Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я завертел головой, пытаясь отделаться от чувства, что кто-то за мной следит. Кому я тут нужен? Даже если в театре ещё работают приятели отца, вряд ли они помнят, как я выгляжу. Когда я был здесь в последний раз? Лет пять, шесть назад?.. По-любому изменился; наверняка не узнать.
– Ты чего такой нервный? – захлопывая том, спросила Катя. – Стоишь, как аршин проглотил. Расслабься.
Я промолчал. Заметил, что замёрзли пальцы. Катя тоже ёжилась, нос у неё покраснел. Надеюсь, в зале теплее.
– На.
Она с благодарностью закуталась в мой пиджак и тут же вскрикнула, показывая пальцем:
– Кешка! Кеш! Кешка!
И замахала руками.
Я думал, на её крик обернётся всё фойе, но интеллигентные зрители удивительно солидарно проигнорировали окрик. Зато от дверей, наискосок через лес, к нам, прихрамывая, двинулся высокий рыжеватый парень.
– Иннокентий Коршанский, – представила Катя, когда парень оказался рядом. – Мой старый друг. Кеша, это Олег, мой сосед по общежитию.
Сосед, значит. Я оглядел подошедшего паренька, вполголоса заметил:
– Тёзка инженера?
Я был уверен: рыжему Кешке невдомёк, кто вообще такой инженер. Но он серьёзно кивнул, да ещё добавил:
– Потомок. По материнской линии.
Ишь ты. Впрочем, я бы сам об этом инженере Коршанском слыхом не слыхивал, если бы однажды не попалась на глаза его статья про исследования радиоактивности.
– Слушай, Кать, – не дожидаясь следующей моей реплики, сказал Иннокентий. – Чего я тебя звал-то… У нас солистка на следующей неделе уезжает на пару дней, там три спектакля – два вечерних и утренний. Можешь заменить? Песенка всего одна и совсем простая.
– Какой вопрос, – улыбнулась Катя; мне показалось, она разрумянилась. – Могу хоть сегодня остаться на репе…
Второй звонок.
– …тицию, – облегчённо договорила она. – Ух, испугалась. Резкие стали звонки. Раньше такая трель милая была…
– Новый директор. – Коршанский пожал плечами. – Ну, выручаешь! Зайди тогда после спектакля. Или, хочешь, пошли, отведу в ложу.
– Которая смежная со сценой? – выпалил я.
Иннокентий удивлённо кивнул. А чему удивляться? Конечно, я знаю эту ложку. Я там провёл полдетства, если не больше. Однажды отец здорово выпил с приезжими кукловодами сразу после представления, забыл про меня и ушёл домой. Если бы не мама, так бы до утра и не вспомнил. А я ждал-ждал его, ждал-ждал – и уснул в ложе, которая в ту пору служила кладовой. Хранили тряпки: занавески, скатерти, костюмы. Тогда я ещё не задыхался от смеси пудры и пыли и быстро уснул. Уже поздно вечером, почти ночью, явилась мама, со скандалом велела открыть театр, накричала на техничек, которые прошляпили ребёнка, и вытащила меня, полусонного, на свет. Отца она после того случая выставила; его не было дома неделю, а может, больше.
Та неделя помнилась мне одной из самых счастливых: никто не орал, никто не пил, никто не устраивал ссор на пустом месте. Как прекрасно было без отца смотреть телевизор! Он вечно перекрикивал, пытаясь угадать фразу, и спорил с героями передач, а мультики запрещал смотреть вообще – называл их ноотупизмом.
Я хихикнул. Катя и Коршанский недоумённо переглянулись. Из зала донёсся шорох, и контролёрша на входе начала подгонять народ.
– Скоро начнётся, – озабоченно сказал Иннокентий. – Идём?
Катя кивнула, и мы отправились в ту самую ложу, где я однажды так сладко вздремнул в детстве. Там мало что изменилось: те же груды тряпья, облезшие чешуйки краски на перилах у бортика.
Я запустил ладонь под парапет, поелозил и нащупал пальцами нацарапанное тысячу лет назад «ОлегГГ». Потом пальцы наткнулись на что-то каменное и холодное. Фу-у, жвачка. Это тоже я тогда её прилепил. Фу! Видимо, тут с тех пор не то что не ремонтировали, но даже не прибирались толком.
