Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Называется — подруга! — гундосит Ленка, и из ее глаза выкатывается слезинка. Да, конечно, подруга, но картина была настолько зрелищной, что любая комедия дель арте ей в подметки не годилась.
Оказывается, накануне вечером все было нормально, а ночью, видимо, на носовой перегородке вырос фурункул. Скоропостижно. И произвел волшебные преобразования в подружкиной внешности. Плюнули мы с ней на лекции и помчались в Военно-медицинскую академию, куда Ленка была приписана как дочь своего отца.
А я с ней, для поддержания боевого духа.
Приезжаем мы, значит, с ней по адресу. В регистратуре берем номерок и прямиком в кабинет. Заходим вместе. А там два молодых-красивых в белых халатах сидят и внимательно на нас смотрят. А Ленка на них своими большими печальными глазами из-под капризно изогнутых бровей.
— Ну-с, и что у нас стряслось? — спрашивает один молодой и красивый.
— Я вам покажу, только вы смеяться будете, — из-под шарфа шепчет Ленка.
— Да что вы, милая моя, я же врач! — явно гордясь своим высоким званием, отвечает наш Гиппократ.
Дальше было так. Ленка медленно, как стриптизерша, снимающая последнюю деталь туалета, опускает шарф с лица. Двое медиков молчат несколько секунд, а потом весь этаж слышит здоровое молодецкое ржание, переходящее во всхлипы и икоту. Параллельно я ругаю докторов непечатными словами, глядя на подругу, по баклажанному носу которой течет одинокая слеза. Но моя ругань должного эффекту не производит, потому что я прерываю ее для поржать от души.
Нет, фурункул в носу они ей все же вскрыли. И все промыли. И сделали в лучшем виде, потому что уже на следующий день было буквально незаметно. Но жизнь мы себе все продлили основательно.
Глава сорок пятая
По следам Макаренко и Сухомлинского
Дело шло к концу года, когда в моей буйной головушке родилась еще одна мысль. О том, что оптоэлектроника оптоэлектроникой, а надо, кроме этого, сеять «разумное, доброе, вечное. Сеять. Спасибо вам скажет сердечное русский народ». И в ожидании того «спасиба» я работала несколько лет воспитателем в пионерских лагерях.
Видимо, на сей подвиг подтолкнуло меня то, что сама я провела в этих заведениях все свое славное детство. Другой причины я не нахожу, тем более что в свете своей мизантропии продолжаю повторять: детей (как подмножество множества взрослых) я не люблю.
Но, как ко всякой задаче, я подошла к этой задумке основательно.
Для того чтобы не выглядеть полным профаном, приехав в лагерь первый раз, я почти год посещала так называемый «педагогический отряд», организованный при Институте им. Иоффе. Потому что в лагерь собиралась ехать тоже от этого института.
Как весело и по-дурацки мы проводили там время: учили разнообразные игры для детей всех возрастов, устраивали ролевые игры, пытаясь предугадать ситуации, могущие возникнуть в нашей работе! Сочиняли какие-то стишки, речевки, сценки. И так два раза в неделю с октября по май. Как мы планировали отрядные посиделки, когда каждый из детей должен поделиться сокровенным и наболевшим! Как учились сглаживать конфликты и утешать обиженных!
Ровно ничего из этого мне не пригодилось ни разу.
Для начала — я все время работала с первыми отрядами. Те, кто помнит советские лагеря, знают, что первый отряд — это четырнадцати-шестнадцатилетние оболтусы, которых обычно отправляют на организованный отдых «во избежание».
И вот первый день работы. Нас привезли в лагерь заранее, чтобы мы устроились, успокоились и подготовились. А потом приехали дети. Мы сидели за столиками в столовой, куда к нам должны были подходить пионэры и отмечаться. Когда я увидела в окно этих тетек и дядек, выгружающихся из автобуса, мне по первости сплохело. Юные девы с макияжем «боевой раскрас Чингачгука», юноши росточком под два метра… Было от чего впасть в экстаз. С надеждой на вечерние песнопения и «круг друзей» я оглядела более мелкую публику, движущуюся к моему столику. «Может, эти, помладше, дадут поиграть с собой в ролевые игры?» — надеялась наивная чукотская девушка в моем лице.
— Это вы, что ли, будете воспитателем в нашем отряде? — поинтересовался симпатичный белокурый мальчуган, которого я уже мысленно включила в хороводы и речевки, и тут же добавил, чтобы у некоторых не создавалось превратного впечатления: — Тут еще дней пять очень скучно будет, а потом моя любовница приедет — вот тогда и оттянемся!
Сказать, что я была в шоке, — значит ничего не сказать. Потому что год был 1986-й. Тогда так было не принято. А там — принято, потому что детишки сотрудников института были продвинутыми личностями. В основном, они учились в языковых интернатах — китайском и испанском, где, конечно, и набрались всякой гадости.
