людей, которые после рубки икон идут и рубят, условно скажем, «черный квадрат», я не могу, потому что и то, и другое общество, и Церковь и мир, и церковь, очень сильно по вертикали и по горизонтали разбросаны. Но отвечать за насилие должна и та, и другая сторона. В этой ситуации каждый член Церкви несет ответственность за жизнь всего церковного тела. Естественно, встает вопрос, а как я здоровье своего тела буду защищать? Но тут возникает серьезная проблема: если говорить исключительно о духовной составляющей, всегда очень личной, всегда глубинной, то операции с данными духовного опыта представляются всегда в высшей степени гадательными, сомнительными. Вся история всех мистических учений, показывает, что как только это учение выходит за рамки определенной группы, оно становится обязательно физически ограниченным и тем самым не подлежащим описанию и дальнейшим операциям. Есть авторитет святых, есть авторитет людей, живущих в правде, есть авторитет предания. Но если мы решим в суждениях о жизни или об искусстве непременно опираться на церковные предания, это ничего не даст. Хотя бы потому, что и между Отцами Церкви были расхождения.
Возвращаясь к вопросу о цензуре, еще раз скажу: у Церкви нет никаких инструментов силового действия. Возможна только добровольная цензура.
Прот. Борис Михайлов: Цензура не возможна – это ясно. Нет и не будет соответствующего механизма, аппарата. Да и нечего нам вставать в позу цензоров. Мы должны духовно постигать это явление, мы должны просвещать наш церковный народ любой другой народ, который захочет это услышать. Мы должны объяснять, с чем мы имеем дело, в каком мире мы живем, каковы здесь культурные ценности, каковы здесь приоритеты. Но это, конечно, будет не цензура.
Диалог через баррикады
Диакон Ф. Котрелев: Что делать для того, чтобы избежать конфликтов? Может быть стоило бы начать диалог между Церковью и современным искусством? Такие предложения уже звучат. Но готовы ли стороны к диалогу? Нужен ли он?
Е. Барабанов: Тут очень серьезная проблема. В глазах представителей современного искусства Церковь являет не свет миру, не проповедь того нового мира, о котором говорит Евангелие. В их глазах Церковь – это все старое, обскурантистское, затхлое, которая в лучшем случае что-то подкрашивает, делает косметический ремонт. С точки зрения общества, которое претендует на то, чтобы быть современным, разговор с Церковью прежде всего неинтересен. Такая церковь ничего сказать не может, кроме: «Идите и прочтите канон Андрея Критского». Связано это с тем, что в самой Церкви нет духа обновления: не обновленчества, а обновления. И это отчасти правда: сегодня Церковь находится в состоянии реставрации. После всего пережитого нужно в буквальном смысле восстанавливать храмы, реставрировать их. Нужно реставрировать все: и церковное образование, и церковные общины. Думаю, для диалога время еще не пришло. Поэтому будет некоторый период такого вот взаимного непонимания. И в данном случае я выступаю здесь не как миссионер современного искусства, а именно для того, чтобы информировать о том, что происходит на той стороне.
Н. Котрелев: Понять и ситуацию, и ее содержание можно только понимая, как устроен мире той, другой стороны. Необходимо в своей деятельности учитывать и свои характеристики, и характеристики тех, от кого ты ждешь реакции.
Прот. В. Свешников: Мне представляется, что такой диалог почти невозможен. Потому что нет точек соприкосновения в главном. А главное – это этико-мировоззренческие содержания. И то, что в сегодняшнем разговоре лишь только порой, вскользь мелькали догадки о содержании диалога – это показательно.
Г. Чахал: Проблема в том, что, если диалог невозможен, тогда получается следующая ситуация. Напуганные тем, что любое обращение художника к религиозной тематике вызывает в православном сообществе бурную реакцию и последующий суд, современные художественные институции вообще перестают выставлять художников, которых волнует эта тема. И, таким образом, мир просто открыто разделяется. Я, например, из-за всех этих скандалов и провокаций практически уже нигде не могу сделать выставку – при том, что я очень известный художник в этой среде, я знаю всех, и меня все знают. Но мне уже давно все говорят: «Слушай, лучше не надо». Может я ошибаюсь, но мне кажется, что православное сообщество кроме того, чтобы что-то запрещать, должно еще что-то и предлагать, и это очень важно. А про диалог мне все говорят: нет шансов. А я все же уверен, что он нужен.
Диокон Ф. Котрелев: Я тоже считаю, что нужен. Потому что на самом деле единственным страдательным лицом здесь становятся художники, которые работают с религиозной тематикой. У художников-провокаторов есть своя среда, которая их одобряет, у православных есть Церковь. А страдают художники, которые хотели бы работать на этом поле, но их творчество вызывает массу возражений со всех сторон.
Замечание Гора Чахала после ознакомления с текстом: начиная
