Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, так происходило и прежде: мы путешествовали по России вместе с передовыми армейскими частями, перепрыгивая с одной взлетно-посадочной полосы на другую. В эти дни для перевозки самого необходимого в нашем распоряжении обычно были три транспортных «Ju-52». После нескольких рейсов наши механики, наши палатки и коробки с нашим пайком собирались в новом месте. Мы, пилоты, возвращались из нашего первого патрульного полета над новым сектором, израсходовав боекомплект, на самолетах, более или менее поврежденных в боях. Обычно нас ждали луг или клеверное поле, которые после этого приобретали название аэродрома. Эти летные поля получали названия от соседней деревни или группы лачуг, названия, которые скоро стали известны каждому в люфтваффе: Питомник, Любань, Морозовская или Гигант[75]. Тем временем основная часть эскадры могла находиться где-нибудь в Польше или Крыму, где использовалась в качестве склада и транзитного лагеря для групп отпускников.
В этом конкретном случае инспектор истребительной авиации фактически просил, чтобы мы сотворили чудо: мы, как ожидалось, должны были раздробить наш наземный персонал, и это при том, что мы еще не получили замены людям, потерянным нами в Северной Африке. Транспортные самолеты не могли летать в течение нескольких дней, и чувствовалось, что они не переживут эти вылеты. Воздушный флот не был великодушен к немногим «Ju-52», которыми он все еще обладал.
До предыдущего дня наши самолеты обслуживались 53-й истребительной эскадрой, чьи две группы базировались в Комизо и Джербини. Однако число непригодных для полетов самолетов росло так быстро, что требовалось найти лучшее решение.
В ночь на 5 июля часть технического персонала моей эскадры была на грузовиках отправлена в восточную часть острова. К западу от Катании до подножия Этны лежала широкая равнина. Высохшие, пустые поля, с которых пшеница была давно собрана, тянулись вдаль, насколько глаз мог видеть, усеянные точками пересохших, пыльных оливковых деревьев.
Узкая дорога вилась между несколькими никудышными фермами, обозначенными на карте как Джербини. В результате равнина, имевшая несколько идеальных площадок для взлета и посадки, получила претенциозное название «аэродром Джербини».
Когда мой «мессершмитт» катился к стоянке, я видел механика, показывавшего жестами, чтобы я остановился под оливковыми деревьями. Но едва я покинул взлетно-посадочную полосу, огромное, заверяющееся желто-коричневое облако пыли окутало самолет. Я не мог вообще ничего разглядеть, и потребовалось некоторое время, чтобы снова появились люди, деревья и бараки. Слой пыли был такой толстый, что цвет моих крыльев стал темно-желтым. Я открыл фонарь и огляделся. Во всех направлениях в горячем, струящемся воздухе поднимались столбы пыли. Самолеты моей 1-й группы садились и рулили к стоянкам, предназначенным для них.
Жара была невыносимой. Во влажном воздухе – ни ветерка, моя рубашка, промокшая от пота под снаряжением, прилипла к телу. Солнце делало кабину похожей на духовку. Я отстегнул парашют и вылез на крыло. В нескольких метрах, вне палящего солнца, стоял барак. Вдоль него в земле была выкопана зигзагообразная траншея. Кто-то в ней громко разговаривал по телефону: «Я не понимаю, что вы говорите… Какой квадрат карты?»
Только сейчас я заметил в тени оливкового дерева жалкую фигуру. Гауптман Кегель неподвижно сидел на корточках, его голова была перевязана, а правая рука висела на поддерживавшей повязке. Он смотрел на меня почти укоризненно.
Я спрыгнул с крыла в пыль, снял ножные ремни с патронами сигнального пистолета и стянул через голову спасательный жилет.
– О господи, Кегель, – сказал я, – вы ужасно выглядите.
Он сделал попытку подняться.
– Ради Небес, не вставайте! Что случилось?
Кто-то в бараке все еще кричал в телефон. Механики, раздетые до пояса, бежали к самолету, и топливозаправщик с визгом остановился перед моим «Ме». Жара была убийственной; я чувствовал, как палящее солнце плавило мою голову. Я вынул из наколенного кармана и надел кепку Африканского корпуса с длинным козырьком, защищавшим глаза. Я должен был без промедления связаться с инспектором истребительной авиации и узнать самую последнюю информацию. Самолеты должны были быть немедленно заправлены. Я надеялся, что нам скоро прикажут подняться в воздух, потому что на аэродроме не было никакой защиты от бомбардировщиков.
– Господин майор… – произнес Кегель, о котором я почти забыл. – Я был похоронен, господин майор, в траншее… Мы потеряли «шторьх» – он сгорел. Все, что осталось, – там.
Я увидел почерневший от огня скелет хвостовой секции, торчащий позади барака.
Гауптман Кегель был с нами всего несколько дней. В гражданской жизни он был активистом «Национал-социалистического авиационного корпуса»[76]. Он был старше нас и, хотя прошел курс подготовки на «мессершмитте», не участвовал в боевых вылетах. Я назначил его на командный пункт, чтобы он контролировал вылеты, составлял боевые донесения и вел журнал боевых действий. Ему необходимо было быстро адаптироваться в маленьком сообществе штаба эскадры. Вечером, когда он прибыл, казалось маловероятным, что он собирается делать это, так как слишком много болтал о своих прошлых достижениях и опыте в «Добровольческом корпусе»[77] и в «черном рейхсвере»[78]. Едва ли было удивительно, что наши молодые летчики, ежедневно участвовавшие в боях и имевшие мало времени для бывшего героя, обращались с ним несколько пренебрежительно и с иронией. Он сразу получил прозвище Умный Клауд и вынужден был отвечать на повторяющиеся и невинные вопросы Фрейтага относительно видов снаряжения «черного рейхсвера», почему он не носит форму «Национал-социалистического авиационного корпуса», и тому подобные. Вскоре его спесь спала, и с тех пор он вел себя в манере, соответствующей офицеру нелетного состава в звании гауптмана из штаба эскадры. И теперь он также дожил до беды, но уже на земле.
Барак состоял из одной комнаты. Он был построен молодыми парнями из рабочей команды за несколько дней до этого, и в нем еще царил запах свежей древесины, который, если бы не эта ужасная жара, мог бы быть освежающим.
Мебель включала две железные кровати у противоположной стены, каждая из которых была накрыта покрывалом, и узкий стол напротив двери. С оливкового дерева перед окном свисали провода, которые вели к темно-коричневой коробке с телефонным аппаратом. Полевой телефон, карта и телетайп дополняли командный пункт эскадры. Отчаянное, безжалостное сражение, в которое мы были вовлечены, позволяло иметь только самое необходимое оборудование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Жизнь летчика - Эрнст Удет - Биографии и Мемуары
- Десять лет и двадцать дней. Воспоминания главнокомандующего военно-морскими силами Германии. 1935–1945 гг. - Карл Дениц - Биографии и Мемуары
- На взлет! Записки летчика-истребителя - Федор Архипенко - Биографии и Мемуары
- Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье - Биографии и Мемуары / Военная история
- Танковые сражения 1939-1945 гг. - Фридрих Вильгельм Меллентин - Биографии и Мемуары
- Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945 - Гельмут Шибель - Биографии и Мемуары / Военное
- Алтарь Отечества. Альманах. Том 4 - Альманах Российский колокол - Биографии и Мемуары / Военное / Поэзия / О войне
- Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Морские волки. Германские подводные лодки во Второй мировой войне - Вольфганг Франк - Биографии и Мемуары
- При дворе последнего императора - Александр Мосолов - Биографии и Мемуары