Форма входа
Читем онлайн ЛИВИЯ, или Погребенная заживо - Лоренс Даррел
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Это Ливия приучила его сидеть и слушать, как просыпаются птицы на маленьких площадях вроде Ле-Бон-Пастер или Сквер-де-Корп-Сент с ее обшарпанным плещущим фонтаном; или на Сен-Дидье, расположенной немного под углом к остальному городу, но не менее запоминающейся. Как раз во время подобных ночных прогулок он, наконец, прозрел: ему открылась неповторимая гармония южного Средиземноморья, теперь он буквально упивался великолепием здешних звездных ночей. Какое это было счастье, вшестером расположиться под деревом рядом со старым бистро, например, у «Птицы», попивая молочно-белую анисовку, pastis, сидеть и ждать, когда над изъеденными временем зубчатыми стенами города поднимется луна. Один раз Ливия привела лошадей, одолжила у цыган, и они поехали к Пон-дю-Гар. Устроили там пикник, и всю ночь провели на крутом склоне горы, нависшем над жадеитово-зеленым Гардом, который, петляя, бежал к морю. Иногда и Блэнфорд присоединялся к их с Ливией ночным прогулкам. Феликс злился и сразу падал духом, как только на сцене появлялся его друг. Но ведь и сам Блэнфорд был жертвой магнетизма Ливии — никак не хотел уйти, оставить их с Феликсом вдвоем, хотя мысленно проклинал свою назойливость и бестактность. А Ливия, похоже, радовалась, явно предпочитая его Феликсу. Помрачневший консул вынужден был смотреть, как эта парочка идет впереди, нежно взявшись за руки, он же в своем университетском блейзере обычно уныло брел сзади, бормоча под нос страшные ругательства и страдая от ревности. Впрочем, никто не принимал тогда все эти любовные симпатии и обиды всерьез — в них просто играла юность, их опьяняло чарующее ощущение летней неги среди олив и вишен Арамона и Фулка, Монфаве и Сорге. Часто, когда Блэнфорд мысленно возвращался в то безмятежное время, перед ним, как наяву, вставала эта картина: их компания на железном мостике, переброшенном через родник в Воклюзе; все неотрывно смотрят на взбудораженную форель и слушают рев воды, которая, вырываясь из узкой глотки расселины, мчится мимо, полная рыб, которым не нужно было даже плыть, их несла река.
Если бы Блэнфорд правда хотел понять тайну своей страстной привязанности к Ливии, то наверняка вспомнил бы еще одну сцену из той благословенной поры. Однажды Феликс на несколько дней уехал, и Ливия вдруг назначила Блэнфорду свидание в маленьком музее — в центре города. Явиться он должен был… в половине пятого утра; кое-как проснувшись, Блэнфорд пришел вовремя. Босоногая Ливия была не одна — со смуглым цыганом. Они стояли у входа в здание, темного из-за тени. Еще только-только начинало светать. У цыгана в руках был огромный ключ в виде рычага, как выяснилось, от замка. Высокие двери с тихим шорохом открылись внутрь, и троица очутилась во дворе, выложенном красным булыжником — как только они вошли, из глубины сада, где росли высокие серебристые от росы платаны, послышались резкие крики. Оказалось, на лужайке кричали павлины. Надо было пройти через высокие стеклянные двери, — чтобы попасть во внутренний дворик, от которого в тот ранний час веяло несказанным покоем. Все время молчавший цыган ушел, оставив ключ Ливии. И теперь уже вдвоем они двинулись вдоль галерей с огромными акварелями мастеров итальянской школы: озера, виадуки, улицы, изобретенные воображением художника пейзажи — во все времена года. А с темных портретов на них смотрели знатные дамы и забытые знаменитости, смотрели очень внимательно. Потом Ливия и её спутник оказались в греко-римском отделе, и уже оттуда прошли в маленькую залу со стеклянной крышей, где хранилось множество рукописей и документов.
