Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видишь ли, Юлько… Я думаю все-таки… ты сам виноват. Ты первый начал. Если бы не ты, всего этого бы не случилось…
— Вот как! — сказал Юлько и через силу улыбнулся. — Ты правда так думаешь?
— Правда.
Ага, значит, ты, Лили, не хочешь делать вид, что Юлько Ващук обиженный, а Славко Беркута — хулиган? Ты не хочешь делать вид, Лили?
ДВАЖДЫ ДВА — ЧЕТЫРЕ
(Глазами Славка Беркуты)
Знаю, что виноват. Разве можно разрешать споры, раня товарища шпагой? Нет, я сделал это не нарочно, и все-таки мне кажется, что нарочно. Отец Юлька ходил к Андрию Степановичу и приходил в школу, вызывали моих родителей, все было — и Антон Дмитрович со мной говорил, и директор, и папа.
Папа повторил вопрос Андрия Степановича: зачем бился с парнем, который никогда не держал шпагу в руках? Тем более, что этот парень — мой приятель. В конце концов все согласились, что произошел несчастный случай, никто и не допускал, чтобы Славко Беркута мог нарочно ранить друга. Только я один знаю, что это не совсем так, — конечно, я и правда не нарочно ранил Юлька, но я все-таки хотел, чтобы он почувствовал, понял, увидел: не все само идет в руки, не все в жизни просто и легко.
Юлько уже в школе. Сидит рядом. Молчит. Ни слова — как заледенелый. Три дня молчит. Да и к чему говорить — он все сказал, когда я приходил к нему домой.
… Мама купила мандарины.
— Ты должен пойти. Что? Как тебе не стыдно! Ты покалечил товарища и теперь не можешь его проведать? Да хотя бы для того, чтобы попросить прощения у Юлька и у его матери. Ты что, просто маленький трусишка? Отнеси мандарины. Помнится, он их очень любит. Так идешь?
— Ну ладно, пойду. Но без мандаринов!
Мама Юлька не сказала мне ничего. Лишь «добрый вечер», да и то тихо-тихо, словно про себя. И Юлько сначала ничего не говорил. Только так, по-своему, скривил губы. Я тоже молчал. Мама советовала просить прощения. А как? «Прости меня, Юлько, я не хотел»? Или: «Очень было больно, Юлько? Я не хотел».
Потом Юлько встал. Он был совсем бледный и страшно похудел. Лицо сбоку — ну просто как нож для разрезания бумаги, так заострился нос и подбородок и утончились губы. Я думал: «Скверно, если это из-за меня он стал такой, из-за этой дурацкой царапины. Я ведь и в самом деле не хотел его калечить».
— Ты зачем пришел? — спросил Юлько. — Жалеть меня? Так мне этого не надо. Или ты пришел каяться? Не смеши меня, Беркута. Слушай, я тебе сейчас кое-что скажу. Я знаю, чего ты ко мне цепляешься. Ты просто завидуешь мне. Понимаешь, ты мне завидуешь, вот и вся закавыка.
— Не выдумывай, Юлько! С чего это я стал бы тебе завидовать?
— Я не выдумываю, это правда. Ты и за спелеологию взялся из зависти. И фехтованием поэтому занялся. Ты ничего не понимаешь, Беркута… У тебя же все хорошо, все просто, ты думаешь: дважды два — четыре, и никаких сомнений. Разве не правда? Хорошо тебе, у тебя все в порядке…
Много тогда наговорил Юлько. О том, что все вокруг — обыкновенные, а ему хочется только необыкновенного, потому что он и есть как раз тот человек, которому доступно сложное. Мы все думаем одинаково, а у него о каждой вещи на свете свои мысли. Свои собственные.
И когда Юлько так говорил, я понял, чего хотел от него. Понял, что хотел ему доказать. Нет, я совсем не завидовал, честное слово, я даже понятия не имею о том, что такое зависть. Но всегда, когда надо все объяснить и расставить по местам, как шахматные фигуры перед началом игры, со мной что-то творится: не могу говорить или вместо того, что думаю, несу какую-то чепуху. Торможение какое-то происходит или как это там зовут.
Так и в тот раз. Я сказал:
— Не кричи, не надо, твоя мама подумает, что мы ссоримся.
Это была глупость, мне тогда было все равно, подумает его мама, что мы ссоримся, или нет… Но сказал я именно это.
— А разве это не правда? Мы же и в самом деле ссоримся. Ты ведь такой… Все у тебя хорошо, все просто, все в порядке, никогда никаких неприятностей, ты всегда знаешь, что тебе делать, а…
Неправда, Юлько, неправда, я не знаю, что делать и как поступить. Вот, вместо того чтобы попробовать понять тебя и себя, орудовал шпагой. Ничего у меня не бывает просто, ни у кого просто не бывает.
Снова я не сказал вслух то, что думал. Я молчал. Даже размышлял, не спросить ли у Юлька насчет мандаринов — любит ли он их или нет. Мне все мои мысли о важном казались смешными и неумными. Зачем я пришел к Юльку? Знал же, что не следовало идти. Но мама сказала: «Ты маленький трусишка». Ну и пошел.
— У тебя всегда все легко, всегда у тебя дважды два — четыре, тебе хорошо. Я не могу тебя видеть. Я просто не могу тебя видеть, понимаешь? Уходи!
