не поняли почему. А он телефон бросил, лицо руками закрыл и на землю упал. Начал валяться как оглашенный. За «укорот» было схватился. Еле отобрали. Знаешь, костяшки у него такие белые были. А потом он заорал. Мы его держим, а кто-то из наших телефон на громкую связь включил. Я водки еще выпью, можно?
Я кивнул и отодвинул пиво. Мне стало стыдно.
– А там этот… Он не назвался. Ну, он комментировал – что там происходит. И, сука, на чистом русском. Западенцев там не было. Знаешь, как гвара от мовы отличается?
– Знаю.
– Они резали сына для начала. Медленно. Пацану пять лет было. Потом трахали его жену на глазах у сына. Потом убили их. И все это транслировали по телефону. Последним его отец был. Мы сидели и слушали.
– Блядь…
– Да.
Я не знаю, что сказать. Он молчит и смотрит вглубь себя. Потом давит из себя:
– Они смеялись и кричали в трубку: «Клево кричат, да? Скажи “Героям слава!” И мы кончим все».
– Он сказал?
– Конечно.
– И?
– Там ржали и продолжали.
Пиццу мы доели. Это просто топливо. Вкуса у еды больше нет. Пицца – как уголь. Кофе – как нефть. И крик в ушах. Крик, которого ты не слышал, но он всегда с тобой. А если ты его слышал – какой кислотой его вытравить?
Всей крови земли не хватит.
Жена моя. Сын мой. Отец мой.
Се плоть моя. Се кровь моя.
Белый танец
Рассказ
Губы вишневые такие. И глаза вишневые. Славянские скулы. Узкий подбородок. Слегка вздернутый нос.
Она прошла через светящийся танцпол пошатывающейся походкой. С бокалом в руке она казалась себе такой романтичной. Будто бы она не шла, а плыла сквозь туман. Подошла к столику. За столиком сидел мужчина.
Ничего особенного: надорванные в нужных местах джинсы, черные кроссовки, синяя футболка навыпуск. Большой нос, выдающиеся скулы, треугольный подбородок. И лысый. И длинный. И худощавый. На носу большие дымчатые очки.
Она любила спортивных, подтянутых. А этот сутулый, зажатый. Но других не было.
– Привет, я присяду?
– Конечно, – удивленно посмотрел он.
Играл блюз, из угла похрипывал Джо Кокер. Похрипывал он так же, как смотрит кокер-спаниель.
– Такой красивый мужчина и грустит в одиночестве?
– Я наслаждаюсь, я не грущу.
– Прячетесь за очками?
Он снял очки и посмотрел на нее. Зеленые глаза с усталым оттенком. Или усталые глаза с зеленым отблеском?
– Вы курите?
– Нет, но иногда…
Не дождавшись ответа, он положил несколько купюр на стол и кивнул официанту. Подхватил легкий рюкзак, бросил его за спину и пошел к выходу, доставая пачку сигарет. Сигареты были дорогие по местным меркам, она увидела. Женщины наблюдательны. Они видят мелочи. Но часто не обращают на них внимания.
Он стоял у выхода, уже курил. Протянул ей сигарету с виноградным вкусом.
– О, какие! – приятно удивилась она. – И что же вы тут делаете?
Теплый ветер сентябрьской Украины взъерошил волосы.
– Я ранен, – ответил он.
– Да? Ну и что, – улыбнулась она, стараясь сделать улыбку вежливой. Он даже не посмотрел на нее.
– Да. Я туда ранен.
– Куда туда? – не поняла она.
– Туда.
Она не сразу поняла, а потом, когда до нее стало доходить, он продолжил:
– Извините, но как мужчина я вам абсолютно бесполезен.
– Простите, я… Я не хотела, просто…
– Хотели.
Он вдруг резко повернулся к ней:
– Все хорошо. Так много свободного времени появилось. А вы красивая. Я раньше любил таких, как вы.
– К-каких, – она начала заикаться. Так бывало всегда, когда проходил хмель. Забавная штука контузия: выпила – не заикается. Протрезвела – заикается.
– Красивых.
Он резко повернулся и пошел по пустому переулку. Она долго смотрела ему вслед, пока тлеющая сигарета не обожгла пальцы. Она выбросила окурок и вернулась в бар.
– Эгей! Привет! С вами диджей Силуянова и, как всегда по пятницам, ровно в шесть часов вечера мы начинаем наш отдыхательный вечер! Объявляется белый танец!
It's a wonderful time for love
It's a wonderful time for love
Sun shines down from above
It's a wonderful time for love
And you think you have all you dreamed of
But all the great blue skies just ain't enough…
Ни одна из сидящих в баре женщин не поднялась на танец. Не с кем.
Приказа нет…
Рассказ
Серое небо покрылось черным.
Жар стоял такой, что снег превращался в дождь, а дождь превращался в пар. Огонь рвался вверх и в стороны, ревел и стонал.
В десятке метров от огненной стены мирно мигали огни реклам. Любопытные лица расплющивали носы о стекла дверей и витрин. Иногда они исчезали в глубине, когда очередной клубок пламени взрывался стеклянными брызгами слишком близко. И вновь огонь скручивался в смерч, завывал, полыхал черным дымом под серым небом. Пахло горелой резиной и жжеными телами.
Любопытные смотрели, как горят люди.
Но любопытные никуда не спешили – чтобы самим не сгореть.
Любопытные никуда не звонили – звонить было некуда.
Любопытные просто смотрели, как горят люди.
Подполковник Токаренко прикрыл голову щитом, по щиту ударил камень. Кусок брусчатки прилетел из-за огненной стены. За ней прятались суки, подходя все ближе и ближе к его пацанам.
Еще чуть-чуть, и начнется…
Пацаны стояли плечом к плечу, повернувшись к врагу боком. Это не только техника, это не только тактика – это еще и понимание того, что ты тут не один.
Уверенность.
На мгновение подполковнику показалось, что он смотрит американский фильм. И сейчас из пылающей стены выйдет Барлог с огненным кнутом, а за ним стая гоблинов.
Где же Гэндальф?
Еще один камень ударил в щит, затем еще и еще…
Парни стояли под каменным градом, не шевелясь, только пригибая головы, прикрывая друг друга щитами. Звуки ударов слились в сплошной гул. Время от времени кто-то падал, шеренга смыкалась, раненого оттаскивали в тыл. Иногда падали от удара в спину медики – у них не было щитов.
А «того» приказа все не было.
Простого… обычного приказа: разнести эту сволочь к чертям собачьим… чтоб им повылазило чирьями по всему тылу!
Был другой приказ…
Стоять и не пропускать. И не поддаваться на провокации. И поэтому оружия нет. Только каски, только щиты. Ну и дубинки. Когда подполковник был курсантом школы МВД, эти дубинки называли демократизаторами. Эх, сейчас бы этим демократизатором, да тому курсанту. Дожили, что всякая сволота в мента коктейлем Молотова кидает…