Видимо, Ливия часто сюда наведывалась, потому что стала уверенно открывать шкатулку за шкатулкой. Потрясенный Блэнфорд увидел записи, в которых говорилось о замужестве возлюбленной Петрарки, донны Лауры, и, более того, несколько страничек, вырванных из писем маркиза де Сада. Это было удивительно: держать в руках белый листок, вчитываться в написанные выцветшими чернилами строчки. Он забыл, что и у знаменитого распутника, и у Музы Петрарки одна фамилия — Сад, и они родом из одной семьи… А утро такое тихое, такое раннее. Но вот Ливия подходит совсем близко, вот она в его объятиях; потом она заперла бесценные шкатулки и повела его на прохладную поляну, они сидели рядышком на скамейке, пытаясь скормить павлинам зачерствевший сэндвич, который Блэнфорд предусмотрительно захватил с собой.
— Скоро я вернусь в Германию, — сказала девушка, — и мы не увидимся до следующего лета, если ты не поедешь со мной; но ты пока не можешь уехать, я знаю. Обри, в Германии назревают невероятные перемены; страна живет надеждой, вся страна. Рождается новая философия, которая сделает новую Германию лидером всей Европы.
Это заявление было несколько настораживающим, но Блэнфорд был не в ладах с политикой. До него доходили слухи о том, что в Германии сейчас неспокойно, что там мечтают о пересмотре границ — такова реакция на Версальский договор.[100] Однако от этих политических дрязг веяло такой скукой, и вообще, он был уверен, что новое правительство раз и навсегда покончит с этими безумствами. Да и как можно было думать о новой войне, тем более из-за всяких мелочей… Вот почему высказывания Ливии показались ему очень романтичными. Скорее из желания ее подзадорить — он обожал, когда у нее от волнения розовели щеки и она крепко сжимала руки — нежели из искреннего интереса, Блэнфорд спросил:
— И что же представлял собой старый мир?
Нетерпеливо смахнув упавший на глаза локон, она ответила:
— Старый мир умер в тысяча восемьсот тридцать втором году, вместе с Гете; тогда главенствовали гуманизм, либерализм и вера. Гете был символом этого мира, а эпитафию произнес Наполеон после встречи с Гете; это была непроизвольная дань восхищения всему тому, что разрушала Французская Революция. «Voilà un homme»,[101] — произнес Бони,[102] дитя Директории[103] и предвестник ленинизированной еврейской культуры сегодняшнего дня. После смерти Гете возник новый мир, который под эгидой иудео-христианского материализма превратился в огромный трудовой лагерь, вот так. Везде — в искусстве, политике, экономике — евреи выскочили вперед, и они задают тон. И лишь Германия хочет заменить этот этнос на другой, на арийцев, которые обеспечат новый расцвет вечных ценностей, как это происходило во времена Гете, он ведь был последним гением возрожденческого масштаба, гением-универсалом. Почему бы не вернуться к этому?
Блэнфорд не представлял, как такое возможно, однако ее трогательный энтузиазм был настолько горячим, а ее поцелуи настолько обезоруживающими, что он сам не заметил, как закивал в ответ. Новый мир Ливии. Это звучало как «сад Гесперид», полный золотых яблок. Собственно, любая модель нового мира, в котором присутствовала бы Ливия, немедленно была бы пылко им одобрена. Он сказал:
— Ливия, милая, я люблю тебя. Расскажи обо всем этом поподробнее, по-моему, всем нам как раз и надо избавиться от воинствующей тупости.
