Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скотт был человеком порыва. Следствием порыва, а не обдуманного намерения явилась большей частью вся его литературная биография. Если какой-то его роман, казалось, нравится публике меньше другого, если тема представлялась ему менее обещающей, что ж — он бормотал одно из своих любимых присловий:
Не вышло за дышло —Повернем колесом,
и принимался за другую работу. Он-то верил, что ему почти все по силам, хватило б только времени. Другая из любимых его поговорок, которую молва приписывает некоему испанскому монарху, гласила: «Я и время любых двоих одолеем» 115. Третьей было: «Проиграли так проиграли — валяй сдавай опять». Такая смесь истового приспособленчества и постоянной самоуверенности была привлекательной во многих отношениях. Он с благодарностью принимал славу и успех, но как поэта и романиста ставил себя не очень высоко. Собственным детям он не давал читать свою поэзию, находя ее слишком пустой; дети так и выросли, не зная, что их отец — писатель. Все это означает, что он не обладал самосознанием художника. Он часто писал небрежно или бездумно. В то же время он принадлежал к тому роду авторов, кто, когда материал по-настоящему захватывает их воображение, бывает способен — безотчетно или полуосознанно — удивительно глубоко проникать в суть взаимосвязей между сиюминутным человеческим существованием и ходом истории. Он, можно сказать, был великим романистом вопреки самому себе.
В 1813 году он едва не потерпел финансовую катастрофу и был на волоске от банкротства. Одной из причин явились операции с просроченными векселями (то есть заверенными подписью обязательствами заплатить определенную сумму в определенный срок), весьма в то время распространенные и столь же опасные, если платежеспособность подписавшего вексель начинала вызывать хоть малейшие сомнения. Обычно Скотт получал крупные гонорары за книги в виде таких векселей и тут же их учитывал, обращая в наличность, другими словами, использовал их как те же деньги, только слегка обесцененные. «Но в наши проклятые времена мне не удается, как раньше, получать звонкой монетой по векселям моих книгопродавцев 116, имевшим хождение наравне с банкнотами», — писал Скотт в июне 1813 года Морриту, обращаясь к нему за помощью, и деньги он получил. В основном же источником бед стали для Скотта его неуемная страсть к покупке земли и, разумеется, роковое участие в обоих баллантайновских предприятиях, положение которых, издательства в первую очередь, оказалось теперь весьма шатким. В августе 1818 года Скотту, чтобы занять 4000 фунтов, пришлось просить герцога Баклю выступить за него поручителем, да и большинство его близких друзей в это время занимались тем, что добывали для него кредит или наличность. Таким путем Скотту удалось выбраться из кризиса; что касается Джона Баллантайна, то он благодаря Констеблу смог ликвидировать дело без скандальной огласки. Из всей этой истории Скотту следовало бы извлечь урок и серьезное предупреждение, но он не извлек. Его совесть даже не потревожило то, что он был вынужден занимать у друзей, в сущности, обманом: ни Моррит, ни Баклю, вообще никто, кроме Баллантайнов, и не догадывался о том, что своими бедами Скотт большей частью обязан финансовому участию в делах издательства и типографии. Морриту он объяснил, что деньги ему нужны, чтобы выкупить на льготных условиях авторские права на собственные произведения, а также застраховать жизнь на 4000 фунтов, тем самым обеспечив семью, если с ним, не дай бог, что-нибудь случится. Это было неправдой. Страховому полису на 4000 фунтов предстояло покрыть поручительство герцога Баклю на ту же сумму, и в случае чего герцог получал всю страховку.
Мы можем винить светское честолюбие, заставлявшее Скотта так поступать, и вздыхать, что не мешало бы ему вместо этого иметь побольше писательской гордости. Но его поступки как раз и были продиктованы порывистостью, непосредственностью чувств, тем, что он жил скорее по запросам воображения, а не по суровым материальным обстоятельствам своего существования; и если такой образ жизни в конце концов разорил Скотта, он все равно был неотделим от его творческого воображения романиста. Не приходится сомневаться в том, что Скотт страстно любил деньги и что бесконечное усовершенствование Абботсфорда было проявлением огромного честолюбия. Но он любил деньги не так, как любит их финансист или скряга, и честолюбие его не было честолюбием светского карьериста. Он желал разыгрывать — со всей своей просвещенностью и щедростью чувств, каким его научил современный мир, — добрую старую роль землевладельца, стоящего в своих владениях на самой верхней ступеньке общественной лестницы. Иными словами, он стремился самим своим образом жизни разрешить противоречия между традицией и обновлением, противоречия, ставшие темой его самых великих романов. Резонно заключить, что такое стремление было неразумно. Однако если рассматривать жизнь Скотта в единстве с его трудами, то это стремление, несомненно, можно понять.
18 декабря 1825 года, незадолго до окончательного краха, когда Скотт надеялся, что все еще может поправиться, и в то же время был исполнен дурных предчувствий, он, под тенью нависшей катастрофы, подвел итог прожитым годам. Вот что он записал в «Дневнике»:
«Что за жизнь у меня была! Предоставленный самому себе недоучка, до которого почти никому не было дела, я забивал себе голову несусветной чепухой, да и в обществе меня мало кто принимал всерьез, — но я пробился и доказал всем, кто видел во мне только пустого мечтателя, на что я способен. Два года проходил с разбитым сердцем — сердце-то недурно склеилось, а вот трещина останется до последнего часа. Несколько раз менял богатство на бедность, был на грани банкротства, однако же всякий раз изыскивал новые и, казалось бы, неиссякаемые источники дохода — ныне обманут в самых честолюбивых своих помыслах, сломлен едва ли не окончательно (разве что добрые вести не иссякнут), а все потому, что Лондону заблагорассудилось учинить шум и гам и всю эту неразбериху с „медведями“ и „быками“ 117, а такого бедного безобидного льва, как я, совсем приперли к стене. И чем все это закончится? Одному Господу ведомо».
РОМАНИСТ
«Уэверли», работа над которым возобновилась по воле случая в 1813 году, вышел без указания имени автора в 1814-м, и невероятный успех книги положил начало беспримерно удачливой биографии Скотта-романиста. Книга, отпечатанная, понятно, у Джеймса Баллантайна, была выпущена усмиренным к этому времени Констеблом на основе договоренности о равном разделе прибыли между автором и издателем. Не подозревая, а может быть, не желая размышлять о том, что опубликование «Уэверли» станет вехой в истории литературы и повернет его собственную жизнь в новое русло, Скотт как раз тогда, когда решалась судьба его романа, отбыл в двухмесячное плавание по шотландским островам, включая Шетланды, где он собрал материал, позднее использованный в «Пирате». Дневник, что он вел во время плавания, ни словом не упоминает об «Уэверли».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина - Биографии и Мемуары
- Дневники полярного капитана - Роберт Фалкон Скотт - Биографии и Мемуары
- Большая книга мужской мудрости - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
- Московский дневник - Вальтер Беньямин - Биографии и Мемуары
- Ильхам Алиев - Виктор Андриянов - Биографии и Мемуары
- Мой XX век: счастье быть самим собой - Виктор Петелин - Биографии и Мемуары
- Конан Дойл - Максим Чертанов - Биографии и Мемуары
- Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника - Костантино д'Орацио - Биографии и Мемуары / Культурология
- Поленов - Марк Копшицер - Биографии и Мемуары