Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Папа меня не полуцевал!
— Вот видишь,— сказала мама.
— Я завтра буду хорошая,— заявила Машка.
Это похоже на концовку нравоучительного рассказа. Будет ли она “хорошей” завтра— не знаю. А вообще-то очень хочу, чтобы она была по-настоящему хорошей.
И все-таки я не уверен, что поступил правильно, когда не поцеловал ее вчера вечером.
Все дело в том (хотел написать: “беда в том”, но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез. Для меня она уже давно, целых три года,— человек. И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен.
10.9.59.
После ужина играли. Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа, как выяснилось, вскочил не на тот поезд...
Впрочем, не папа, а Алеша.
Папа— это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:
— Папа идет!
— Откуда он?
— Пришел он. Вот— уже пришел! На полу сидит.
Папа— маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
— Уже ушел!
И через полминуты:
— Опять идет!
Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
— Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
И папа опять надолго пропадает.
В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.
* * *
Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась— повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
— Завяжи!
— Как надо сказать?
— Пожалуйста, завяжи.
Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:
— У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
— Что-о? Пальток?
Смеется.
— Паль-ток!
— Пальто?
— Нет, вот это.
Тычет себя в темечко.
Я говорю:
— Голова?
— Вот это!
— Ах, волосы?!
— Вот это!!!
— Ах, бантик?
— Паль-то-о-о-ок!..
Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
— Это тетя Неля.
Потом говорит:
— И тетя Минзамал.
Еще подумала:
— И тетя Ляля. И тетя Нина...
Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.
* * *
Из Ленинграда я привез на днях книгу “Annabella und Ladislaus”. Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
— Кто это?
Она отвечает:
— Ладислаус.
Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:
— Помню!
Или:
— Помнишь?
Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала— и со мной, и с мамой— эту пеструю книжицу.
Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова “Аннабелла”, “Ладислаус”, “сторож”, “Дед Мороз”, “фонарь”, “кукольный дом”, “санки” и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов— хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)
* * *
Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.
И в присутствии Маши сказал Элико:
— Получил письмо от твоей землячки.
— Какая моя землячка?
— Нет, Машина землячка,— вмешалась Маша-мама.
— А я и говорю— Машина.
— Нет, мамина!— запуталась Машка.
* * *
Все эти дни прихварывала, сидела на диете.
Сегодня с диеты снимаем. Утром, ласкаясь к матери, она спросила:
— Мамочка, ты мне дашь, что обещала?
— Что я тебе обещала?
— Ты дашь?
— Ну, дам. А что я тебе обещала?
— Маленький кусочек хлеба.
Изголодалась бедняга.
* * *
Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:
— Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет...
14.09.59.
Спрашиваю:
— Ты сегодня гимнастикой занималась?
— Да,— говорит,— занималась.
И вдруг узнаю— не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее— игра, то есть то же вранье.
Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!
* * *
После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:
— Я ляботаю.
Сидит, “пишет”. Я уже не папа, а сын ее— Алеша. Я говорю:
— Мама, не закрывай дверь!
(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)
— Спи, Алеша!!— говорит она очень строго.
Я начинаю хныкать:
— Открой дверь!..
— Нет! Не открою. Я ее вот так!
Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!
Я говорю:
— На ключ?!!
— Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать...
Внезапно взглядывает в окно.
— Папа! Папа тоже хочет ляботать.
Я говорю:
— Ну, пусти его.
(Между прочим, в такой игре-импровизации сюжет развивается как в сновидении: в нем если и есть логика, то своя, немного сумасшедшая.)
Машка вдруг замечает в углу на полу две портативные пишущие машинки.
— Это чейные чемоданы?
— Какие чемоданы? Где?
— Папин и твой?
Я говорю:
— Ну, написала рассказ? Читай, пожалуйста.
Она берет воображаемую рукопись, держит ее на двух ладошках, очень близко от своего носика, и— “читает”. Бормочет что-то. Внезапно опускает рукопись, строго взглядывает на меня.
— Алеша, кто тебя трогает сзади? Тебя папа трогает сзади. У папы грязные ногти.
Потом говорит:
— Алешенька, посади меня, как ты сидел.
Каким-то чудом, как бывает тоже только в сновидениях, я понимаю, о чем она говорит: просит посадить ее так, как сидел я, когда читал недавно ей и маме свой рассказ... А сидел я в кресле, лицом к кровати.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Воспитание православного государя в Доме Романовых - Марина Евтушенко - Биографии и Мемуары
- Дневник для отдохновения - Анна Керн - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа. - Владимир Чернавин - Биографии и Мемуары
- Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье - Биографии и Мемуары / Военная история
- Мои путевые записи - Анджелина Джоли - Биографии и Мемуары
- Мой XX век: счастье быть самим собой - Виктор Петелин - Биографии и Мемуары
- Дневник заключенного. Письма - Феликс Эдмундович Дзержинский - Биографии и Мемуары
- Александр Грин - Алексей Варламов - Биографии и Мемуары
- Воспитание Генри Адамса - Генри Адамс - Биографии и Мемуары