Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раскаяние было искренним, глубоким. Именно из-за него мы проговорились, что попробовали духи на вкус. То есть глотнули.
По идее, чистосердечное признание и раскаяние идет на пользу виноватому. Повинную голову и меч не сечет…
Но в нашем случае все получилось совсем наоборот.
Воспитательница во всеуслышание заявила, что — все. Нам пришел конец. Потому что теперь мы умрем. Духи — ядовитые. И нечего было пробовать чего нельзя. А теперь, ближе к вечеру, нас не станет.
Она повела группу спать, а мы стояли, как заразные. Наши бывшие товарищи по играм даже взглянуть на нас не решались. Еще бы! Кому охота смотреть на смертниц! Тьфу-тьфу-тьфу, не моя болячка!
— А вы что встали? Вам отдельное приглашение нужно? — послышался гневный окрик.
Мы поплелись на веранду.
Мы были настолько подавлены горем и всем своим предыдущим детсадовским опытом, что даже и не думали бороться за жизнь. Не просили позвать врача, например. Странно. Тоже одно из проявлений народного характера? Или наша воля к жизни оказалась к тому времени слишком сильно задавленной всеми наставлениями и дисциплинарными взысканиями…
Я легла в свою кровать в полной уверенности, что уже не встану с нее. Лежала и готовилась к неизбежному. Старших надо слушаться. Старший человек пообещал смерть к вечеру, стало быть…
Компаньонка моя боялась, подвывала от ужаса. Она тоже безоговорочно верила прогнозу обиженной нами воспитательницы.
Громко плакать запрещалось. Я ее утешала шепотом. И как-то она успокоилась, умаялась и уснула. Я лежала и жалела Танюсю. Мало ей прежнего горя, а тут свалится еще одно. Как же она станет жить без меня, бедненькая? Будет сидеть ночами у своей зеленой лампы и плакать, подперев голову руками…
У меня сердце от горя разрывалось. Мне хотелось оставить тете память о себе. Письмецо. Написать бы, чтоб не скучала… Писать я почти не умела, хотя читала, как взрослая. Писала медленно, печатными буквами, с ошибками. Но все равно — могла бы написать. И — не могла. Кто ж разрешить встать во время тихого часа? Такой крик поднимется…
И вот я лежу и представляю себе свою тетю Танечку. Как я бы к ней прижалась, как бы она меня утешила.
Я зову ее, зову…
И засыпаю.
Проснулась — жива! Ну надо же! Повезло! Видимо, чисто случайно духи оказались без яда. Вот мы счастливицы-то!
Потом появилась мысль о воспитательнице: как она, бедная, расстроится-то! У нее не настоящие духи…
Потом, на вечерней прогулке, наша Лидия Ивановна, не таясь, как о своем значительном достижении, рассказывала няньке о том, как проучила нас, бесстыжих, за то, что мы посягнули на ее собственность. Она смеялась, рассказывая, и все повторяла и повторяла свою ключевую фразу: «Сказала им: тот, кто выпьет духи, умрет!»
И вот только тут до меня дошло, что она врала нам. Она врала, чтобы нас напугать. В этом — в страхе близкой смерти и заключалось наше наказание.
Ощущения свои помню очень хорошо и по сей день. Стыд за взрослого человека, гадливость от ее осознанной жестокости — и собственную тяжесть под сердцем.
Это, наверное, душа сжалась камнем. Душа человека, пришедшая из вечности, в которой нет возраста и времени.
— Лидия Ивановна — дура, — сказала я своей подружке.
За это слово меня наказывали решительно и сурово. Я считала его самым бранным. Но сейчас слово это освободило меня от тяжести внутри.
— Знаешь, по-моему, Лидия Ивановна — дура.
…Наступило время чтения. Мы уселись вокруг воспитательницы. Она торжественно и как-то даже зловеще назвала имя автора, чью историю для детей полагалось нам узнать.
— Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, — торжественно и внятно объявила она, как ведущий цирковое представление.
Казалось, сейчас из-за ее спины покажется крепенький старичок в подпоясанной рубахе и с окладистой бородой и что-нибудь послушно продекламирует, как они это делали на утренниках.
После значительной паузы, видя, что писатель не хочет появляться, воспитательница так же громогласно и многозначительно произнесла:
— «Рассказы для детей».
Вновь слегка помедлив, она с наслаждением приступила к чтению рассказа про то, как папа недосчитался слив и пообещал своим детям, что съевший вместе со сливой косточку умрет. Бедный мальчик, сынок изобретательного папы, конечно, поверил и в смятении душевном объявил, что косточку не съел, но бросил в окошко.
Покончив с назидательным рассказом, воспитательница победно и выжидающе посмотрела на детей, и те, мгновенно поняв, что от них требуется, дружно рассмеялись.
Мы, две преступницы, сильно сблизившиеся за этот долгий день, восприняли этот рассказ очень близко к сердцу.
— Лев Толстой — тоже дурак, — ожесточенно произнесла моя подружка, возвращаясь к прерванному чтением разговору о Лидии Ивановне.
— Нет! Он — просто злой, — уточнила я, боясь обидеть самым бранным словом великого русского писателя.
— Он детей своих не любит, — продолжила свои обличения моя собеседница.
Что-то в этом было…
На следующее утро, в выходной, приехала Танюсенька с гостинцами: большой банкой свежей клубники, присыпанной сахаром и книжкой Льва Толстого «Рассказы для детей». Клубнику я съела. Книжку попросила отвезти назад: нам уже читали.
Танюся любовалась, как я ем клубнику, и рассказывала, как весь вчерашний день провела в тоске и тревоге за меня. Ей весь вечер чудилось, что я ее зову.
Она услышала!
Я, совершенно счастливая, прижималась к своей единственной, ненаглядной.
Жизнь продолжалась и была полна чудес.
Что-то очень важное поняла я для себя именно после того случая с духами. Это переживание оставило глубокий след в душе.
Вопрос: «Как же так можно?»
Желание: отстраниться от людей, подобных Лидии Ивановне.
Понимание: страшна только смерть близких, не своя собственная.
Истина: «Не верь чужим словам, пока лично не убедишься в их правдивости».
Главное: не жди милости и снисхождения от тех, кто над тобой.
Четкие формулировки — это, конечно, из дня сегодняшнего. Однако ощущение: «Не жди пощады и не верь чужому» оказалось фундаментом моих представлений о действительности. Так что — спасибо Лидии Ивановне и ее незабываемым духам.
Гастроном в высотном на площади Восстания
Проезд Девичьего поля я очень любила за сквер, казавшийся лесом из-за огромных старых деревьев, а еще за здание Академии имени Фрунзе. Оно выглядело очень торжественным. Сочетание красного мрамора и черных колонн, часовые у входа, подтянутые офицеры, поднимающиеся по широкой лестнице, — все время хотелось на все это смотреть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года - Петр Фролов - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары
- Дневники исследователя Африки - Давид Ливингстон - Биографии и Мемуары
- Майя Плисецкая. Пять дней с легендой. Документальная история - Вадим Эмильевич Верник - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Мой XX век: счастье быть самим собой - Виктор Петелин - Биографии и Мемуары
- О Сталине с любовью - Любовь Орлова - Биографии и Мемуары
- История самой некрасивой женщины в мире, которая стала самой счастливой - Лиззи Веласкес - Биографии и Мемуары
- Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары
- Зона - Алексей Мясников - Биографии и Мемуары