Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Бронзовый бог! Косая сажень, чеканный профиль, амулет из акульего зуба, болтающийся на курчавой груди. Зарубив старца, Бичико этому везучему богу-Арчилу на блюдечке не одну сексапильнейшую Зосю поднёс, но и завещанный ей ненавистным богатеем белый дворец в глубине мандаринового сада.
– Ты-то как во все подробности въехал?
– Я Митьку Савича провожал из Гагры в Тбилиси. Начали с купат в «Аргизи», потом в жоэкуарской пацке до митькиного поезда выпивали с обделённым наследственными богатствами сынком убитого, случайно к нам подсел, – отчитывался Соснин, – не унывал, налегал на чачу, вот и развязался язык – смаковал выразительные детали: окровавленное топорище на персидском ковре, брызги крови на мраморной колонне и прочее, прочее, а в соседней избушке, за бамбуковой шторкой, в пряном сумраке, под полкой, на которой празднично посверкивали медные этнографические кувшины, певучие гости гуляли на годовщине свадьбы, Арчил и Зося во главе стола восседали. Хороший выдался вечер. Веяло осенней свежестью, в ущелье стекал со снежных гор ветерок – стекал, срывал с пятнистых платанов, шумевших над декоративной ресторанной деревенькой, пожелтевшие листья, с шорохом сметал в бетонное русло пересохшей реки… каким громким пышным тостом провожал гостей за шторкой Арчил, поднимая рог…
– О-о-о, огненный романный сюжет зазря пропадает!
– Шекспировские страсти-мордасти меркнут!
– Да, трагедия стала гвоздём сезона!
– В субтропиках ежесезонно кипят убойные страсти, недаром в «Гагрипш» знойные блондинки с российских просторов для острых ощущений съезжаются. Из номеров после ужина несутся душераздирающие вопли любви, зачиная многоголосый многоактный концерт… но экстазы обманчивы, как всякий пролог; бывает, обидчивые гордые горцы под занавес ночи причинно ли, беспричинно слепнут в любовной ярости, пускают в ход короткие кривые ножи, такими баранов режут.
– Вот где настоящие мужчины! – в один голосок воскликнули Таточка с Людочкой и рассмеялись.
– Я однажды нарядилась в старорежимную бабушкину блузку с брюссельским кружевом, чтобы Митькин день рождения справлять, хотела за тобой зайти, помнишь? – заговорила негромко Милка, неуверенно повернулась к Людочке, – впереди меня шёл по коридору официант, сгибался под тяжестью громадного подноса с заказанной едой, выпивкой, он толкнул коленом дверь номера и как ошпаренный… томатный соус с подноса аккуратненько мне на блузку… а отстирать тот соус…
– Сацибели! Горького перца больше, чем помидоров.
– Невинная загадка для дебилов! Что увидел официант в номере «Гагрипша», открыв дверь без стука?
– Подлить ещё красненького?
– Какой стронций? – у Милки внезапно задрожал голос, – я тоже в Париже не была, тоже хочу на мир посмотреть хоть в щёлочку. Так и умру, ничего не повидав? Ни Франции, ни Италии…
– Ни Англии, ни Германии, ни Испании… – продолжил ряд Бызов.
– И ни Гавайских островов, ни Канарских, – вздохнул Художник.
– Но я хочу, хочу…
– Валяй! – смеялся Бызов, – русские красавицы – наше тайное биологическое оружие.
– И – неистощимые энергетические резервуары для художественных вампиров! Пикассо, Матисс, Леже, благодаря экологически-чистой кровушке, выпитой из русских подружек, сколько прожили…
– Дали и сейчас живёт припеваючи.
Милка полными слёз глазами смотрела на Шанского.
– Смирись и жди Пенелопой. У тебя не тот состав крови, чтобы по заграницам законно шастать, мне по расовым стандартам исторической родины и ОВИРа можно, тебе нельзя, – важно отвечал он.
– Ты… Толенька, ты вернёшься?
– Если бы знать…
– Ну-ну, не разводи нюни, чем я-то Толеньки хуже? Издавна и по гроб преданный тебе учёный-ариец, навеки невыездной, с тобой остаётся, – положил лапу на её дёргавшееся плечо Бызов.
– Толенька, ты нас бросишь в этом… этом, – срывался голос, потекла тушь с ресниц, – этом бинарном свинарнике?
Повисла напряжённая тишина.
– С крупным рогатым поголовьем впридачу! – попытался растормошить Милку Бызов, но безуспешно.
– Как хорошо нам было вместе у моря, помните? Помните холерный год? – пустые, чистые пляжи… помните заплывы до гор?
– До гор? – удивился Гоша.
– Ну да, до гор, заплывали подальше в море, чтобы увидеть над рощей заснеженные вершины. А в позапрошлом сезоне, помните, в Мюссере за третьим ущельем пикник затеяли. Забыл, Толенька? Ты хворост для костра собирал, и Ильюшка… – Милка тронула Соснина помутневшим взором, потёрла мокрым платком глаза, – помнишь, обаятельный тбилисский князь сюрпризами баловал? – сперва мальчишка из Агарак молочного жареного поросёнка притащил, потом, когда солнце садилось, туман вспенивался над далёкой рощей… сил не оставалось обратно брести по скалам, вдруг глиссер приплыл за нами… и мы летели над розовым морем…
– И снег зарозовел на горах, – вспомнила Таточка.
