Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю.
– Знаешь. По глазам видно. Зачем мне в глаза не смотришь?
– Мои – болят. Слишком много дыма. Сидящий сбоку снова сменил ногу. В милицейском институте он, безусловно, имел твердый высший балл по теории допроса. Он исполнял то доброго следователя, то злого, переходя из одной роли в другую без видимых усилий: то угрожающе пыхтел и сверлил меня глазами, то наоборот – отечески возлагал длань на мой загривок, полусжимал-полупохлопывал, – поощрял.
– Может, в туалет хочешь сходить?
– Нет.
– А то сходи, пописай. Когда страшно – всегда ссать охота... По себе знаю.
– Мне не страшно.
– Чего же, твою мать, ты тогда трясешься, как профура?!
– Нервничаю.
– Ты врун и говно. Плохой человек. Нечестный. Мы тебе не верим. Откуда у тебя машина? И кожаная куртка? Где ты работаешь?
– Везде.
– Понятно. И все-таки: откуда машина?
– Заработал и приобрел на заработанное.
– Где заработал?
– Я журналист. Профессиональный. У меня пятьдесят опубликованных статей.
– Не свисти. В наше время журналисты девятый хер без соли доедают. Сколько стоит твоя машина?
– Семьсот долларов.
– Журналисты таких огромных денег не зарабатывают. Ты, дружище, – очень мутный хлопец. Нехороший человек. А возможно, и убийца. Зачем ты его убил?
– Я его не убивал.
– А где ты был, когда его убили?
– Я не знаю, когда его убили. Я распрощался с ним в девять вечера, обратно вернулся – в час следующего дня. Стало быть, умертвили – именно в этот промежуток времени...
Опера изменили выражения лиц. Теперь они внимательно слушали.
– Кладов был очень осторожный. Без предварительного телефонного звонка я к нему не входил. Незваному гостю он вообще не открывал дверь. То есть в момент убийства в квартиру вошел кто-то, ему знакомый. А следом – еще не менее чем трое. Юра был парень крепкий. Осторожный и ловкий. В молодости штангу тягал. Год в тюрьме отсидел. Умел за себя постоять. Где-то большой романтик, но при этом – лишенный всяких иллюзий... Понимаете?
– Говори, говори.
– Убить такого быстро и тихо – нужна целая банда...
– И что это была за банда?
– Не знаю.
– Знаешь. И врешь. Это плохо. Это твоя ошибка. Это тебе большой минус. Сейчас мы все поедем к прокурору. Заметь – уже седьмой час вечера. Нас дома ждут жены и дети. Но мы поедем не по домам, а к прокурору. Чтобы получить санкцию и закрыть тебя на тюрьму. Будь уверен, прокурору твои показания не понравятся. Видно, что ты врешь.
Сидящий сбоку включил доброго следователя: снова по-свойски хлопнул меня по плечу и заулыбался.
– В принципе, мы понимаем, что ты не убивал. Мы – за тебя. Но, видишь ли, прокурор может подумать иначе. И выпишет санкцию на твое содержание под стражей. Тогда тебе светит минимум год под следствием. Потом еще год – суд. Даже если убил не ты, а кто-то другой – два года будешь гнить. Два года, парень! Сейчас – снимаешь ремень, вытаскиваешь шнурки и идешь в камеру. Вечером приедет конвой, вывезет тебя на Бутырку. Или – в Матросскую Тишину. Если, конечно, ты прямо сейчас не скажешь, кто убил...
– Я не знаю.
Они опять сменили позы. Сидящий за столом уронил лицо в ладони, сидящий сбоку раздвинул руки в стороны и устало, с покряхтываниями и постанываниями, потянулся, а тот, кто заглядывал мне в лицо, шепотом выругался и прижег очередную сигарету.
– Все! Стоп! Ты свой выбор сделал... Иди сейчас в камеру и собирайся на тюрьму.
Сидящий за столом вдруг оглушительно прокашлялся и встал, и оказался мужчиной немалых габаритов, длинноруким и гибким в поясе; он лег животом на столешницу и грубо сгреб в кулак ворот моей рубахи.
– Подождите. Мы его оформим только к утру. А до утра – времени полно. Давайте его отмудохаем. Отвезем в лес, пристегнем к дереву и пообщаемся по-людски...
– Я позвоню адвокату.
– Позвонишь, позвонишь. Сейчас договорим – и позвонишь. Мы все законы соблюдаем до мельчайшего миллиметра. Звонок адвокату – будет обязательно. Но учти: мы всех твоих адвокатов на хую провернем десять раз. А тебя – закроем по-любому. Ты нам надоел. Ты все время врешь и не желаешь нам помогать. А мы – из МУРа. Кто нам не желает помогать – тот, значит, плохой человек. Злой и нечестный. Если хочешь, чтобы мы были на твоей стороне – будь тогда на нашей. Ты, вообще, на какой стороне? На нашей? Или – как сейчас модно – на своей?
– Никогда об этом не думал.
– Тогда иди в камеру. И подумай, на чьей ты стороне. Часов в одиннадцать будь готов. Придет автозэк. Будем тебя оформлять по сто второй статье Уголовного кодекса. За убийство с особой жестокостью.
– Дайте телефон.