Юлько уже один раз так смотрел на меня. Когда это было? Горела свеча, и лежали густые тени. Юлько показывал мне своих лошадей. Я что-то говорил, не помню, что именно, и Юлько тогда смотрел точь-в-точь так же, как сейчас.
— До свидания, — проговорил я. — Будь здоров!
Это опять были не те, не нужные слова. Я хотел понять Юлька, почему он такой. Может, у него что-то случилось, что-нибудь помимо наших споров и этой царапины на бедре?
Когда я выходил, Юлько лежал ничком, спрятав лицо в подушку, а теперь сидит рядом и молчит; и я вспоминаю, как он зарылся тогда лицом в подушку, и мне становится грустно и нехорошо, словно я проиграл несколько боев сразу.
* * *«Дважды два — четыре, это истина для всех, — думает Юлько. — Дважды два — четыре, это слишком просто. Дважды два — пять сложнее. В это даже нельзя поверить, и это — для меня, потому что я понимаю в таких вещах», — думает Юлько.
Так ты думаешь, Юлько?
ЭТО БЫЛО В ПЯТНИЦУ
Школа гудела, перешептывалась, широко раскрывала глаза. Суд? Будут судить Славка Беркуту? Кто будет судить? Десятиклассники? И двое из восьмого? А седьмой «Б» отказался! Им теперь снизят оценки за поведение, потому что они взбунтовались и всем классом ушли с воспитательного часа. Вот это да!
Относились к событию по-разному. Одни с повышенным интересом: а как же, ужасно интересно — суд! Другие удивлялись: Беркута — хороший парень, что он мог натворить? За что его будут судить? Третьи расспрашивали: «А кто такой Славко Беркута?» И тайком косились — он чувствовал на себе заинтересованные осуждающие, сочувственные взгляды. Впору было закричать в отчаянии:
«Ну да, это я, я, я, Славко Беркута! Чего вам надо? Ну, вот я! Любуйтесь, если вам так интересно!»
А можно было просто взять и уйти, уйти из этой опостылевшей школы, которая когда-то — да что там когда-то! — которая еще несколько дней назад была своей, родной школой, куда хотелось приходить, где даже стены были привычные, светло-зеленые с белым, — теперь просто противно смотреть на эти стены…
Размеры его вины возрастали от перемены к перемене.
— Что он сделал?
— Говорят, ранил шпагой товарища, Юлька Ващука.
— Да нет, это было раньше! А потом он напился с какой-то компанией, гулял по городу и озорничал.
— Витрину разбил — это правда?
— Какая там витрина! У него нож нашли!
Славку обо всем этом ничего не известно. Он знает только, что будет суд, и уже сейчас, накануне, чувствует себя приговоренным к смерти.
Когда пришло письмо, Беркуту вызвали к директору. Директор все время повторял:
— Вот видишь, ты даже не возражаешь! Такое пятно на нашей школе! Негодник! Сперва ранил товарища. И думаешь, если простили, так теперь можно вытворять что хочешь! Честь школы тебе не дорога, можешь убираться вон!
Потом директор немного успокоился, вызвал Варвару Трохимовну и велел прочитать письмо в классе.
«Ученик вашей школы Ярослав Беркута был задержан членом народной дружины в 21 час 23 ноября этого года. Он пьянствовал в подъезде с несколькими другими подростками…»
Второй раз Славко слушал письмо совсем равнодушно. Словно это и не его там обвиняли.
23 ноября? Это было в пятницу. Обычно в пятницу в девять кончается тренировка. Но Славко больше не ходил на тренировки. С того самого дня, когда случилась эта история с Юльком. Он даже обходил улицу, где был спортзал.
Он собирал дома «бандуру», не решаясь сказать, что больше не ходит на тренировки. Собирал «бандуру» и шел куда-нибудь из дому. Вернувшись, глотал чай с лимоном и без аппетита грыз сухарики. Для него просто счастьем стали мамина длительная командировка и папины дальние рейсы, из которых тот возвращался очень усталый и не очень наблюдательный.
Да-да, это была пятница, и он сделал вид, будто идет на тренировку, и никто на свете не мог бы подтвердить, что он в тот вечер не пил вина в темном подъезде с темными типами. Он и сам не мог бы ничего доказать…
А седьмой «Б» взбунтовался. Первая начала Лили, а потом все спорили, кричали и возмущались, категорически отказывались быть судьями и вообще протестовали против суда. И все взяли портфели и ушли из школы сразу после звонка — не остались после уроков, когда Варвара Трохимовна собралась рассказать им, как должен проходить суд и как его должен проводить седьмой «Б».
- Рецепт волшебного дня - Мария Бершадская - Детская проза
- Как узнать любовь? - Ирина Мазаева - Детская проза
- Дом П - Юлия Кузнецова - Детская проза
- Нина Сагайдак - Дмитрий Мищенко - Детская проза
- Ксюшины сказки - Светослав Пелишенко - Детская проза
- День числа Пи - Нина Сергеевна Дашевская - Прочая детская литература / Детская проза
- Папа, мама, восемь детей и грузовик - Анне Вестли - Детская проза
- Самая младшая - Лариса Романовская - Детская проза
- Праздничные истории любви (сборник) - Светлана Лубенец - Детская проза
- Школьная любовь (сборник) - Светлана Лубенец - Детская проза