– Куда ты лезешь? Смотри на сцену, – шепнула Катя, трогая меня за локоть.
Я поднял голову и зажмурился: прямо в лицо вспыхнули пронзительные сине-белые софиты. Их лучи выхватили снопы пыли над сценой, пролетели по залу, освещая зрителей и пустые места, – а затем замерли в ожидании музыки; всё замерло – весь зал, весь мир.
А потом…
Резко нарастая, появился звук; цвет; в зал хлынул густой запах петуний, загремело со сцены, в ушах, в голове, разрывая череп. Катя, вытянувшись, восторженно глядела на сцену. Там разворачивались пурпурные кулисы, словно лепестки гигантского бархатного цветка, отходили одна за другой высокие шторы, скрипели гардины, плакали смычки, вторили им литавры…
Я зажал уши руками, хотел выскочить из ложи, убежать из театра, оказаться подальше от Крапивинска, но прирос к стулу, не мог пошевелиться, не мог даже зажмуриться – смотрел и смотрел на этот плотоядный цветок, пожирающий всё мыслящее и живое, вытягивающий разум, втягивающий в себя, в жерло, в пасть этих беспечных, парализованных сиянием насекомых – зрителей…
«Машина, – отчётливо прозвучало маминым голосом в голове. – Не искусство – ремесло. Машина».
…Я не помнил, как прошёл первый акт. Отсюда куклы виделись близко-близко, они расплывались перед глазами цветными кляксами с золотыми иголками от света софитов. Я видел актёров, управлявших куклами; это были куклы на тростях, так что двух мужчин и двух женщин, на полтора часа подаривших свои души фигурам, я мог разглядеть в деталях.
В горле стало сухо; я смотрел, как шевелится голова мудрого филина, как трясутся пёстрые крылышки его совы-жены, как машет ушами лже-кролик. Это был типичный двухуровневый спектакль, где дети смеялись над забавными и нелепыми сценками, влюблялись в ярких, дружных зверей, а для родителей были предназначены более тонкие шутки и потайная мораль. Какая – я не мог разобрать, но знал точно: она была. Отец мне все уши прожужжал этой двухуровневостью сюжетов.
Отец.
Нахлынула нежность, по телу покатился жар, затеплели щёки. Я резко отвернулся, сглатывая, задрал голову к высокому, расписанному голубями и облаками потолку, чтобы загнать внутрь слёзы.
– Ты чего? – шепнула Катя, нехотя отрываясь от сцены. – Олег?
– Душно. Кать, я выйду на минутку.
Перед глазами стремительно расстилалась чернота, вспышки огней сужались, становились всё резче. Почти на ощупь я нашарил дверь, толкнул и выбрался из спёртого, холодного воздуха зала в сладкий, потеплевший простор фойе. Прислонился к стене; отдышался. Зрение почти вернулось, слух тоже, и, когда мимо меня прошли двое парней, я с лёгкостью опознал в одном из них Иннокентия. Услышал, как второй парень говорит ему:
– Сегодня с этой совой на соплях дотянем, а завтра точно отвалится, если не починить. Слушай, у Лёши вроде был какой-то знакомый мастер?
Я вспомнил, как смешно дёргалась куцая совиная шейка. Смешно и как-то совсем не в такт.
Чего я хотел? Зачесались, вспомнили что-то руки? Думал покрасоваться перед Катей? Хотел доказать,
- Кукольный дом (ЛП) - Ли Эдвард - Ужасы и Мистика
- Кукольный домик (ЛП) - Валлворк Крейг - Ужасы и Мистика
- Тысяча свадебных платьев - Барбара Дэвис - Русская классическая проза
- В предчувствии октября - Вячеслав Пьецух - Русская классическая проза
- Кукольный мастер - Генри Вульф - Ужасы и Мистика
- Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка - Сергей Донатович Довлатов - Русская классическая проза
- 1408 - Стивен Кинг - Ужасы и Мистика
- Тишина на дне коробки - Алёна Левашова-Черникова - Русская классическая проза
- Крольчонок в коробке - Дмитрий Сорокин - Русская классическая проза
- Ты - Светлана Уласевич - Ужасы и Мистика