И Ливия продолжила рассказ об этой потрясающей интеллектуальной авантюре. Ее наивность, вера в идеальное устройство нового мира, разрывали ему сердце. Но стоило упомянуть Констанс, как она вскричала:
— Не выношу ее упрямства, носится со своими еврейскими маклерами от психоанализа, сколько можно… венский раввинат. Все это мертво, давно мертво. Бесплодный конструктивизм, из которого торчат уши логического позитивизма! — Блэнфорду пришлось туго, потому что он почти ничего не знал ни о специфике метода, ни о персоналиях. А Ливия все тараторила и тараторила: — Задолго до никчемных еврейских штучек, попыток препарировать человеческую психику, древние греки выработали свою собственную, куда более плодотворную и поэтичную, и при этом разумную систему. Так например, до горстки головорезов, которые управляли с Олимпа, были другие боги, скажем, Уран, правивший землей и кастрированный своим сыночком Кроном. Отрезанные гениталии, все еще подергивающиеся, кровоточащие, пенящиеся, были брошены в море, и эта пена дала жизнь Афродите. А какой из миров предпочитаешь ты? И что тебе кажется наиболее плодотворным?
У Блэнфорда едва хватило сил прошептать в маленькое ушко изрядную глупость:
— Я люблю тебя, и я согласен.
Она коснулась его лица — задействовав чувство осязания — и бедняга был окончательно зачарован; он был влюблен, он был до того счастлив и несчастлив одновременно, что согласился бы на что угодно, лишь бы к этому была причастна Ливия.
Потом они лежали на влажной траве, подложив руки друг другу под головы, и смотрели в чистое теплое небо, в котором постепенно разливался солнечный свет и плыли светлые певучие облачка — герольды еще одного прекрасного дня. Скоро придется потихоньку отсюда выбираться, заперев высокие двери, а потом сонно плестись в Ту-Герц через оливковые рощи, серебрящиеся на ветру. Поцелуи ее маленького сурового рта с тонкими губами, иногда прерывавшиеся улыбчивым презрением или внезапной сдержанностью, были такими многообещающими, открывали перед Блэнфордом целую вселенную. Последние несколько ночей она обещала провести в его комнате. «Я приеду в Париж через три месяца, если ты хочешь меня». И Блэнфорд принялся быстро соображать, что бы такое предпринять, чтобы воспользоваться столь заманчивым предложением. Глядя в camera lucida глазного экрана, он видел еще одну многократно увеличенную Ливию, она заполняла собой все небо и парила над ними, словно древнегреческая богиня. Как все-таки ужасно, что ему придется делить это чудесное создание с другими — но что поделаешь, ведь они же договорились: все делать вместе и по мере возможности не разлучаться. Поначалу лето казалось бесконечным, а возвращение домой, на север — чем-то нереальным. Но когда отъезд стал неотвратимо надвигаться, друзья решили, что нужно успеть увидеть как можно больше до неизбежного расставания, срочно на экскурсии… Только Констанс должна была остаться в Провансе, хотела привести дом в более или менее нормальный вид; Сэму, Хилари и Блэнфорду предстояло осилить последние выпускные экзамены и выбрать профессию. Центр тяжести потихоньку смещался. На рассвете, не в силах уснуть, Блэнфорд отправился к пруду с лилиями и увидел в рассветных сумерках, как обе сестры, совершенно нагие, идут по выложенной плитками тропе туда же, не нарушая сонного молчания. Тонкие, высокие, державшиеся прямо и даже горделиво, они были похожи на юных Граций, которые сбежали из пантеона богов в будничный мир, населенный простыми смертными, возжаждав романтических приключений. Блэнфорд отошел в сторонку и стал ждать, когда раздастся плеск воды, и тогда смело подошел к пруду и беззвучно, словно форель, поплыл. Все трое, размеренно дыша, лежали среди похожих на лотосы лилий, ждали, когда среди деревьев покажется солнце.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу ЛИВИЯ, или Погребенная заживо - Лоренс Даррел бесплатно.
Похожие на ЛИВИЯ, или Погребенная заживо - Лоренс Даррел книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Клеа - Лоренс Даррел - Современная проза
- Искры в камине - Николай Спицын - Современная проза
- Каменный ангел - Маргарет Лоренс - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Экспромт-фантазия. Афоризмы о музыке - Борис Печерский - Современная проза
- «Лимонка» в тюрьму (сборник) - Захар Прилепин - Современная проза
- АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина - Современная проза
