тебе уже стукнуло?
– Адам! Я уже вся в морщинах! – радостно воскликнула я и отбросила волосы, показав свой лоб – точь-в-точь стиральная доска.
– Чокнуться можно! – Адам расплылся в улыбке, мол, вот это да, старый друг заявился посреди недели к нему на порог аж в десять вечера. – Ты ж у нас теперь стареющая хаусфрау, растерявшая свою красоту!
– И муженек мой только что сбежал к молоденькой, – ответила я, и мы рассмеялись.
Что замечательно в Адаме и что я в нем так любила, так это что он много страхов повидал в этой жизни. Тяжело все время находиться в обществе ванильных мерзавцев. Обычные люди искренне могут расстроиться из-за неудачной прически, сложного кроссворда или заболевшей кошки. Тяжело удержаться и не закатить глаза или сказать что-нибудь неуместное. Я частенько говорила неуместные вещи – очнись, заткнись, тебе сколько лет. Такое не говорят человеку, который скулит по поводу малейшей несправедливости или сентиментальной мелочи. Но Адама Росса жизнь тоже потрепала, как и меня. Его не нужно было ограждать и оберегать, и он понимал, какие темы лучше не бередить. Родственная душа. Я могла рассказать ему все что угодно. Большая редкость, и дорогого стоит. С большинством из нас хоть в чем-то да приходится сюсюкаться.
Мне трудно описать его внешность.
Вот если выжать и закинуть в раковину чайный пакетик, он будет там лежать, весь из себя испитый и помятый. Но если оставить его сохнуть в раковине с недельку, скорей всего в тепле, то он изменится до неузнаваемости, как будто никогда и не был чайным пакетиком. Краешки выцветут до белизны. Нутро все усохнет. Что-то подобное случилось и с Адамом.
Мне кажется, мы оба думали, что он уже должен был откинуться от наркотиков. Он работал на частных яхтах, потом устроился инструктором по яхтингу, потом рыбаком, а потом уже нанялся на траулер. В таких профессиях не очень-то приветствуется употребление клонящих в сон препаратов. Я беспокоилась за Адама и то и дело проверяла в «Фейсбуке», как он там. Постил он что-то только в завязке. Хронология его постов напоминала электронные часы, в которых пора поменять батарейки:
Три месяца!
Семь дней!
Сутки!
Год!
Три месяца!
Комментарии под постами всегда были доброжелательные и ободряющие, но с течением лет они все редели, становились короче и однообразнее. Как и большинство наркоманов, он был просто невыносим.
– Как я тебе? – Он выставил напоказ свои тощие руки, точно какой-нибудь бодибилдер.
– Шикарно, Адам, как всегда, ну а по правде, довольно херово.
– О, я знаю. Но спасибо. Давай, заходи. – Он отступил и пропустил меня вперед, потом заметил на лестнице Фина и при виде его лихорадочно заморгал. – Это же Фин Коэн?
Коэн совсем растерялся. Он вопросительно посмотрел на меня, но я сама не знала, что сказать. И зашла в квартиру.
Раньше, когда мы с Адамом тесно общались, с ним жила его девушка, и я навещала их в свои выходные, но теперь все ее вещи исчезли. Я хотела спросить о ней, но забыла, как ее звали. В квартире было очень опрятно, вещи лежали аккуратными стопками, а по следам на ковре было видно, что его пылесосили.
Мы с Фином прошли в ярко-рыжую гостиную и сели рядышком на диван. Адам стоял в проходе, потирая руки и делая вид, что это вовсе не Фин Коэн пришел к нему в гости.
– Могу я предложить вам чашечку чая с печеньем, что скажете?
– Нет, Адам, я пришла спросить тебя кое о чем по делу.
– Отлично, – ответил он, – потому что у меня ни печенья нет, ни чая с кофе.
Он встал напротив нас, скрестил ноги и плюхнулся в позе лотоса на пол.
– Помнишь Леона Паркера?
– Он работал с нами в замке?
– Нет, он был из гостей, приехал с членом клуба, ее звали Лилли Харкен. Голландка. Очень хороша собой. Хамка.
– Не помню таких. Они ходили на яхте со мной?
– Сомневаюсь.
– Ох, ну тогда я их точно не знаю. А Маккей случайно не в курсе?
– Альберт Маккей?
– Он справлялся о тебе, когда ты уволилась. Разнюхивал по мелочи. Даже как-то спросил меня, не объявлялась ли ты, что с его стороны, ну, сама понимаешь… щедро.
Альберт Маккей слыл человеком не слишком чувствительным, но во мне он почему-то принимал особое участие. В замке он работал управляющим. Увольнял меня он крайне неохотно. Сказал, характер у меня «неподходящий для работы в сфере услуг», что я сочла за большой комплимент. Сказал, что с гостями нужно вести себя дружелюбно, намекая, что не стоит их бить. И все же он потом писал рекомендательные письма, причем многие настолько хвалебные, что от них буквально несло враньем.
– Я думала съездить к нему, повидаться.
– Он был бы страшно рад, – кивнул Адам. – Так что ты хотела про яхты спросить?
Я рассказала Адаму про яхту Леона, двадцатиметровую шхуну, и как он, по идее, сам отдал швартовы. Тот ответил:
– Да, это можно сделать в одиночку. Не так уж это и сложно.
Я сказала, что Леон отплыл без навигационных огней и отключил радиосвязь, хотя вышел из Бискайского залива ночью. Адам ответил, а вот это опасно. Я сказала, знаю, они все погибли. Спросила, видел ли Адам съемки с места крушения на видео страховой компании. Все три тела обнаружили в гостиной. Господи, нет, сказал он, морякам такую жуть смотреть незачем. Это все для гражданских. Я ответила, ладно, но меня волнует вот что: Леон заплатил экипажу наличными, еще в начале круиза.
Адам обождал, потом резко мотнул головой и наклонил ухо ко мне поближе, как бы требуя продолжения.
– Чего? – хихикнул он.
– Он заплатил им наличными в начале круиза.
– Адам прыснул со смеху и затряс головой:
– Нет, быть не может.
– Так и было.
Адам тряс головой, наморщив нос:
– Что?
– Он заплатил им всю сумму, вперед.
Адам рассмеялся:
– Никто так никогда не делает. Нам платят раз в месяц, а деньги перечисляют на счет с офшорного банка. Знаешь, кто обслуживает все эти яхты? Люди навроде меня. Вот ты бы мне дала наличные в полной уверенности, что я не сбегу?
– Но, Адам, ты же… – Я не знала, как это сказать, чтобы не прозвучало уничижительно. Наркоман? Или торчок – терпеть не могу это слово. Терпеть не могу, когда так говорят.
Адам понимал, почему я запнулась. Он кивнул на свои тощие ноги, скрестил руки. Между двумя костяшками зияла дыра – ему там вырезали целый кусок, когда случился абсцесс. Шрам был глубокий и
