моем голосе явственно слышится желание. Я уже использовала его, для того чтобы получить то, что хочу. С другими мужчинами работало. Но никогда не вызывало выражение страдальческой мольбы на лице, какое сейчас возникает у Кейда, когда он поднимает на меня глаза и говорит:
– Действие.
В его лице не читается предложение забраться к нему на колени и оседлать его. Там читается просьба о помощи.
Именно это я и делаю. Но, вероятно, не так, как он ожидал.
– Прими участие в родео, а я позабочусь о Люке, пока ты будешь занят.
Взгляд, который он бросает на меня, мрачный и бездонный. В нем бок о бок стоят замешательство и благодарность. Разочарование и облегчение вместе.
Когда я слышу его тихое «окей», то мягко улыбаюсь ему и вытаскиваю ноги из воды на террасу, не обращая внимания на то, что он явно наблюдает за каждым моим движением. На мгновение мне становится неловко, как будто он может увидеть что-то, что ему не понравится.
Но я отмахиваюсь от этой мысли. Освещение тусклое, и совершенно не важно, увидит ли он ямочки на моей заднице.
Вдали от пара горячей воды и аромата бурбона все выглядит намного яснее. И то, что Кейд Итон думает о моем теле, не имеет большого значения.
Я заворачиваюсь в полотенце и оглядываюсь, только когда дохожу до задней двери:
– Спокойной ночи, Кейд.
Он откидывает голову назад и смотрит на звездное покрывало. Спасибо за… игру.
И даже не поворачивается в мою сторону:
– Спокойной ночи, Ред.
12
Кейд
От первой капли кофе, попавшей на язык, из меня вырывается стон. Кофе мне необходим: я не спал всю ночь, пытаясь избавиться от самого твердого в мире стояка.
Спасибо чертовой Уилле Грант.
Я слышал шорох ее одеяла в соседней комнате и задавался вопросом, что она делает. Ворочается? Скользит изящной рукой между своих красивых бедер?
Думает обо мне?
И я отмел идею облегчиться. Пока лежал, я обхватил ладонью свой толстый ствол и крепко сжал его. Остановился. Потому что самоудовлетворяться, думая о няне лет двадцати с небольшим, спящей через стенку, было чертовски отвратительно. Заставить ее сесть на край джакузи, хотя мы оба знали зачем, было уже достаточно плохо.
Боже. О чем я только думаю?
Я откидываюсь на кухонную стойку и прикрываю ладонью рот. Я теряю над собой контроль.
Будто в молодости я нарушал недостаточно правил – но тогда я был слишком занят тем, чтобы быть серьезным, – и теперь эта черта озорства проявляется во мне.
Это совершенно естественно. Уилла – дымовое шоу. Она и святого могла бы соблазнить. А я не святой.
– Доброе утро. – Она вальсирует по кухне, будто я призвал ее одной только силой мысли. Растрепанные волосы медного цвета собраны на макушке, а лицо свежее, отчего она выглядит ужасно молодой.
Но когда мой взгляд падает на ее грудь, все предостережения о том, что она слишком молода, обретают крылья и вылетают нахрен из моей головы. Ее сиськи задорно дразнят меня сквозь концертную футболку белого цвета из мягкого хлопка.
Я не назову группу, потому что все, что я вижу, – это очертания чертового пирсинга на сосках.
Она дразнит меня. Напоминает о том, как этот симпатичный бледно-фиолетовый купальник оказался между губами ее киски.
Ревность к купальнику – новое для меня чувство.
– Доброе утро, – выдавливаю я, злясь на себя больше, чем на нее, но все равно спрашиваю: – Бюстгальтеры ты тоже не любишь?
Она весело смеется, приподнимаясь на цыпочках в попытке дотянуться до верха шкафчика, где хранятся кофейные чашки. Мой взгляд скользит по ее напряженным икрам, подтянутым ногам, исчезающим в нежно-голубых коротких шортиках, по ее босым ступням, стоящим на моем полу. Есть что-то интимное в том, что Уилла находится в моем пространстве вот так. Без веской причины в виде Люка.
– Вот, я возьму эту. – Мне бы хватило шага, чтобы встать у нее за спиной и дотянуться до задней стенки шкафа. Думаю, обычно кружки не расходуются так быстро, когда их использую только я.
– Спасибо, – выдыхает она, опускаясь на ступни и задевая меня попкой.
Я быстро отхожу, ставлю кружку на мраморную столешницу и молю член не вставать, выставляя меня самым большим уродом в мире.
Наливая себе кофе, она говорит:
– Я совсем не против бюстгальтеров.
Уголки ее губ ползут вверх.
– Но обычно я в них не сплю. Просто пью кофе.
Она самодовольно прислоняется к столешнице.
– При Люке ты так же ходишь?
Она берет кружку обеими руками и делает неуверенный глоток, поглядывая в мою сторону.
– Нет. Обычно я дожидаюсь твоего ухода. Затем встаю и завариваю чашку кофе.
Я хмыкаю, чувствуя себя придурком, контролирующим ее внешний вид. Люк даже внимание не обратит. А я – придурок с головой в сточной канаве, который не может с собой справиться.
– Потом я возвращаюсь в свою комнату и надеваю трусики, – тихо произносит она, игриво поглядывая из-за кружки.
– Погоди. Ты только что сказала, что ждешь, пока я уйду, и только потом варишь кофе?
Ее бровь выгибается.
– Ты умнее, чем кажешься, Итон.
– Но я встаю в половину пятого.
Она пожимает плечами:
– Да. Это даже приятно. Я сижу на веранде и читаю свои грязные книжки. Спокойно. Я люблю утро, и поскольку я выхожу на работу в три часа ночи, то действительно могу им наслаждаться. Я ненавижу спать допоздна. Мне всегда кажется, что так зря тратится день.
– Зачем ты ждешь, пока я уйду?
Она смотрит на меня как на идиота:
– Потому что, если ты такой угрюмый с утра пораньше, мне бы не хотелось тебя видеть! Ковбои на ранчо, должно быть, тебя боятся.
Я хмыкаю. Так и есть. И именно это мне и нравится.
– Тебя беспокоят мои соски, Кейд?
Кофе брызгает у меня изо рта.
Бо́льшая часть летит в кружку, но не все. У меня мокрая рука и капли на бороде.
Уилла невинно моргает, и стук сердца отдается у меня в ушах.
Фальшивая невинность. Она знала, какую реакцию повлечет ее вопрос.
– Нет. – Я вытираю лицо и поворачиваюсь, чтобы поставить чашку обратно на стол. Мне нужно следить за словами, чтобы не показаться засранцем.
Я знаю, такое часто бывает, но с Уиллой мне хотелось бы этого избежать. Такое незнакомое чувство – хотеть кому-то понравиться.
– Просто это…
– Это забавно. Я подумала о том, как ты сказал мне, что
