Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я на него злилась. Он ведь даже не позвонил, не попрощался. Мне-то он мог сказать, куда едет и что с ним. Вообще-то я за него волновалась.
* * *– Почему ты с ним не захотела разговаривать?
– Не знаю. Не хотела услышать, что он умирает. Для меня он остался живым – таким, какой сидел у нас в ванной под старой простыней и ждал, когда подействует хна.
От любви до ненависти
Сейчас я могу сказать – мы с мамой жили вполне достойно. Не шиковали, но и не голодали. На отдых копили, на крупные покупки тоже. Я знала, что такое «аванс», «одолжить до зарплаты», «давай куклу купим тебе в следующем месяце». Если я говорила, что мне кто-то не нравится из людей, которые появляются в нашем доме, мама спокойно отвечала: «Мне тоже не нравится, но других клиентов у меня сейчас нет».
Тогда же, в раннем детстве, я очень отчетливо осознала – есть люди, которые тебе не просто не нравятся, а которых ты ненавидишь. Вот человек еще слова не успел сказать, а ты его уже на дух не переносишь. Тетя Настя была из таких. Я ее просто терпеть не могла, но не могла объяснить, за что именно. Вот сразу за все. Мне не нравились ее голос, замечания, манерность. Даже ее лицо казалось ужасно неприятным. И я не понимала, как мама может ей улыбаться, варить кофе. «Ты лицемерка», – однажды заявила я маме. «Да, – не стала спорить она, – лицемерка. Это моя работа. Мне за нее деньги платят». Когда к нам приходила тетя Настя, маме не приходилось выгонять меня из кухни – я уходила сама.
Тетя Настя, напротив, очень хорошо ко мне относилась и всячески это подчеркивала. Заглядывала в комнату и начинала «общаться»: «А что это у тебя кукла такая некрасивая? Вот когда я была маленькой, я своим куклам сама платья шила. А ты не умеешь? Девочка должна уметь шить. И вышивать. Я, например, очень красиво вышиваю крестиком. Почему ты с распущенными волосами ходишь? Разве не умеешь заплетаться? Вот у меня в твоем возрасте были очень длинные волосы и я сама заплеталась». По всему выходило, что тетя Настя была просто образцом для подражания, а я ошибкой природы, а не девочкой. Еще тетя Настя любила стихи и не упускала случая показать, как она умеет декламировать. Она закрывала глаза и читала тоненьким голоском, протяжно. Если бы она пальцем по стеклу водила, и то было бы приятнее. Поскольку мама не готова была ее слушать, сославшись на срочное исковое, которое ей нужно напечатать, то все тети-Настины выступления приходились на мою долю. А еще она считала себя поэтессой. Естественно, гениальной – как же иначе. С ее слов, уж не хуже Ахматовой. А в чем-то даже лучше. И я была ее первым слушателем. Ее совсем не волновал тот факт, что я в силу возраста не смогу по достоинству оценить качество виршей. Она была убеждена, что ребенок – лучший слушатель, поскольку все дети связаны с космосом, со Вселенной. Себя тетя Настя тоже считала связанной с космосом.
– А какие стихи я писала в пятнадцать лет! – восклицала она. – Иногда перечитываю и не верю, что это я написала. Прямо до слез!
Надо ли говорить, что благодаря тете Насте поэзию я разлюбила, поскольку этот жанр у меня ассоциировался именно с ней. И даже мама не могла меня заставить выучить стихи из школьной программы.
И ладно бы тетя Настя просто читала мне произведения собственного сочинения. Она еще упрекала маму в том, что та совершенно не занимается моим воспитанием. К этим упрекам мама уже привыкла. Но тетя Настя на этом не остановилась:
– Оля, у Маши очень плохо с памятью. Тебе стоит показать ее врачу. Она ничего не может запомнить! Даже легкое четверостишие!
Да, с памятью у меня всегда было плохо. Я помнила ощущения, запах книги, жирное пятно на пятнадцатой странице, оторванный корешок, штемпель библиотеки. Но очень плохо запоминала сам текст. Тетя Настя считала своим долгом привить мне тягу к поэзии и развить мою память:
– Маша, это же Барто! Продолжи строчку!
Эта игра, в которую тетя Настя любила играть, доводила меня до бешенства и приступа головной боли. Она начинала строчку из детского стишка, а я должна была продолжить. Через час я начинала плакать, поскольку других способов воздействия на тетю Настю не было.
– Бедная девочка, симпатичная, но глупенькая, – жалела она меня.
Мне было все равно – пусть она считает меня глупой, но только оставит в покое. Я даже научилась изображать легкую степень дебилизма, разве что слюну не пускала, чтобы эта неприятная женщина отлепилась от меня. Хотя нет, даже изображать ничего не требовалось – на тети-Настин голос у меня включался рефлекс – я ее не слышала. Как будто в голове переключался тумблер – раз, и все. Я под водой, а тетя Настя где-то сверху булькает.
– Ненавижу твою тетю Настю! Пусть она к нам больше не приходит! Зачем ты для нее работаешь? – не выдержала я как-то.
– Вот зачем, – спокойно сказала мама и показала кивком на сумку, которая стояла в углу кухни.
Любовь к высокому искусству, поэтическим образам, строфам и ямбам сочеталась у тети Насти с вполне прозаической профессией – она была товароведом в универмаге. В сумке лежали туфли, отрезы ткани, полотенца, постельное белье.