– Сезон был особенный, – согласилась Людочка, – ни одного дождя.
– В прошлом году выдался тоже сухой октябрь.
– Да, месяц свободы.
– А помните Вахтанга, ну-у, наш консул из Бельгии, помните, высоченный красавец, интеллигентный? Недавно на Невском встретила…
– Романтическое начало! Обещан венец и выезд в круглогодично свободный мир?
– Нет, меня и узнал не сразу, спешил. А тогда он с тобой заявился, Толенька, мы в «Руне» обедали, помнишь? Подсел и советует: ткемали к дичи, форель лучше с гранатовым… А твой институтский профессор, ну как его, спортивный, на водных лыжах носился, в теннис молодых побеждал? – повернулась к Соснину, – да, Виталий Валентинович, с Вахтангом лучшие рестораны Парижа и Брюсселя обсуждать принялись… такие гурманы… я тоже в Париж хочу…
– Заладила! Пушкин не был в Париже и ничего!
– Толенька, из нашего-то сюр-абсурда – в скучненькое благополучие? Не затоскуешь?
– Препаршивая потребительская цивилизация, спору нет, – сокрушался, громко вздыхая, Шанский, – но куда ни кинь, всюду клин.
– Во всём евреи виноваты! – загоготал Бызов, – не нынешние, как вы подумали, а древние иудеи, основоположники. Кто их просил соблазнять огромный дикий мир своими местечковыми абстракциями? – единобожием, деньгами, буквенным алфавитом…
– Толенька, ты там прославишься, нас позабудешь. Мы тут будем тихо стареть, болеть, отстаивать панихиды. Толенька, – подняла заплаканное лицо, – тебе не страшно будет умирать на чужбине?
– Ты сказала, что я прославлюсь! Смерть в лучах юпитеров не страшна.
– Погоди, при чём здесь Вахтанг? – запуталась Таточка.
– При чём? Сама не знаю… Зато Дима, бывший капитан, ну тот, которого с океанского лайнера на прогулочный катер за пьянку списали, чтобы в Мюссеру на дачу Сталина возить экскурсантов, с цветами и шампанским вдруг ко мне завалился, – Милка приходила в себя, воспоминания о приморском рае высушивали глаза, – какой капитан? Забыли? На Лидзавском рыбзаводе доставал копчёную рыбу, барабульку, пай в наши пиры вносил. А Баграт-хачапурщик жарил, жарил только для нас, плевал на очередь. На Димкином переполненном катере, помню, призывные склянки бьют, пора отваливать, а капитан с нами пьёт, хохочет…
– Прохвост-Баграт сковородки смазывает машинным маслом!
– И сыр ворует!
– Всё равно вкусно! Мы пируем, немцы-гедеэровцы маются тихонечко в очереди, думают – зажрались русские свиньи…
– Ну вот, в свинарник вернулись!
– Эмилия Святославовна, развейте недоумение, – звякнул ножом по тарелке Головчинер, – как удаётся вам из свинарника прямёхонько в райские кущи сигать, потом – обратно в свинарник? Чем так абхазские субтропики дороги? Отдыхал в Гагринском санатории на горке, над железнодорожным Павильоном, да, в бывшей резиденции Лаврентия Павловича, да, буйная растительность, тёплое море, но в двух шагах от набережной – отчаянная антисанитария.
– Пальмы, вай-вай, – качнул головой Художник.
– Не пальмами же едиными… допустим, допустим, вымечтали себе Аркадию, да ещё, низкий поклон, с точными географическими координатами, – выстраивал умозаключение Головчинер, – но экзотичную флору, море Анатолий Львович, если выпустят, в Париж с собою не увезёт. Что помешает в очередном отпуске вновь сполна насладиться? И почему тамошними трапезами бредите, хотя признаёте, что кофе с вином и те поддельные? На моей памяти очень средненькое санаторское питание, в обжорках, которые начитанные курортники величают духанами, немилосердная грязь.
– И сдачи не дождаться, ни в ларьке, ни в ресторане.
– У меня после такого, с позволения сказать, духана язва взыграла, – скорчил болевую гримасу Гоша, – харчи переперчили, скисшие помидоры духанщик в навечно испачканном фартуке зачем-то поливал уксусом.
– Чтобы запах гнили забить.
- Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин - Русская современная проза
- Дом на волне… Пьесы - Николай Бойков - Русская современная проза
- Любовь без репетиций. Две проекции одинокого мужчины - Александр Гордиенко - Русская современная проза
- Любовь без репетиций. Неполоманная жизнь - Александр Гордиенко - Русская современная проза
- Дональд Трамп и Владимир Путин – великие люди. Сборник стихов - Сергей Семенов - Русская современная проза
- Теория Большой Игры - Егор Шиенков - Русская современная проза
- Я спросил у радио… Маленькая повесть - Олег Копытов - Русская современная проза
- Праведный грех - Владимир Ушаков - Русская современная проза
- Музыка – моя стихия (сборник) - Любовь Черенкова - Русская современная проза
- Хризантемы. Отвязанные приключения в духе Кастанеды - Владислав Картавцев - Русская современная проза