К каждому воспитателю в каждом отряде прилагается пионервожатый. И мне полагался. Как я ни просила, ни молила, мне не разрешили самой выполнять пионервожатские функции без воспитательских. А разница в двух этих должностях такова: пионервожатый отвечает за развлечения и трудовые подвиги, а воспитатель — за все остальное, включая жизнь и здоровье. Почему воспитателем сделали все-таки меня, я поняла в первый же день.
С утра ко мне подошел стриженный под полубокс молодой человек — небольшого роста, но широкий в плечах. Это и был мой вожатый. Тоже студент. Но! Студент Военного института физкультуры.
Около десяти вечера я командирским голосом, в котором явно чувствовалась угроза, приказала:
— Всем в сортир, умываться, и чтобы к десяти все были в койках!
Народ побрел готовиться к отбою. А я стала искать своего Сережу, потому что в одиннадцать нам нужно было вдвоем на планерку. Ищу, ищу — нет Сереги. А детишки уже все по кроваткам — устали, бедолаги, первый день сложный не только для нас.
Бегаю я из палаты в палату, туда-сюда жальце засовываю — нет Сереги, как корова языком… И что меня стукнуло в голову заглянуть к нему в вожатскую?
Заглянула — картина следующая. На кровати, явно умытый и сходивший в сортир, лежит аккуратненько мой Сереженька. На спинке, ручки культурно на одеялке. Глаза закрыты.
— Моб твою! — зверским шепотом закричала я. — А кто на планерку пойдет?!!
На что юноша, открыв свои очи, на голубом глазу отвечает:
— А что? Вы же сказали — писать, мыться и в койку…
В отряде моем было ни много ни мало — 47 человек. И каждый со своим представлением о жизни, которое к пятнадцати годам формируется окончательно.
Чудный возраст — авторитетов нет нифига, зато самомнения — предостаточно.
Я, конечно, сначала пыталась применять к этим детишкам те методы, которым мы учились в «педагогическом отряде». Поняв всю безнадежность попыток, я стала применять те методы, про которые вычитала в «Педагогической поэме».
Например. Захожу в палату перед обходом (это когда начальство в сопровождении лагерного врача проверяет чистоту и аккуратность коек, тумбочек и полов в палатах) и вижу — на разобранной кровати возлежит один из моих пионэров, взгромоздив одну ножищу в кроссовке на спинку кровати, а второй помавая в воздухе. Лежит, скотина, хоть бы хны, и на мое возмущение отвечает, что у него, мол, самочувствие не очень, вегетососудистая дистония, типа, поэтому он, больной, и лежит в кровати.
— А что же ты, сокол мой, в грязных штанах на чистом белье валяешься? — резонно спрашиваю я.
— Потому что у меня джинсы на болтах, разводной ключ нужен, чтобы снять. Хотите попробовать? — хитро посматривая на меня, говорит этот малолетний гоблин.
— А то! Конечно, хочу! — радостно откликаюсь я на это предложение, подхожу к кровати чеканным шагом кремлевского гвардейца, расстегиваю и выдергиваю из его джинсов ремень, после чего обход застает в палате такую картину — через кровати молодым козлом скачет с криками «А может, попытаетесь все-таки снять мои штаны?» юное дарование, а в проходе колобком мечусь я с широким ремнем в руках, периодически попадая им по заднице воспитанника. Влетело мне, конечно, за антипедагогические методы, но я продолжала их применять.
Какое наслаждение сидеть теплым летним вечером на крылечке деревянного корпуса, облокотившись спиной о столбик веранды и вытянув ноги, когда мимо тебя раз в две минуты, топоча как полосатые слоны, проносится стадо молодняка. И пусть посмотрят на меня криво и косо педагоги со стажем — только так я, молодая девушка, могла укротить огонь, бушевавший в их головах.
Двадцать пять юношей на две палаты — разве можно тут уснуть после отбоя? И шумели они, козлики, изрядно. Поэтому — кеды на ноги и бегать. Вокруг корпуса. Потом мыться — и спать. А перед сном Галина Александровна почитает стихов Лейкина. И будет смешно или грустно. Или непонятно-щемяще. Или даже просто непонятно. Странно то есть.
…Постелю себе на плахе,Оборудованной в клетке.От смирительной рубахиРукава пришью к жилетке.Обомнется ретивое.Все устроится как надо.Нас отныне — только двое,Я и ты — моя отрада…
Нет, они меня не боялись. И даже любили. Хоть я и садистски заставляла их бегать вокруг корпуса. И лупила ремнем.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Дом на набережной - Юрий Трифонов - Современная проза
- Трое в доме, не считая собаки (сборник) - Галина Щербакова - Современная проза
- Ложится мгла на старые ступени - Александр Чудаков - Современная проза
- Две строчки времени - Леонид Ржевский - Современная проза
- Ступени - Ежи Косински - Современная проза
- Площадь Революции: Книга зимы (сборник) - Борис Евсеев - Современная проза
- Подозреваемый - Юрий Азаров - Современная проза
- Разыскиваемая - Сара Шепард - Современная проза