Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приехала… чтоб помешать мне ехать к царю на охоту… Ее не пригласили, так не езди и я туда! — продолжала она жаловаться, мало-помалу успокаиваясь от ласк своей любимицы. — До тех пор сидела, поколь граф не уехал, рассердившись на меня за то, что я с первой минуты не объявила ей, что меня ждут в Петергофе…
— Нельзя вам было этого сказать, ваше высочество, напрасно граф изволит гневаться, — заметила Лизавета.
— Не правда ли? Вот и я так думала, а он…
Голос ее опять оборвался.
— Он уехал, со мною даже не простившись, а когда и она тоже отправилась и все за нею последовали, так что во дворце никого не осталось, я приказала позвать Шубина, но и его тоже не оказалось… И я осталась совсем, совсем одна… Кроме тебя, у меня никого нет на свете!
— Шубина, верно, Мавра Егоровна домой отпустила…
— Как же она смеет, когда знает, что я хочу, чтоб он всегда тут был? Он — мой камер-паж, не для того выпросила я для него эту должность у Меншикова, чтоб Мавра использовала его на посылки… Это Бог знает на что похоже! Мною распоряжаются, как пешкой, на мои желания никто не обращает внимания, меня все презирают…
— Зачем вы это говорите, ваше высочество? Ведь вы знаете, что это неправда, — вставила Праксина в запальчивую речь своей госпожи.
— Нет, нет, это правда! Разве я не вижу, разве я не замечаю? После смерти мамы все было притихли и стали за мною ухаживать, даже Долгоруковы подлещивались, думали, что взойду на престол я, а как увидели, что Меншиков — за Петра, все испугались и отхлынули от меня.
— Не все, ваше высочество, надо быть справедливой к друзьям…
— Ну, да, ты никогда меня не оставишь…
— Про меня говорить нечего, я ничего для вас не могу сделать, но были и другие, которые остались вам преданы…
— Долгоруковы выказывают мне презрение: я приглашала к себе княжну Екатерину, она до сих пор не изволила пожаловать.
— Ваше высочество, позвольте вам рассказать, что я сегодня слышала от моего кума, который прибыл сюда прямо из Малороссии…
— Кто этот человек? Зачем был он в Малороссии? — с живостью спросила цесаревна, приподнимаясь с подушек и вытирая невольно выступившие слезы.
— Большой друг нашей семьи и крестный отец нашего сына. Зовут его Петром Ермилычем, а фамилию свою он, верно, уж и сам забыл, потому что более двадцати лет, как живет в монастыре и странствует по святым местам. В Малороссию он заходил из Киева и слышал там, как обожают казаки ваше высочество и как жалеют, что на этот раз желания их не сбылись и что не вы еще над Россией царствуете…
— Ты так говоришь, точно это когда-нибудь может случиться!
— Непременно случится, ваше высочество, в этом весь русский народ убежден.
Цесаревна, с непросохшими еще на щеках слезами, весело засмеялась.
— Не повторяй таких опасных пророчеств, тезка! И что ж еще рассказывает твой кум?
Лизавета передала ей все слышанное от Ермилыча, а также про поручение, данное ему обывателями Лемешей. Цесаревна задумалась.
— Знаешь что, приведи ко мне твоего кума, я, может быть, устрою ему свидание с царем, — сказала она. — Разумеется, надо это сделать тайно от Меншикова и не выдавать ему имен этих людей, чтоб им не досталось.
— Имена этих людей выдать трудно — весь повет просил, все до единого человека.
— Хорошо, я скажу царю… Чего же мне бояться: уж, кажется, хуже того, что Меншиков со мною сделал, ничего нельзя выдумать! — прибавила она с горечью.
— Недолго и ему надо всеми ломаться, ваше высочество.
— Ты думаешь? Дай-то Бог, чтоб твоими устами да мед пить. Я нарочно для твоего кума поеду в Петергоф… Графу я сказала, что совсем не буду сегодня у царя, а теперь поеду, во-первых, чтоб ему досадить, а во-вторых, чтоб узнать, нельзя ли что-нибудь сделать для твоих казаков… А вернувшись назад, мне надо его повидать. Ты ему скажи, чтоб он завтра пришел пораньше…
— Я хотела просить у вашего высочества позволения оставить его жить во дворце то время, которое он проведет в Петербурге. Он — старик и никого здесь не знает…
— Пусть живет сколько хочет — чем он мне мешает?.. А хорошо рассказывает он про святые земли? — спросила она.
— Не знаю, как вам понравится, а, должно быть, рассказывать умеет про то, что видел и слышал, человек он умный и благочестивый.
— Скажи ему, что я сегодня нарочно поеду к царю, чтоб постараться помочь бедным казакам… Они, верно, на покойного батюшку ропщут за то, что он их прижимал, а ведь он не совсем виноват: ему на них Александр Данилыч наговаривал, я знаю.
— И они это знают, ваше высочество. Кабы держали дурную память о вашем родителе, не были бы они вам так преданы. Кум сказывал, что даже ихние ребятки горюют, что вы до сих пор не императрица. Больших милостей от вас и там, как и по всей России, ждут!
