Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть такой поэт Ричард Ловлас. Он писал «Лукасте, отправляясь в битву». Потом Ричард Олдингтон в «Смерти героя» это всё цитировал: «Не возлюбил бы так тебя, не возлюби я честь превыше».
Говорят: «Ну, а что? Мы детей любим, мы близких любим. Что Вы нам говорите, что нет любви?»
Но тут есть очень серьёзный вопрос — где грань между любовью и привязанностью? Можно ли, потеряв высшее, любить всё остальное? Или это уже не любовь?
Я разговаривал однажды с одним человеком, который мне сказал: «Да мне главное — моя семья…» Я говорю: «Семья — в каком смысле-то? Ты про бабушку что будешь рассказывать детям, внукам? Что она — часть своего омерзительного времени, что она — часть своего высокого времени? Как ты её позиционируешь в истории? У неё же есть биография. Она часть этой истории. Либо эта история — мерзость, тогда бабушка — часть этой мерзости. Либо нет. А в противном случае это уже не бабушка. И это не твои дети и не твоя жена. И это не человеческая жизнь. Это жизнь прайда, в котором, конечно, есть привязанности и всё остальное, но это не жизнь людей в высоком смысле слова. А там, внутри прайда, всё будет разворачиваться по-другому. Там не может быть ни устойчивости, ни подлинной высокой страсти, ничего».
Итак, для того, чтобы эта любовь была, проект должен выводить на метафизический уровень. Ибо именно на этом уровне, на нём и только на нём возможна любовь, возможна эта встреча и возможно рандеву. На том уровне, хотя бы феноменологическом, (а, может быть, и более высоком) можно «покурить со временем». И тогда разгадать какие-то его загадки. И что-то от него получить, получить от него энергию. И тогда всё возможно.
Проект может быть и религиозным (раннее христианство — это, безусловно, проект), и нерелигиозным. Но нерелигиозный проект обязан быть столь же метафизическим, как и религиозный.
Я не знаю, говорил ли Сталин про орден меченосцев. Но вся трагедия советского проекта — красного проекта — заключается в том, что ордена не было. Мне кажется, что эти слова — про орден меченосцев — ему «впарили» наши либеральные драматурги, но беда-то именно в том, что этого не было.
Итак, нерелигиозный проект. Если проект религиозный то источник метафизики более-менее понятен. Хотя всё равно надо подчеркнуть, что нужна метафизика, то есть возможность встречи, разговора, энергии, а не религия как ритуал.
Ну, а если нет религиозности, то что тогда является источником метафизики? — История. История, которая «нас всех выкликает по имени». История, которая от нас чего-то требует. История, которая является одновременно великой страстью и великой истиной. История — как любовь. Вот именно эта История регулирует отношения с субстанцией, в которую надо вламывать, вдавливать проект.
Итак, нужно отстранение от тлена бытия, если ты чувствуешь, что это тлен. Если кто-то не понимает, кто такой Минкин, то, значит, не понимает. Он ещё не отстранился. Он когда-нибудь поймёт. Может быть, поздно.
Сначала — отстранение от тлена, невыносимость ощущения того, что нет луча, какой-то связи…
Наконец, луч, послание. Отсюда же и разговоры о катакомбах.
Не будет отстранения, не будет реального выхода за правила навязываемой минкиными игры — не будет настоящего внутреннего разграничения, не будет подлинности, не будет чести, — и дальше всё начинается по полной программе.
Мне скажут: «Подумаешь, честь! Надо говорить о программах, о том, в какую сторону менять экономику…»
«Рабство у греков во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек — раб. Гераклит говорил: „Война (Полемос) — отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других — людьми, одних творит рабами, других — свободными“. А мир есть постоянная война. То есть, даже в пустяках существует постоянное решение вопроса — готов ли я умереть за свою свободу. Это очень простая вещь и заметна даже в любой уличной драке или по тому, что происходило в концентрационных лагерях, где политические заключенные или духовные люди сталкивались с уголовниками. Уголовники отступали только в одном случае: когда они чувствовали, что из-за пустяка человек был готов положить жизнь. … А положить жизнь действительно трудно, потому что вроде бы речь идет о пустяке: ну дали тебе пощечину… Какое, кажется, это имеет значение по сравнению с той книгой, которую ты можешь написать, … завтра или послезавтра. Но ведь нужно, чтобы эти „завтра“ или „послезавтра“ у тебя были. […] Например, один из стоиков говорит (потом это повторит Плотин), что злые царствуют в силу трусости своих подданных, и это справедливо, а не наоборот. То есть, если ты добр, справедлив и хорош, если ты так о себе думаешь, то сумей отстоять себя в драке».
Мамардашвили Мераб, «Лекции по античной философии».Когда тебе дали пощёчину — это одно. А вот когда Родине, отцам, смыслу, ощущаешь ли это ещё сильнее, чем если тебе? Что вызывают слова о том, что надо было бы, чтобы «Гитлер завоевал нас в 41-м году, и это было бы лучше»? Что-нибудь вызывают, нет? А почему не вызывают?
