Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаю, знаю. Идите, идите, — почти простонал Суворов.
Марья Петровна вышла. Александр Васильевич бросился на свою постель, лицом в кожаную подушку, и зарыдал. Даже закаленная им самим его натура не выдержала.
XX. Смерть Глаши
Запоздалое лечение началось. Приведенный Марьей Петровной старичок лекарь оказался хотя и «из немцев», но очень простым и душевным человеком. Живя в России уже несколько десятков лет, он, видимо, усвоил себе русское добродушие, гораздо успешнее, нежели русский язык
Увидев, что его позвали к безнадежной больной, он все-таки успокоил и ее, и окружающих и в тот же день принес им самим составленную успокоительную микстуру.
— Пусть испивает, это карошо, это нишево…
Взяв деньги за первый визит, он за остальные брать отказался.
— Ви попов жен, женщин бедный. Солдат — казенный шеловек… где брать грош, а у меня есть, на мой старый век хватает…
Данная Фридрихом Вильгельмовичем — так звали лекаря — микстура подействовала на больную оживляющим образом. Казалось, силы ее окрепли — она даже несколько часов в сутки сидела в подушках. Возвращающемуся из казарм Александру Васильевичу Марья Петровна ежедневно сообщала все более радостные и радостные известия.
— Немчура-то наш, кажись, Глашку выхаживает…
— Дай-то Бог… — с чувством говорил Суворов, хотя в душе у него шевелился червь сомнения. Он сознавал рассудком, что болезнь Глаши неизлечима, но сердце хотело верить другому.
— Нет, какого нам Бог немца послал… Придет, девку развеселит… Лекарств какую уйму перетаскал и денег не берет… А ведь немец… — недоумевала Марья Петровна.
«Выродок…» — решил Александр Васильевич.
Фридрих Вильгельмович на самом деле аккуратно посещал больную два раза в неделю и доставлял ей нужные лекарства. Недели тянулись за неделями, не принося, как это зачастую бывает с чахоточными, особенно резкой перемены. Один день Глаша чувствовала себя молодцом, а на другой лежала, по выражению Марьи Петровны, пласт пластом.
Прошло около трех месяцев. Александр Васильевич продолжал усиленно заниматься и лишь один свободный час в сутки просиживал у постели больной. Последней доставляло это необычайное наслаждение, но вместе с тем приносило и серьезный вред. Она волновалась и болтала без умолку. Как все чахоточные, она все строила разные планы на будущее.
— А что, я могу совсем, совсем исправиться? — задавала она вопрос.
— Да ведь ты же исправилась!
— Нет, так, чтобы совсем хорошей, честной считаться.
— Конечно, можешь.
— И замуж меня могут взять?
— Отчего же не могут, могут.
— Офицер?..
— Н-да. Ну и офицер.
— А ты бы взял?
Она даже приподнялась на локте и нетерпеливыми глазами, из которых вот сейчас были готовы брызнуть слезы, глядела на Александра Васильевича.
— Отчего же не взять, возьму, — отвечал он, видя, что другой ответ может преждевременно убить ее.
Ее лицо озарялось детски радостной улыбкой.
— Возьмешь, не обманешь?
— Зачем обманывать.
— А у твоего отца хорошее имение?
— Хорошее.
— И лес есть?
— Есть.
— И речка?
— И речка есть.
— Вот бы мне пожить в деревне, где есть лес и речка, я бы там одним духом поправилась.
— Что же, можно и в деревню поехать, — согласился Александр Васильевич.
— С тобой?
— Мне нельзя, у меня служба. Лицо Глаши затуманилось.
— Впрочем, может быть, можно и отпуск взять.
— Возьми и поедем… К отцу.
— К отцу?
— Ну да, ведь у него есть и лес и речка.
Она почти бредила. Александр Васильевич успокаивал ее.
— Хорошо, хорошо, поедем.
— Ты напишешь отцу, спросишь?
— Хорошо, хорошо.
— Поцелуй меня.
Суворов наклонялся к ней и дотрагивался губами до ее пересохших, как огонь горячих губ.
— Крепче, крепче.
— Перестань, тебе вредно волноваться.
— Что за вредно, я теперь почти совсем здорова. Скоро к тебе в гости приду. Ты думаешь не приду? — продолжала она, заметив на его лице выражение сомнения. — Еще как приду. Вот увидишь, на этих днях. Не веришь?
— Верю, верю, отчего же и не прийти.
— А ты рад будешь?
— Конечно рад. Однако мне пора.
— Уже! Поцелуй еще раз. Александр Васильевич поцеловал.
— А теперь я засну, — уже видимо ослабев, говорила Глаша.
— Спи, спи.
Суворов уходил к себе заниматься.
Такие разговоры происходили каждый день с небольшими изменениями, и Александру Васильевичу приходилось даже ложью, не бывшей в его характере, успокаивать страдалицу. Себя он оправдывал совершенно подходящим к данному случаю правилом, что и ложь бывает во спасение. После описанного нами разговора Глаша постоянно спрашивала его, написал ли он отцу, подал ли просьбу об отпуске и когда он поедет. Александр Васильевич отвечал на первые два вопроса утвердительно, а на третий, что ей надо еще немного поправиться.