— Ну, ступай, ступай! — с трудом сдерживая слезы, подступавшие ей к горлу, прервала ее цесаревна. — Да скажи там, чтоб шли меня одевать да волосочеса прислали бы и карету закладывали бы… И чтоб Мавра пришла… Не бойся, ругать ее не стану, я на нее больше не сердита: знаю, что она добра мне желает, а только тяжко мне сегодня стало, так тяжко, что каждое слово точно по сердцу режет, вот я ко всему и придираюсь, чтоб поплакать, точно маленькая, — прибавила она с улыбкой, от которой прелестное ее лицо приняло трогательное выражение детского, беспомощного смущения.
— Перетерпите, ваше высочество, и на Бога надейтесь, за вас столькие на Русской земле молятся, что Господь и над вами, и над всеми нами сжалится, — сказала прерывающимся от волнения голосом Праксина, целуя милостиво протянутую ей руку.
Мавру Егоровну она застала прохаживавшейся взад и вперед по большой с хорами танцевальной зале в большом душевном расстройстве. Проводив до нижней ступени крыльца царскую невесту, она хотела было пройти к цесаревне в уборную, но, услышав крупный разговор между своей госпожой и тем, которого уже все вслух называли ее фаворитом, и поняв из подслушанных отрывков ссоры, что речь идет о молодом офицере, которого цесаревна со свойственным ей легкомыслием стала в последнее время явно отличать и к которому Бутурлин ее начал ревновать, осторожная гофмейстерина поспешила удалиться.
— Очень она на меня сердита? — спросила она у Праксиной, когда последняя объявила ей, что цесаревна ее к себе требует.
— Сердилась несколько минут тому назад, и не столько сердилась, сколько огорчалась, что все, точно сговорившись, ей будто наперекор делают, — отвечала Праксина.
— Так неужто ж она не понимает, что я для ее же пользы услала Шубина? — вскричала Мавра Егоровна. — Она так неосторожна, что подает повод к самым безобразным сплетням, а в ее положении это прямо-таки преступление! Ни с кем ей теперь нельзя ссориться, а меньше всех с теми, с которыми она была откровенна и которые ей страшно могут повредить… Недаром у Меншиковых стали Бутурлина заласкивать: им нужно от него узнать все, что здесь говорится, и, пока он в фаворе, разумеется, ничего от него не добьются, ну а если довести молодца до отчаянья, добра от него не жди… И что ей в этом мальчишке — понять невозможно! Хоть бы на время услать его куда-нибудь подальше от беды, — продолжала она, снова принимаясь шагать по обширному и пустому покою, не замечая, как трудно было ее собеседнице поспевать за нею.
— Это было бы всего лучше, — согласилась Праксина.
— А слышали вы новость? — обернулась к ней вдруг гофмейстерина. — Светлейший-то поправляется и опять на желание царя видеться с бабушкой отвечал отказом. Великая княжна Наталья Алексеевна так этим расстроена, что не пожелала принять светлейшую княгиню, когда та к ней приехала вчера. Потому, верно, сегодня к нам и прислала невесту. Сам рвет и мечет, посылал за Шепелевым, грозил ему участью Дивьера… Надо ждать всяких напастей. Иван Долгоруков времени не терял — в такую доверенность вошел к царю, что начал уже хвастаться, что скоро всех Меншиковых разгонит…
— На хвастовство-то его только и взять… — сдержанно заметила Праксина. — Я недавно видела мужа, он ничего подобного мне не говорил.
— Петр Филиппович — человек осторожный, и теперь не такое время, чтоб тем, кто все знает, зря болтать… Я знаю, что он к вам с полным доверием относится, — поспешила она поправиться, — но ведь и любовь его к вам велика, и расстраивать вас прежде времени ему неохота. Должность ваша здесь нелегкая, такое наступило время, что вам надо всеми силами цесаревну от неосторожностей удерживать, мой друг Лизавета Касимовна, особенно в настоящее время, когда князь только того и добивается, чтоб иметь предлог ее удалить… У вас была сегодня ваша маменька? Не сообщила она вам ненароком чего-нибудь новенького! Она теперь со всеми нашими недругами каждый день видится.
— Вряд ли при ней будут говорить что-нибудь серьезное, впрочем, и она тоже предупреждала меня, что в настоящее время можно ждать больших перемен… но только совсем в ином смысле, чем мы с вами ждем, — прибавила Лизавета с усмешкой.
- Вологодские версты - Гумер Каримов - Историческая проза
- Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея - Сергей Махов - Историческая проза
- Перед разгромом - Н. Северин - Историческая проза
- В поисках истины - Н. Северин - Историческая проза
- Белая Россия - Николай Стариков - Историческая проза
- Бородинское сражение - Денис Леонидович Коваленко - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев - Историческая проза
- Меч Роланда - Тим Северин - Историческая проза
- Осколок - Сергей Кочнев - Историческая проза
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза