Форма входа
Читем онлайн От философии к прозе. Ранний Пастернак - Елена Юрьевна Глазова
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
потерянную возлюбленную и ту силу любви, которая уходит в прошлое. Однако, не осознавая того, что с ним происходит, но фиксируя свои чувства в письмах, молодой человек мало-помалу готовится отдать себя уже новой непреходящей страсти – своей будущей жизни в искусстве. При этом последовательность воспоминаний и образов, всплывающих в его памяти, в корне меняется. Он забывает о девушке; его творческий путь – вот что постепенно заполняет его сознание. Старый актер движется в своих мыслях как бы в обратном направлении. Изначально он мечтает об искусстве – в его случае он жаждет настоящего театрального чуда, глубоко огорчаясь тем, что за целый день не услышал ничего по-человечески трагичного и пробуждающего душу: «Оно оставило неудовлетворенной его потребность в трагической человеческой речи» (III: 31). Но, совсем расстроившись от своих неудач и изолированности, он неожиданно для себя вдруг испытывает потрясение от воспоминаний о потерянной любви.
Пользуясь приемом резкого контраста, Пастернак выстраивает схему повествования, в которой оба главных героя «Писем» переживают резкие переходы, хотя оба находятся на пересечении привычных и трансцендентальных плоскостей реальности. Но если поэт проходит от тоски по возлюбленной к творческому служению, то старый актер возвращается к давно забытому и, по всей видимости, самому подлинному, самому глубокому чувству своей жизни – любви к женщине со столь подходящим случаю именем Любовь Петровна. И эти внутренние движения между двумя центрами притяжения переплетаются с темой адаптации зрения к новой жизненной реальности.
Поэт изначально поглощен личными воспоминаниями. Необходимость принять повседневность, вернуться к жизни без потерянной возлюбленной, близкой ему в самом главном, воспринимается им исключительно болезненно. Мысль о новых стихах появляется, но поначалу исчезает очень быстро: стихи могут заглушить боль разлуки только на время:
О тоска! Забью, затуплю ее, неистовую, стихами. […] Ах, середины нет. Надо уходить со второго звонка или же отправляться в совместный путь до конца, до могилы. Послушай, ведь будет светать, когда я проделаю весь этот путь целиком в обратном порядке, а то во всех мелочах, до мельчайших. А они будут теперь тонкостями изысканной пытки (III: 26–27).
Биографы упоминают в этой связи привязанность Пастернака к Надежде Синяковой[154], уехавшей в Харьков в апреле 1915 года (III: 540), но столь глубокая тоска и тревога, вызванные расставанием, и последующие перемены в душевном состоянии главного героя (равно как и новые планы, касающиеся его творчества) указывают скорее на горечь расставания, описанного в «Охранной грамоте»[155], где, возвращаясь к разрыву с Идой Высоцкой, Пастернак вспоминает о том, как сила неразделенной любви потребовала от него «перехода в новую веру». Сделать этот внутренний шаг ему опять же помог стремительно удаляющийся поезд. И Пастернак «Охранной грамоты», отброшенный страстью в мир повседневности, должен был заново привыкать к другому и гораздо более мелкому масштабу чувств и ощущений:
Это была поза человека, отвалившегося от чего-то высокого, что долго держало его и несло, а потом отпустило и, с шумом пронесясь над его головой, скрылось навеки за поворотом. […]
Меня окружили изменившиеся вещи. В существо действительности закралось что-то неиспытанное. Утро знало меня в лицо и явилось точно затем, чтобы быть при мне и меня никогда не оставить.
[…] Конец, конец! Конец философии, то есть какой бы то ни было мысли о ней.
Как и соседям в купе, ей придется считаться с тем, что всякая любовь есть переход в новую веру (III: 181, 184).
«Письма из Тулы» можно также рассматривать как подробное описание «перехода в новую веру» – здесь мы явно сталкиваемся с неотвратимостью расставания влюбленных, которых поезда увозят в противоположных направлениях. Возвращаясь если не в пещеру, то в материальный мир отражений, уже не намагниченный любовной страстью, поэт начинает осознавать необходимость путешествия в одиночестве[156] – обратно в город, тогда как его возлюбленная, с томом «Истории» Ключевского[157], совершает свой собственный «переход»: «Ты значит перешла, как мы договорились, с проводником»[158] (III: 26). Боль, вызванная разлукой с чем-то самым близким, возможно непреходяще родным, дает право предположить, что поэт теряет связь с запредельностью и что понадобится какое-то время, чтобы после долгой ночи его зрение смогло приспособиться к наступающему рассвету.
