— Ну что там? — кричали взволнованные рыбаки.
Через некоторое время раздался голос Дьячкова:
— Одного нашли. Помогите Антонио!
Антонишин рассчитывал на ощупь сползти к морю, но глинистый слой почвы стремительно пополз вниз. Левая нога резко ударилась о что-то твердое и скользкое. Сильная боль в лодыжке заставила перевернуться на бок; он распластался всем телом и ухватился за ветки уцелевшего кустарника. «Хоть бы не перелом», — Антонио подумал о предстоящем отпуске и строительстве отцовского дома.
Анимподист протянул ему канат, а сам исчез внизу.
Как только Савелий услыхал имя друга, решение пришло сразу — он шагнул к двери. Кто-то схватил его за куртку:
— Куда ты-то? Застудишься…
— Ну уж нет. — Он завис на тросе, нащупывая ногами почву. Это оказалось совсем рядом — свободная рука ткнулась в антонишинскую голову или плечо.
— Привет, старина! Как ты тут? — заорал он в ухо друга.
— Тебя еще не хватало! — прорычал тот. — Нога, черт…
— Давай-ка вместе. Подтягивайся и упирайся мне в плечо. Это мы быстро…
— Отстань со своим плечом, гладиатор нашелся. Сам поберегись, тут камень…
— Помолчи и за плечо не волнуйся, оно тренированное мешками с галькой. — Савелий сполз чуть ниже Антонио, нашел для ноги надежный упор. — Теперь ты подтягивайся, а здоровой ногой мне на плечо…
— Погоди, — прохрипел Антонио, — сам попробую. — Он подтянулся сколько мог, но здоровая нога опять предательски скользнула вниз, и он со стоном рухнул на Савелия.
— Так будешь висеть до утра, — сказал, морщась от удара, Савелий. — Давай, говорю…
Антонишинский ботинок мазнул его по щеке липким холодом, вдавился в ключицу.
— Так. Порядочек. Продержись чуток, я опору найду. Та-ак.
Савелию казалось, что вот-вот хрустнет плечо. Сантиметр за сантиметром они продвигались все выше и выше. Светало вовсю. Омельчук, держась за косяк двери, протягивал им руку. Корецкий обвил вокруг пояса трос и стоял, широко расставив ноги. У Савелия мелькнула мысль: «Вот сейчас как раз не хватает одного — чтобы кухня вместе со всеми рухнула вниз. Прощай, отпуск, да здравствует больничная койка или того похуже…»
— Что с бригадиром?
— Витек кричал — порядок.
Когда Корецкий вторично напомнил Шелегеде о квитанциях за сданную рыбу, он удивился — чего орать, сто раз можно было самому сорвать портфель с гвоздя. Три шага — и все дела. Только потом, уже внизу, он сообразил, что Корецкий просто боялся, боялся войти в падающую палатку. Впрочем, ничего в этом удивительного. Не каждый решится… И страх Корецкого, наверное, бессознательно вызвал у Шелегеды чувство превосходства, придал смелости и решительности. Он отступил в угол, вместо того чтобы броситься к выходу, протянул руку за сумкой и тут… Море, однако, смягчило удар. Почти сразу он окунулся в ледяную воду. Ни в одну щель не пробивался хотя бы намек на свет. «Как в ловушке», — подумал Шелегеда и нащупал бревно. Когда-то оно служило вертикальной стойкой палатки, и сейчас покачивалось почти вровень с водой. Мокрое и тяжелое полотнище брезента легло на его спину и голову. Бригадир отдышался, соображая, как быстрее высвободиться из этой западни. Еще вчера он самодовольно хотел сказать Чакварии: «Ну вот, инженер, теперь можно спросить, кто был прав, выбирая это место для постановки невода — такой шторм выдержал…» А главный-то шторм, оказывается, был впереди. Что же теперь вы скажете, уважаемый Григорий Степанович? Списать на стихию? Так ведь предупреждали — и Чаквария, и Дьячков… Шелегеда даже не радовался своему в общем-то удачному падению — могло быть и хуже. Но не это главное, кажется, впервые в жизни он приблизился вплотную к тому, что называют отчаянием. Нет, сам он попадал в передряги похуже. Но всегда был один и отвечал только за себя. И даже тогда, когда, казалось, уже не было никакой надежды. Только один бог знает, как ему удалось выбраться из полыньи на льду Гранитного озера. Никто не знает об этом случае. А теперь? Завтра приедет начальство, начнутся расспросы: как же это вы допустили? Себя и людей чуть не погубили. А ведь предупреждали — нет, легких денежек захотелось… «Что же, вот и закончилась бесславно твоя путина, бригадир», — прошептал он и высморкался. Ему сейчас не хотелось ни двигаться, ни думать больше ни о чем — холод парализовал волю. На боку, где всегда висел нож, он нащупал лишь обрывки ремешков. Полосонуть бы брезентуху — и дело с концом. Его продолжало мотать из стороны в сторону. Собравшись с духом, Шелегеда резко оттолкнулся от бревна и побрел на ощупь, пытаясь сориентироваться. Ага, вот дверь. Вдохнув воздуха, нагнулся и сразу нащупал возле дна ручку. «Везучий ты, черт!» — подумал он о себе. С силой толкнул ее от себя, но волна моментально придавила дверь снова.
«Неужели придется подныривать? Не, этого мне уже не одолеть, придавит дверь — крышка». И вдруг почувствовал, как вода ушла от него, в лицо ударили брызги, мелькнула бледноватая полоска горизонта. В следующую секунду он различил круглое лицо Анимподиста. За его спиной кряхтел еще кто-то, Витек, конечно, — кто больше может?
— Живой, Бугор Иванович? — мягко и ласково произнес Анимподист. — А мы испугались — не утоп бы.
— А ну, дай мне посмотреть на директора, — отталкивал Дьячкова Витек. — О, да тут полный клевективин, — это у него означало «хорошо». — Я всегда говорил, что даже в самом маленьком коллективе обязан быть свой директор. Без директора — все равно что справка без печати. Даже в са-а-амом маленьком… Директор не должен исчезать с лица земли. — Витек тараторил без умолку, помогая вытаскивать Шелегеду из западни.
Бригадир неожиданно оттолкнул его, повернулся и нырнул снова в расплющенную палатку.
— Эй, куда? Гришка…
В ответ услышал сдавленную ругань Шелегеды:
— Квитанции эти дурацкие. Без них нам никак…
— Какие квитанции, чудак! — закричал Анимподист. — Живыми бы выбраться.
Вскоре они тесным кругом столпились возле растопленной и нещадно дымящей печи. Насквозь промокшие, облепленные с ног до головы глиной, дрожащие. Сухая одежда не находилась, зуб не попадал на зуб… Антонишин растирал ушибленную ногу. Анимподист кивнул на него:
— Герой наш — первым бросился спасать, Степаныч. С тебя полагается. Ногу даже повредил, там линза — голову в два счета мог прошибить.
Бригадир молчал, сурово нахмурив брови. Потом сказал:
— Как бы там ни было, надо собираться на переборку.
— Тоже придумал! Какая сейчас переборка? — возмутился Дьячков. — Обсушиться хотя бы.
В иной обстановке бригадир не терпел возражений даже от своего зама. Теперь сказал:
— Как бригада. Ваша рыба — ваши деньги.
Корецкий вяло поддержал:
— Четыре рамы увели из-под носа. Наверстывать надо.
— Не на Луну же увезли — в колхозный карман, — сказал Витек. — Лично с меня на сегодня хватит!
— Правильно, — поддержали его остальные.
— Что с палаткой?
— Пошел отлив. Обсохнет, тогда и увидим.
— Смотреть нечего, — сказал бригадир. — Палатке конец. Считайте, путина закончилась.
— Слава богу! — зевая, проговорил Омельчук.
Дьячков рассмеялся:
— Хорошо вам, чужакам, говорить, а колхозу план нужен.
— Другие бригады наверстают.
— Кстати, за невыполнение плана, минус вычет за палатку, вы получите ноль целых…
Корецкий в волнении даже приподнялся:
— За такие-то мучения? Ну уж извините…
Его хлопнул по плечу Витек:
— Не переживай, дорогой Том, — один будешь ловить, по рыбке, по рыбке…
— Уйду в другую бригаду.
— Так там и ждали! Говорят, меньше кадров — легче руководить. А у нас: меньше в бригаде рыбаков — больше навара каждому.
— Связался я с вами. — зло процедил Корецкий. — Дело не в рыбе.
— Знаем, знаем, в чем дело.
— Да что с вами говорить. Соображенья никакого.
Витек безнадежно махнул рукой, наклонился к задремавшему Савелию и прорычал в ухо:
— На пе-ре-бор-ку-у!
Савелий вздрогнул и механически стал застегивать куртку.
— Во реакция! К концу путины стал настоящим рыбаком.
Бригадир в глубокой и невеселой своей задумчивости проговорил:
— Ладно, ребята. Что-нибудь придумаем. — Он старался придать голосу больше бодрости, но фраза прозвучала устало и грустно.
Ночной ливень преобразил берег. Невозможно было поверить, что все это произошло за одну ночь. Некогда четкий и плавный силуэт ландшафта разорвался глыбами отвалившейся земли с измятым кустарником. Зловеще поблескивали среди провалов и свежих борозд лбы ледяных линз. Однако на удивление персональные палатки остались целыми. Вода окрасилась в буро-желтый цвет. Небо еще хранило тревогу и ярость минувшей ночи, хотя там, за высокой горой Дионисия, уже нарождалось что-то светлое и чистое, будто намек на скорое облегчение.