Здесь мне придётся ввести одно понятие… и как с когнитариатом и всем остальным, будет много разговоров о том, что оно не доопределено. Мы определим его вплоть до деталей. Сейчас давайте говорить на том уровне, на котором можно говорить во вводном курсе лекций, каковыми и являются все выпуски этой серии.
Итак, есть такое понятие «эгрегор». Точнее всего это понятие выражают стихи Твардовского, как ни странно, такие советские и вполне известные стихи, которые я уже зачитывал. И тут я прочитаю только несколько строчек.
«И только здесь, в особый этот миг,Исполненный величья и печали,Мы отделялись навсегда от них:Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,Что нам уже не числиться в потерях.И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,Заполненный товарищами берег».
Вот этот берег — это и есть эгрегор. Это и есть источник не только смыслов, но и энергии, которая соединяет людей или страну, как реальность (как то, что просто живёт, воспроизводится, занимается бытовой деятельностью) — с собой уже как идеальным началом. Но идеальным, воплощённым в таких сущностях, таких образах, таких символах и в таких картинах, которые непрерывно могут давать энергию. Древние викинги считали, что это Вальгалла, в которой живут они, живут мёртвые. И вот они там сражаются, они там ждут последней схватки, когда будут сражаться вместе с живыми. Есть очень много поверий по этому поводу.
Твардовский сказал о береге. Этот берег соединяет Россию как факт — с Россией как идеей. Россия как идея и есть «берег» — это метафизическая Россия. А есть Россия как факт. И мы есть — как факт (каждый из нас) и как идея.
Задача противника — разорвать связь, эгрегориальную связь, между каждым отдельным человеком и эгрегором, между страной и эгрегором. И противнику это удалось сделать. Соответственно, если мы занимаемся проектом, то возникает вопрос — как обрести эгрегор, как удержать эгрегор?
— Ну, — скажут, — давайте это назовём идеологией.
— Ну, давайте, назовём.
Но это нечто большее. Метафизика — не идеология. Она содержит в себе предельно накалённый идеал, предельно огненную мобилизующую цель и волю — мотивацию другой силы, чем та, с которой, к сожалению, мы имеем дело сейчас. Я уже говорил и повторяю, что больше всего меня беспокоит то, что настроение большинства — это только настроение.
Минкин говорит о мухах. Мне это отвратительно, но образ сонных мух меня иногда преследует… Этот сон на бегу… Как проснуться? Как мобилизоваться? Как обрести эгрегор? Как восстановить эту эгрегориальную связь?
Когда эгрегор восстанавливается, то группа, которая восстановила в себе связь с эгрегором, становится субъектом. Вопрос не в том, что это когнитариат. Я ещё подробно расскажу о том, что такое когнитариат. Вопрос в том, что вот эта макросоциальная группа восстановила в себе через это идентичность. Но если она не восстановила эгрегор, то идентичности мало. Ни на каком классовом интересе она ничего не сделает. Ей нужна теперь другая страсть, другая воля, другая мотивация, другая энергетика, чтобы исправить процесс. И она связана вот с этим самым эгрегором.
Эгрегор обычно защищают. Это тонкая нить, которую перерезать действительно можно. Она очень нежная. Эта нить позволяет подпитывать энергией лидирующую, ведущую за собой группу или, как говорил Маркс, исторический класс (исторический, а не просто класс), а также всё активное общество.
Теми ножницами, которые применил противник, щёлкнули и разрезали нить, но сначала что-то произошло с защитами. И с годами у меня все больше возникает вопрос: а не защитники ли сами и разрезали, ведь коварство было в этом? Именно в этом смысле народ, приведённый в это безэгрегориальное состояние, переставший потом быть народом (ибо народ — это субъект истории), отчасти освобождён от вины, потому что защитники предали. Сделали именно это — они сняли защиту и разрезали нить. Или помогли её разрезать разного рода минкины.
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Молот Радогоры - Александр Белов - Публицистика
- Цена будущего: Тем, кто хочет (вы)жить… - Алексей Чернышов - Публицистика
- Левый фашизм: очерки истории и теории (СИ) - Нигматулин Марат "Московский школьник" - Публицистика
- Ради этого я выжил. История итальянского свидетеля Холокоста - Сами Модиано - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Неосталинизм и «красный» патриотизм. Новая «концепция» истории и нравственный кризис - Александр Ципко - Публицистика
- Пир на краю вселенной - Валентин Долматов - Публицистика
- Советский Союз, который мы потеряли - Сергей Вальцев - Публицистика
- Малайзия изнутри. Как на самом деле живут в стране вечного лета, дурианов и райских пляжей? - Дарья Кириенко - Публицистика / Путешествия и география
- Последнее прибежище. Зачем Коломойскому Украина - Сергей Аксененко - Публицистика