Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, разговор этот дается старому человеку все же не очень легко, он делает еще небольшую паузу – вынимает из кармана курительную трубку и тщательно набивает ее. Причем его пальцы – от возраста или волнения? – почему-то дрожат.
Наконец, подняв голову, он четко произносит:
– То, что я хочу вам сказать, касается мисс Кристианы.
И снова умолкает.
Госпожа ван Боолен слегка испугана. Неужели мужчина, которому почти семьдесят лет, полагает всерьез… Она уже обратила внимание, что Кристина очень занимает его, неужели это зашло так далеко, что он… но лорд Элкинс, устремив на нее пытливый взор, спрашивает:
– Она действительно ваша племянница?
Госпожа ван Боолен чуть ли не оскорблена.
– Разумеется.
– И ван Боолен ее настоящая фамилия?
Вопрос застает госпожу ван Боолен врасплох.
– Нет, нет… она же моя племянница, а не мужа, она дочь моей сестры в Вене… Но позвольте, лорд Элкинс, вы ведь наш друг, что означает этот вопрос?
Англичанин сосредоточенно разглядывает трубку, его, кажется, чрезвычайно заинтересовало, равномерно ли горит табак, и он как следует уминает его пальцем. Затем, не меняя согбенной позы и почти не разжимая тонких губ, говорит, словно обращаясь к своей трубке:
– Видите ли… Здесь вдруг возник весьма странный слух, будто… и я почел своим дружеским долгом выяснить, в чем суть дела. После того как вы сказали, что она действительно ваша племянница, вопрос для меня исчерпан. Я был убежден, что мисс Кристиана не способна на ложь, меня лишь… ну, понимаете, здесь болтают довольно странные вещи.
Госпожа ван Боолен, побледнев, ощутила дрожь в коленях.
– Что… скажите откровенно… что говорят?
Трубка, кажется, постепенно раскурилась, вспыхнул алый кружочек.
– Вы знаете, общество вроде здешнего, которое, в сущности, является случайным, всегда ригористичнее, чем общество постоянное. Этот двуличный болван Тренквиц, например, считает для себя оскорбительным сесть за один стол с человеком, у которого нет ни дворянского происхождения, ни денег; кажется, именно он и его супруга больше всех орали по вашему адресу: мол, вы позволили себе подшучивать над ними – нарядили какую-то мещаночку в шикарные платья и представили ее им под чужим именем как даму… будто этот чурбан понимает, что такое настоящая дама. Полагаю, мне не надо подчеркивать, что глубокое уважение и большая… очень большая… искренняя симпатия, которую я питаю к мисс Кристиане, ничуть не уменьшатся, если она в самом деле происходит… из неимущих кругов… пожалуй, у нее никогда бы не было того изумительного чувства радости и благодарности, если б она была избалована роскошью, как этот тщеславный сброд. Так что я лично не усматриваю абсолютно ничего в том, что вы по доброте одарили ее своими платьями; и если я вообще спросил вас, насколько все это верно, то лишь затем, чтобы беспощадно пресечь гнусную болтовню.
Госпоже ван Боолен страх теперь уже перехватил горло, ей пришлось трижды вздохнуть, прежде чем она нашла силы спокойно ответить:
– У меня нет никакого основания, милорд, скрывать от вас что-либо о происхождении Кристины. Мой зять был очень крупный коммерсант, один из самых уважаемых и богатых в Вене, – тут она сильно преувеличила, – однако в войну, как многие наиболее порядочные люди, он потерял состояние. Семье его пришлось несладко, но из гордости они предпочли работать, нежели пользоваться нашей поддержкой. Вот так случилось, что Кристина теперь на государственной службе, в post office[15]. Надеюсь, это не позор?
Генерал Элкинс с улыбкой поднимает глаза, выпрямляет спину, ему явно легче.
– Вы спрашиваете человека, который сам провел сорок лет на государственной службе. Если это позор, то я разделяю его с вашей племянницей. Теперь, когда мы ясно высказались, давайте хорошенько подумаем, что делать. Я сразу понял, что все их злобные наветы – гнусная ложь, ведь с годами редко полностью ошибаешься в людях, это одно из немногих преимуществ старости. Взглянем на вещи трезво: боюсь, что положение мисс Кристианы будет отныне нелегким, нет ничего мстительнее и коварнее малого круга людей, которому хочется казаться знатным обществом. Такой спесивый олух, как Тренквиц, еще лет десять не простит себе, что был любезным с какой-то почтовой служащей, это будет донимать старого дурака хуже зубной боли. Не исключено, что и остальные будут допускать по отношению к вашей племяннице бестактности, по меньшей мере холодность и неприязнь она почувствует. Мне хотелось бы помешать этому… ведь я, как вы, наверное, заметили, очень ценю мисс Кристиану… очень… и я был бы счастлив избавить ее, такую доверчивую, от разочарований.