– Телефон – вот, на столе стоит. Но прежде чем ты снимешь трубку – имей в виду, что до того момента, как ты ее снимешь, – ты у нас пока подозреваемый. А если снимешь – станешь сразу обвиняемым. А это очень серьезно. Совершено убийство. Особо тяжкое преступление! Не имеет срока давности!! Наказание – вплоть до высшей меры!!! Ты едешь в тюрьму прямо сегодня...
Но меня обманули. Никуда не повезли. Вызвали конвоира, и тот отвел меня в камеру предварительного заключения. Цементный пол, вереница из шести стальных, крашеных черным лежаков, щербатые темно-зеленые стены. Не тюрьма, но и не свобода.
Я сидел в шестиместке один.
Одному хорошо. Одиночество я принял как подарок. Очевидно, внутренние правила предписывали содержать подозреваемых в особо тяжких преступлениях отдельно от остальных злодеев. Хуже было бы, если бы ко мне подселили какого-нибудь урку с десятью судимостями, или взятого за пьяную поножовщину бытовика, или беспаспортного бродягу с тремя классами образования, или какого-либо другого носителя элементарного сознания. Нет, я сидел уединенно и неплохо отдохнул.
Здешняя жизнь мудро организовывалась по мексиканскому принципу. Арестованных не кормят – на это есть родственники. Арестованным не выдают постельное белье – незачем. Арестованных не водят на прогулку – не предусмотрено. Арестованный ведь не в тюрьме, а значит, государство не взяло на себя обязанность его содержать. Арестованный – считайте, свободный человек. Однако сидит под замком, одновременно исподволь начиная проникаться правилами казенного быта.
Допустим, с утра тебе понадобилось поссать, а в сортирной дыре вода не течет – экономия. Следует подойти к двери и заорать что есть силы, чтобы старшой пустил воду.
Если старшому не лениво, он крутит вентиль, и во всех десяти – или сколько их там есть – камерах из дырок в стене начинает изливаться холодная струя. В моей хате две дыры, одна над другой – из верхней льется предназначенное для обмыва лица, из нижней очищается параша. За две минуты надо успеть опростаться, сполоснуть рожу и рот и особой маленькой тряпочкой минимально привести в порядок желтый кафельный пол окрест урыльника. Потом старшому надоедает, и он крутит вентиль в обратную сторону. Следующие две минуты будут в обед, и еще две – в ужин, хотя ни обеды, ни ужины, повторяю, не предусмотрены. Еду мне носит жена, каждый раз в середине дня. Хлеб, колбаса и бутылка питьевой воды. Пожевав, я подходил к затянутому железом оконному проему и грустил. Слишком заманчивым и вкусным казался запах воли. Вдобавок к решетке снаружи прилагался сплошной железный лист, укрепленный вертикально. Весь в дырах. Всякая дыра диаметром не более сигареты. Мизинец – и тот не просунуть. Еще бы. Просунутым мизинцем преступник всегда может подать сигнал своим оставшимся на свободе друзьям.
Кто-то ведь трудился над этой железной простыней, размышлял я. Пробивал дрелью отверстия. Потел. Прерывался на перекуры и обеды. Получал оклад и премию. Дырки усеивали правую сторону гуще, левую – реже; безусловно, в какой-то момент работяга притомился и стал филонить. Иди пробей двести пятьдесят отверстий в железном листе!
В любом случае я ничего не рассмотрел ни с правой стороны, ни с левой. Слишком малы дыры. Глаз уловил какие-то пятна, фрагменты неизвестно насколько отдаленных строений. Я перестал всматриваться, сунул руки в карманы, от души пнул ногой ближайший стальной угол ближайшей шконки и неожиданно для самого себя вполголоса задудел какую-то пенитенциарную мелодию – гибрид «Мурки» и «Таганки».
На улице-то лето, пацаны, июнь, плюс двадцать пять. Хорошо в такой день вытащить себя, угрюмого и погруженного в заботы, куда-нибудь к озеру, в компанию одноклассников. Побегать, попинать в удовольствие футбольный мяч, чтоб вышел первый пот – кислый, бытовой, потом второй – табачно-алкогольный, нездоровый, а также и третий – самый соленый и молодой, – и после часовой беготни искупаться в непрозрачной, серо-зеленой воде, у поверхности почти горячей, а на глубине едва не ледяной из-за бьющих со дна ключей; всласть наплаваться, нахохотаться, обшутить друг друга и обстремать, а потом выпить: кто пешком – пьет пиво, кто за рулем – водичку; еще полчаса постоять, потрепаться, а потом разойтись; конные развозят пеших. И вернуться в работы, в дела, в расклады, к женам и детям.
- Токийские легенды (Tokyo kitanshu) - Харуки Мураками - Контркультура
- Могила для 500000 солдат - Пьер Гийота - Контркультура
- Юра - Владислав Март - Контркультура / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Я решил стать женщиной - Ольга Фомина - Контркультура
- Писатель. Короткий рассказ - Андрей Александрович Ларин - Контркультура / Триллер / Ужасы и Мистика
- Generation Икс - Дуглас Коупленд - Контркультура
- Сёма - Яна Грос - Контркультура / Русская классическая проза
- Моноклон (сборник) - Владимир Сорокин - Контркультура
- Бэтман Аполло - Виктор Пелевин - Контркультура
- Атом - Стив Айлетт - Контркультура