– И зачем нам это? – удивилась я, поскольку ничего подходящего для себя в сумке не нашла.
– Это не нам. Вот за этот отрез ткани я смогу купить билеты на поезд, чтобы мы поехали к бабушке. За постельное белье я получу свежее мясо.
– А за полотенца?
– Полотенца мы оставим себе.
– А сапоги, кому сапоги?
– Пока не знаю.
– Все равно тетя Настя мне не нравится. Не надо ей помогать! Ты же добрая, а она противная.
– Она не такая уж противная. Просто глупая. И помочь я ей не смогу.
– Тогда зачем она к тебе ходит? Ты что, за сапоги работаешь?
– Иногда приходится работать за сапоги и еду, – сказала мама.
– А мы что, бедные?
– Все бедные. Только кто-то еще беднее.
Я не понимала. Нет, мы точно так же стояли в очередях, хватали колбасу, которую выбрасывали в магазине, но все же не голодали. Мама не варила мне перловку, не ругала за порванное платье и не покупала сандалии на два размера больше, на вырост. А еще благодаря тете Насте у меня были колготки не только коричневые, но и бордовые. И настоящая шубка из кролика, который, правда, быстро стал похож на мышь.
– А что случилось с тетей Настей? Зачем ей адвокат? – спросила я.
– У тети Насти есть муж. А если у тебя есть муж, то адвокат рано или поздно понадобится.
– Тогда я никогда не выйду замуж.
– Выйдешь. Потому что одной тяжело. Очень тяжело. Все, иди спать. Мне нужно работать.
– Мам, а любовь есть?
– Конечно, есть. А что?
– Тетя Настя говорит, что любовь – это то, ради чего нужно жить. А ты говоришь, что нужно жить ради дела. И ради родителей и детей.
– Иди спать. Пусть тетя Настя живет ради любви, а я пока ради тебя поживу – вот выиграю дело, и мы с тобой пойдем в ресторан. Или купим тебе куклу. Или сервиз на кухню. Что-нибудь очень нужное.
– Тогда коньки.
– Хорошо, коньки.
– И куклу тоже. Чтобы она умела глаза закрывать и открывать.
– Иди спать.
– Мам, а правда, что от любви можно умереть?
– Нет, неправда. Умереть можно от безделья. А если будешь работать, то на умирание не хватит времени. Спать, я сказала!
* * *– Почему я занималась ее делом? Она меня удивила. Настя безумно любила своего мужа. Вот до одури. Я не верила, что можно так любить мужчину. Ребенка, да. Родителей. Даже собаку или кошку. Но не мужчину. Нет, не так. В шестнадцать лет можно так любить, чтобы глаза на лбу, руки трясутся, голова дурная и босиком по снегу. Ну, в восемнадцать. Насте было уже за тридцать, а она все умирала от каждого вздоха, Джульетту из себя строила. Даже не строила. У нее была любовь. Не как у всех. И ее Витюша… Такой мужчина, такой мужчина!
Этот Витюша ничем особенным не отличался – обычный мужик. Но Настя его ревновала до безумия, в каждой женщине видела соперницу и ради мужа была готова на все. Он для нее был царь и бог. Самый умный, самый красивый. Хотя, конечно, ни умным, ни красивым он не был. Такой мужичонка с маслянистым взглядом и подлецой внутри. Пустобрех. И плевать он хотел на Настю. Не любил он ее, не уважал, не ценил. Но чтобы она не бесилась, устраивал ей дешевый карнавал – то цветы принесет, то завтрак в постель.
Настя и со мной общалась только потому, что не ждала от меня угрозы – видела, что мне до ее Витюши и дела нет. Я ее один раз предупредила – муженек ее предаст как здрасьте. И не обернется.
Настя ведь не была красавицей. Такая коренастенькая, крепко сбитая, глазки маленькие, как булавочные головки. Может, она боялась одна остаться, поэтому за него держалась. Не знаю. Зато с первого взгляда было понятно, почему Витюша вокруг нее павлином ходит и ручки ей прилюдно нацеловывает. У Насти был очень богатый отец, он в Тюмени работал. И единственную дочь обеспечил всем, чем мог, – квартирой в Москве, дачей, квартирой в Тюмени, машиной. Он ее и трудоустроил товароведом в магазин – Настя умом не блистала, хотя торговкой была отменной. Ей бы на рынке стоять и картошку продавать. Вот в этом ей не было равных. Классическая хабалка, которая, не моргнув, подсунет, обманет, обвесит. Витюшу ее отец как зятя на работу взял, чтобы дочь не расстраивалась.
- Моя бабушка – Лермонтов - Маша Трауб - Русская современная проза
- Наша девочка - Маша Трауб - Русская современная проза
- Чужой ребенок - Маша Трауб - Русская современная проза
- Современные рассказы о любви. Адюльтер - Маша Трауб - Русская современная проза
- Уважаемые отдыхающие! - Маша Трауб - Русская современная проза
- Соня и Александра - Маша Трауб - Русская современная проза
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Мама Юля. Мама, бабушка, прабабушка… - Алексей Шипицин - Русская современная проза
- Нескверные цветы - Щербакова в «Эксмо» - Русская современная проза
- Дети декабря - Платон Беседин - Русская современная проза