— Что мне поправляться, я совсем здорова, — возражала она.
Марья Петровна как-то случайно услыхала один из подобных разговоров.
— Куда это она собирается? — спросила она Суворова, когда тот вышел в сени.
— В деревню ехать хочет.
— Нехорошо это, батюшка барин, когда они в путь собираются. Нехорошо. Уйдет она от нас, уйдет.
— Я и сам вижу, Марья Петровна, что уйдет, — со вздохом
отвечал Александр Васильевич и прошел к себе.
И Глаша действительно вскоре ушла.
Однажды Марья Петровна встретила возвращавшегося из казарм Суворова с озабоченным лицом.
— Что Глаша? — спросил он.
— Худо ей было нынче, ой как худо. Я уже думала до вашего прихода не доживет, в казармы бежать хотела.
— Что же с нею было?
— Знобило, зуб на зуб не попадал. Да и кашель-то уж бил ее, бил. Страсть.
— А теперь?
— Теперь, с час как прошло, лежит в памяти. Говорит, что ей совсем хорошо. О вас справлялась. Наказывала, как вы приедете, чтобы беспременно зашли.
— Хорошо, я сейчас, — сказал Суворов и прошел к себе.
Сняв шинель, он отправился к больной. Последняя встретила его радостной улыбкой.
— Тебе, говорят, худо было?
— Да, немножко нездоровилось, зато теперь совсем хорошо. Если два, три дня будет как сейчас, то можно и ехать.
Суворов вздрогнул. Слова Марьи Петровны пришли ему на память.
— Что же, тогда и поедем.
— Отпуск получил?
— За отпуском дело не станет.
Глаша стала приподниматься на постели.
— Зачем ты садишься, лежи.
— Я хочу повернуться на бок, чтобы лучше видеть тебя.
— Лежи спокойно.
— Я хочу.
В ее голосе послышалось раздражение, и она стала делать усилие, чтобы повернуться, но безуспешно.
— Погоди, я помогу тебе, коли тебе уж так хочется.
Александр Васильевич подсунул ей под спину правую руку и поднял ее, чтобы положить на бок. Вдруг она как-то неестественно захрипела. Все тело ее разом дрогнуло. Кровь хлынула изо рта.
— Глаша, Глаша! — мог только произнести Суворов.
Она не отвечала, но тело ее как-то странно вытянулось. Широко открытые глаза остановились и в них как бы застыло выражение безграничной любви и надежды. Александр Васильевич понял, что держит труп. Он бережно опустил его на кровать и быстро вышел из комнатки.
— Что? — встретилась ему Марья Петровна.
— Ушла.
— Скончалась, царство ей небесное.
Суворов вошел к себе в комнату, сбросил мундир, запачканный кровью покойной, бросился на постель и уткнул лицо в кожаную подушку. Он плакал второй, и последний, раз в жизни.
В домике поднялась суматоха, как это всегда бывает, когда дом посетит смерть. Как это ни странно, но хотя ее ожидают, она всегда является неожиданной. Покойницу обмыли, одели и положили под образа.
Александр Васильевич вскоре поборол свое волнение, встал и даже принялся было за книгу, но тотчас и бросил ее. Заниматься он не мог и чувствовал, что сегодня он к этому даже не в состоянии себя принудить. Он отворил дверь и кликнул Марью Петровну. Та явилась.
— Ну, что?
— Покамест все справили. Лежит точно живая. Взгляните.
— Сегодня не могу. Вот возьмите деньги. Справьте все, что следует.
Он сунул ей деньги.
— Не беспокойтесь, все будет сделано.
Она ушла.
Суворов сел и задумался. Он мысленно переживал свой первый короткий печальный роман. Он решил, что он будет и последним. Он мысленно дал себе клятву избегать женщин, кроме жены, если Бог приведет ему жениться. Жизнь и смерть Глаши казались ему хорошим жизненным уроком. Страх быть одним из виновников такой же печальной судьбы девушки или женщины, подобной покойной, должен остановить его от искушений и соблазна.
Перед ним мелькали только что виденные им глаза покойной, полные надежды, которой не суждено было осуществиться, и любви, на которую не могло быть достойного этой любви ответа. Нервная дрожь охватила все его члены.
- Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова - Историческая проза
- Сон Ястреба. Мещёрский цикл - Сергей Фомичёв - Историческая проза
- Освободитель - Виктор Суворов - Историческая проза
- Вернуться живым - Николай Прокудин - Историческая проза
- Наполеон и граф Монтекристо - Николай Башилов - Историческая проза
- Век Екатерины Великой - София Волгина - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Цвет времени - Франсуаза Шандернагор - Историческая проза
- Суворов - Сергей Анатольевич Шаповалов - Историческая проза / Исторические приключения / О войне / Периодические издания
- Осколок - Сергей Кочнев - Историческая проза