Лорд Элкинс умолк и задумался, его лицо опять вдруг становится старым и мрачным.
– Но удастся ли мне защитить ее надолго… этого я обещать не могу. Это зависит от… обстоятельств. Во всяком случае, я желаю наглядно показать чванным господам, что ценю ее больше, чем их денежную знатность, и что тот, кто позволит себе какую-нибудь грубость по отношению к ней, будет иметь дело со мной. Есть шутки, которых я не терплю, и пока я здесь, пусть эти шутники поостерегутся.
Он резко поднимается, решительный, молодцеватый, каким госпожа ван Боолен никогда его не видела.
– Вы позволите, – спрашивает он учтиво, – пригласить сейчас вашу племянницу на автопрогулку?
– Ну конечно.
Поклонившись, он направляется – госпожа ван Боолен провожает его озадаченным взглядом – к конторке, щеки у него порозовели, как от сильного ветра, кулаки сжаты.
Что он задумал? Госпожа ван Боолен смотрит ему вслед словно загипнотизированная.
Кристина, занятая письмом, не слышит его шагов. Он видит склоненную над столом голову, красивые светлые волосы, видит облик девушки, которая пробудила в нем давно угаснувший пыл. Бедняжка, думает он, совсем беззаботная, ни о чем не знает, а ведь они, выбрав момент, нападут на тебя, и никто тебе не поможет. Он легко дотрагивается до ее плеча.
Кристина удивленно оглядывается и тотчас встает: она всегда, с момента знакомства, испытывает потребность оказывать этому необыкновенному человеку видимые знаки почтения. Он с усилием заставляет себя улыбнуться.
– Я к вам с просьбой, милая фройляйн Кристиана. Мне сегодня что-то нездоровится, с самого утра болит голова, не спится, не могу читать. И я подумал: может, на свежем воздухе станет лучше, проедусь куда-нибудь на машине, и, пожалуй, будет совсем хорошо, если вы составите мне компанию. Ваша тетушка разрешила пригласить вас. Так что, если вы согласны…
– Ну конечно… с удовольствием… это для меня честь…
– Тогда пойдемте.
Он церемонно предлагает ей руку. Кристина удивлена и немного сконфужена, но как можно отказаться от такой чести! Твердо, уверенно и неторопливо лорд Элкинс идет с ней через весь холл. На каждого встречного он бросает зоркий быстрый взгляд, что обычно ему несвойственно; всем своим видом он явно грозит: не трогайте ее! Всегда любезный, приветливый, он проходит мимо других молчаливым серым силуэтом, так что его едва замечаешь, но сейчас он с вызовом пристально смотрит в каждый встречный зрачок. Все сразу поняли демонстративность этого шествия рука об руку. Тайная советница виновато уставилась на них, Кинсли почти с испугом поздоровались, увидев, как бесстрашный, убеленный сединами паладин, холодно поглядывая, шагает с молодой девушкой: она – гордая и счастливая, не подозревающая ничего дурного; он – с жесткой командирской складкой у рта, словно идущий во главе полка в атаку на окопавшегося противника.
Когда они выходят из отеля, у дверей их случайно встречает Тренквиц и, растерявшись, здоровается. Лорд Элкинс подчеркнуто скользит мимо него, поднимает руку и, не донеся ее до шляпы, небрежно опускает, словно отвечая на угодливый поклон официанта. Жест, полный крайнего презрения, это похоже на пощечину. Он сам открывает дверцу автомобиля и, сняв шляпу, помогает Кристине войти; с таким же почтением он в свое время помог сесть в машину невестке английского короля, когда она прибыла с визитом в Трансвааль.