Но не все так просто, поскольку с молодым человеком происходят странные, необъяснимые перемены: к концу ночи «он» (в тексте неожиданно отброшено лирическое «я», и поэт превращается в «третье лицо»)[159] забывает не только цель своей поездки, но и адресата наполненного такой страстью дневника и не может найти ни ее имени, ни адреса. Связь с миром вневременности радикально преобразовывается: она больше не выражается через личные страсти и переживания, а оборачивается осознанием своего призвания – призвания художника, проживающего превратности судьбы другого, того самого «третьего лица». Резкая боль уходит, сметенная мыслями о будущем в творчестве, и только тогда зрение героя начинает адаптироваться к окружающей реальности:
Писавший прохаживался. Он думал о многом. Он думал о своем искусстве и о том, как ему выйти на правильную дорогу. Он забыл, с кем ехал, кого проводил, кому писал (III: 30).
Поэт уже готов приобрести билет и продолжить свое путешествие, и с наступлением серого рассвета читатель оставляет его на платформе, где опять переплетаются свет и тьма:
Серел восток, и на лицо всей, еще в глубокую ночь погруженной совести выпадала быстрая, растерянная роса. Пора было подумать о билете. Пели петухи и оживала касса (Там же).
Переход к «третьему» лицу также указывает на смену жанра: поэт думает уже не о поэзии, чтобы преодолеть тоску и «заб[ить], затуп[ить] ее, неистовую, стихами» (III: 26). Вопрос, пока еще очень неопределенно, ставится о поприще прозаика, поскольку художественной прозе скорее свойственно повествование от третьего лица (или лиц), тогда как обращение к читателю от первого лица характерно для лирической поэзии[160]. Таким образом, опыт адаптации зрения, начавшийся в Туле, ведет не просто к синтезу различных слоев личного опыта, выявляющих существование автономного трансцендентального сознания. Искусство, о котором мечтает теперь поэт, – это создание другого «я» или появление на свет «его» вместо «меня».
Потерявший возлюбленную, молодой человек противопоставлен Савве Игнатьевичу, для которого чувство вечного в искусстве проявляется с самого начала повествования. Однако тяга Саввы Игнатьевича к театральному миру сразу же сталкивается с чуждой исторической реальностью, когда эпизоды насилия, разыгрываемые московскими «киноактерами», поняты пожилым человеком не как новая действительность, порожденная революционной эпохой, а как свободная фантазия – отвратительный спектакль, из которого он оказывается исключен. Шок от нового и столь чуждого ему представления ведет к эмоциональному пробуждению. Придя домой, усталый и одинокий актер пытается найти хоть кого-нибудь, кто бы мог назвать его по имени, ласково и любовно, – Саввушкой. Потребность ощутить присутствие близких людей сохраняется в нем до тех пор, пока он не проживает, словно историческую реконструкцию, встречу с собой молодым в сладостный и горький момент вернувшейся памяти:
[И] вздрогнул, когда, как это полагалось, на расстоянии двух с половиной десятков лет услыхал за той перегородкой милое, веселое: «До-о-ма»… Старика душили беззвучные рыданья (III: 32).
Но, даже возвращаясь к любви своей молодости, потерянной на долгие годы, стареющий человек не забывает о творчестве[161]: встречу с собой в прошлом он переживает как пьесу, где может сыграть роль «с иллюзией, которая составила бы гордость иного его брата» (III: 32). Двигаясь мысленно в обратном временном направлении и как будто обретя свою Любовь Петровну, старик не отбрасывает при этом свое творческое «я», но достигает единения, пока еще не дарованного поэту.
Но опять же
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу От философии к прозе. Ранний Пастернак - Елена Юрьевна Глазова бесплатно.
Похожие на От философии к прозе. Ранний Пастернак - Елена Юрьевна Глазова книги
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Сестра моя, жизнь (сборник) - Борис Пастернак - Биографии и Мемуары
- Олег Стриженов и Лионелла Пырьева. Исповедь - Олег Стриженов - Биографии и Мемуары
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
- Франсуаза Саган - Жан-Клод Лами - Биографии и Мемуары
- О искусстве - Валерий Брюсов - Критика
- Танки и люди. Дневник главного конструктора - Александр Морозов - Биографии и Мемуары
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Книга непокоя - Фернандо Пессоа - Биографии и Мемуары
- Большая Медведица - Олег Иконников - Биографии и Мемуары
