сразу о том, что Блажевич не пришел на свидание и не звонит ей, Катя не решилась. Ей было обидно это непонятное исчезновение Гришки, и Катя начала издалека.
Она спросила Юлю:
— Ты что сделаешь, если кто тебе назначит свидание и не придет?
Русоволосая и белокожая Юля испуганно взглянула на подругу и вдруг покраснела так густо, будто вся кровь тела плеснулась ей в лицо.
Катя тоже смутилась:
— Ты что, Юля? Я ведь тебя ничем не обидела.
— Нет, не обидела… Но я не знаю, что надо делать, когда не приходят на свидание…
— Но все-таки, Юлечка?..
— Я не знаю, — повторила Юля, и Катя не слухом, а сердцем услышала в ее голосе слезы.
Удивленно посмотрела на Юлю, пожала плечами и отступилась. До этого разговора она хотела просить пойти с ней в общежитие к Блажевичу, но теперь уже было неудобно.
И Поморцева пошла одна.
Ноги несли ее вперед, а душа топталась и замирала, будто кто ее привязал на веревочку. А вдруг она, Катя, просто разонравилась Гришке? Вот придет сейчас в комнатку, а там сидит счастливая соперница. Посмотрит она на Поморцеву с иронией и презрением, а потом усмехнется, когда Катя убежит! Легко делать независимое лицо, если парень не отступает от тебя ни на шаг, и совсем нельзя хранить спокойствие, когда отворачивается.
— Да нет же! — говорила уже себе девушка через несколько секунд. — Не похож он вовсе на вертопраха, Гришка! Если разлюбил, не станет петлять. Скажет.
И Катя твердо решила: с Блажевичем случилось несчастье. Тяжело болен или упал с высоты, или угодил под трамвай, или отравился рыбными консервами. Мало ли бед может свалиться на человека, которого ты любишь!
«Уж как я его выругаю, если жив и здоров! — думала она, подходя к Дворцу строителей. Но тут же говорила совсем другое: — И вовсе не буду ругаться. Лишь бы у него все хорошо».
В общежитии ее встретила недобрая, как ей показалось, тишина. Поморцева была здесь до этого единственный раз — в тот день, когда впервые, забыв обо всем на свете, целовалась с Гришей.
Пожилой человек, звонивший по телефону, покосился на девушку, ткнул пальцем в деревянный диванчик:
— Посиди.
Он долго и нудно, как померещилось Кате, рассуждал с кем-то о простынях, наволочках, водопроводных кранах, масляной краске, и все поглядывал на девушку таким взглядом, который говорил: «Вот, милая, ты же сама видишь — ни один государственный вопрос не решается без меня. Как белка в колесе кручусь».
Наконец закончил разговор, медленно набил трубку табаком, долго раскуривал ее.
Подышав дымом, спросил:
— К кому?
— К Грише Блажевичу, — покраснела Катя. — Что с ним?
— То есть, как — «что?»
— Что-нибудь случилось? — спросила Поморцева, и ей захотелось плакать и от неудобства своего положения, и от этого, хотя и дружелюбного, кажется, но допроса.
— Случилось?.. — усмехнулся пожилой человек. Он, вероятно, начинал догадываться, в чем дело. — Еще бы! Стан на сдаче.
«Что ж из того?..» — хотела сказать Катя, но вдруг всплеснула руками и смущенно умолкла.
— Вот то-то и оно, — заметив ее красноречивый жест, проговорил мужчина. — Трудно сейчас там, и никто со временем не считается. И парни к девушкам не ходят, и девушки на время о парнях забыли. Тут уже ничего не поделаешь…
«Боже, какая я дура! — с облегчением выругала себя Катя. — Как же, в самом деле, забыла, что творится на стройке! Люди, небось, валятся с ног, приводя все в порядок, залатывая прорехи».
— Да… да… конечно же… — пробормотала она вслух, теребя концы шали.
«Мог бы хоть позвонить в диспансер, — подумала она в следующую секунду о Гришке. — Если любит, то мог найти время. Усатый черт!».
— Я подожду его здесь? — спросила Катя.
Комендант — она уже поняла, что это комендант, — не ответил сразу. Наморщил лоб, сощурился, даже пожевал губами и, наконец, утвердительно кивнул головой:
— Подожди. В порядке исключения. Если кто спросит — скажи: Рогожкин разрешил. Иван Иваныч.
Катя подумала, что после этого комендант уйдет, но он уселся рядом, на диванчик, подымил трубкой, посоветовал:
— Я б на твоем месте домой пошел. Ну, посуди сама: явится сейчас с работы почти что мертвый. Две смены вытянул. Только-только до койки добраться. И грязный, как колесо. Ведь не понравится тебе. Это одно. А другое — он же мужик. Ему гордость не позволит тебе сказать «устал», «спать охота». Вот и станете сидеть рядом, тянуть разговор кое-как… Шла бы домой, а я скажу, как отдохнет, чтоб к тебе бежал.
Поморцева пристально посмотрела на пожилого коменданта и внезапно улыбнулась.
— Ты чего? — подозрительно покосился на нее Рогожкин.
— Простите, — сказала Катя, — я поначалу подумала: вот скучный человек. А теперь вижу: нет. Так вы уж не сердитесь, Иван Иваныч.
Рогожкин заметил ворчливо:
— Больно скорые вы на осуд, молодежь. Ты еще и рта открыть не успел, а тебя уже в дураки записали.
— Нет, что вы! Я и не думала!
— «Не ду-умала»! — протянул Рогожкин. — Я вижу.
Впрочем он тут же забыл свою обиду и стал рассказывать, как обстоят дела на стане. Комендант удивительно подробно знал все о ходе монтажа, легко оперировал специальными словами, и Кате даже показалось, что он и не комендант совсем, а мастер или даже начальник участка. Но тут же вспомнила разговор о простынях и масляной краске.
Потом Рогожкин стал говорить о Грише Блажевиче, и из слов коменданта выходило, что бригада монтажников пропала бы, как пить дать, без своего лихого и дельного электроприхватчика.
И Катя поняла, что Рогожкин, без всякого сомнения, выспрашивает молодых людей об их делах, а может быть, и наведывается на стройку, на рабочие места своих жильцов.
И еще, конечно, догадалась, что своими рассказами о Гришке комендант хочет сделать ей приятное.
Посмотрев на стенные часы, он покачал головой, приказал Кате:
— Ты разденься, а то упаришься.
И, помогая девушке снять пальто, добавил молодцевато:
— У меня тут, видишь, жарко. Иначе быть не может.
Время тянулось, а никто не шел в общежитие.
— Ну, вот что, — вздохнул Рогожкин, испалив две трубки табаку, — ты жди, а я пойду. Теперь недолго. Через полчаса второй смене конец.
Он достал из множества карманов добрый фунт бумажек, полистал их и, кого-то поругивая, направился к выходу.
Катя осталась сидеть на диванчике. Она прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы, и уже ни о чем, кроме них, не могла думать.
Внезапно на тумбочке, рядом, зазвонил телефон. Катя вздрогнула от неожиданности. Но никто не шел на звонок. Немного поколебавшись, она сняла трубку.
— Общежитие? — спрашивал далекий женский голос.
— Да, — подтвердила Катя, и чувство плохо осознанной досады