Госпожа ван Боолен испугалась тактичного сообщения лорда Элкинса гораздо сильнее, чем это было заметно по ней, ибо он, не подозревая того, задел самое больное ее место. Глубоко в сумраке сознания, где запрятано то, в чем признаешься себе наполовину и что хочется забыть, в том подземелье, куда собственное «я» соскальзывает лишь против воли, с содроганием, так вот, там у Клер ван Боолен, давно обуржуазившейся заурядной дамы, затаился многолетний неискоренимый страх, который изредка оживает в кошмарных снах: страх, что раскроется ее прошлое. Ибо тридцать лет назад, когда хитроумно удаленная из Европы манекенщица Клара, встретив ван Боолена, собралась за него замуж, у нее недостало мужества признаться этому честному, но несколько ограниченному человеку, из какого мутного источника явился небольшой капитал, который она отдала в качестве своего приданого. Она не задумываясь соврала ему, что эти две тысячи долларов унаследовала от деда, и доверчивый влюбленный муж за все годы супружеской жизни ни на минуту не усомнился в правдивости ее слов. При его флегматичном добродушии опасаться было нечего, но чем выше поднималась Клер по социальной лестнице, тем больше и больше пугала ее навязчивая мысль, что из-за какой-нибудь глупой случайности, неожиданной встречи, анонимного письма может вдруг всплыть давнишняя история. Поэтому она годами с маниакальным упорством избегала встреч с соотечественниками. Когда муж хотел представить ей какого-нибудь компаньона или заказчика из Вены, она уклонялась от беседы и, как только научилась бегло говорить по-английски, отказалась понимать немецкий. Она решительно прервала переписку с родными, ограничиваясь даже в самых важных случаях краткими телеграммами. Однако страх не уменьшался, напротив, чем прочнее она чувствовала свое положение в американском обществе, чем больше приспосабливалась к его строгим обычаям, тем чаще нервничала, боясь, что случайные, небрежно брошенные слова раздуют в пламя опасную искру, тлеющую под золой забвения; стоило какому-нибудь гостю упомянуть за столом, что он долгое время жил в Вене, и она не спала всю ночь, ощущая жжение этой искры в груди. Потом грянула война, которая одним махом отодвинула все былое в недосягаемую, почти мифическую даль. Газеты и журналы тех лет истлели, у людей появились иные заботы и темы для разговоров; все миновало, все забылось. Подобно тому как осколок снаряда постепенно инкапсулируется в ткани – поначалу он еще причиняет боль при смене погоды, но со временем теплая плоть перестает ощущать его как что-то инородное, – так и она, ведя здоровый образ жизни, богатая, счастливая, забыла о щекотливом эпизоде своей молодости; мать двух сыновей-молодцов, временами помощница мужу в делах, член филантропического союза, вице-президент общества содействия вышедшим на свободу заключенным, она пользовалась уважением и почетом во всем городе; ее долго сдерживаемые честолюбивые замыслы смогли наконец воплотиться также в новом доме, где охотно бывали самые знатные семейства. Но главным было то, что постепенно она сама забыла о грехе молодости. Наша память подкупна, она идет на поводу у желаемого, и намерение мысленно устранить какую-то неприятность медленно, но верно осуществляется; манекенщица Клара окончательно умерла в безупречной супруге торговца хлопком ван Боолена. Она настолько забыла о том эпизоде, что, едва сойдя на европейский берег, немедленно отправила сестре письмо с приглашением повидаться. Теперь же, когда из непостижимого коварства начали расследовать происхождение ее бедной племянницы, почему бы и не предположить, что заодно поинтересуются ею самой и станут выяснять ее происхождение? Страх – как кривое зеркало, в котором любая случайная черта отражается чудовищно увеличенной и карикатурно четкой и воображение, стоит только его подстегнуть, выискивает несуразнейшие варианты. Самое абсурдное вдруг видится ей вполне возможным, и она с ужасом задумывается: в ресторане отеля за соседним столиком сидит какой-то старый господин из Вены, директор коммерческого банка, лет семидесяти или восьмидесяти, по фамилии Лёви. Клер внезапно припоминает, что девичья фамилия жены ее умершего покровителя как будто тоже была Лёви… Что, если она сестра или кузина этого директора?.. Ведь он (а старики любят поболтать о скандальных историях времен своей молодости) по какому-нибудь намеку легко может вмешаться в разговоры. Клер даже похолодела от этой мысли, а страх продолжал коварно нашептывать: старик Лёви необычайно похож на жену ее покровителя, такие же мясистые губы, такой же крючковатый нос… Доведя себя чуть ли не до бредового состояния, Клер уже не сомневается, что Лёви – брат той женщины и, конечно, узнает бывшую манекенщицу, разворошит старую историю, на радость Кинсли и Гугенхаймам, а на следующий день Энтони получит анонимное письмо, которое разом перечеркнет тридцать лет благополучного брака.
- Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон - Зарубежная современная проза
- И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг - Зарубежная современная проза
- Потешный русский роман - Катрин Лове - Зарубежная современная проза
- Материнское воскресенье - Грэм Свифт - Зарубежная современная проза
- Среди овец и козлищ - Джоанна Кэннон - Зарубежная современная проза
- Жизнеописание грешницы Аделы (сборник) - Ирина Муравьева - Зарубежная современная проза
- Под знаком Рыб (сборник) - Шмуэль-Йосеф Агнон - Зарубежная современная проза
- Антихриста - Амели Нотомб - Зарубежная современная проза
- С жизнью наедине - Кристин Ханна - Зарубежная современная проза
- Вице-консул - Маргерит Дюрас - Зарубежная современная проза