Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Срачкороб внимательно всмотрелся в кошевого атамана, присевшего на ту же лавку, где сидел он сам. Злости или, упаси бог, ярости на лице Хмельницкого не проглядывало. Что казака весьма порадовало — в гневе Богдан-Зиновий был страшен. Скорее гетман выглядел уставшим и расстроенным. И в неярком, колеблющемся свете лучины Юхим рассмотрел куда более многочисленные, чем два-три года назад морщины, небритую несколько дней пегую, с многочисленными вкраплениями седины щетину.
Хмель внимательно, но без агрессии посмотрел в глаза Срачкороба. Знаменитый шутник (которому сейчас совсем не хотелось шутить) увидел в них не злость, а озабоченность. Богдан тяжело вздохнул, видимо, предстоящий разговор и его самого не радовал.
— Ну, Юхиме, шо з тобою робитимем?
— А я шо? Я ничого! — поспешил отбояриться от возможных обвинений запорожец. Формулировка вопроса ему категорически не понравилась. Потому как на Сечи, если что с казаком делали, то в лучшем случае — пороли. Если провинился по мелочи. Большинство правонарушений каралось смертью. Судя по виду и тону кошевого атамана, награждать собеседника он не собирался.
Гетман снова накрутил ус на палец, потом отмотал его обратно и снова тяжело вздохнул, усиливая тем самым у Срачкороба самые плохие предчувствия.
— Нииичого вин…
— Так ничого ж такого не робив! Ну… за останний час, принаймни.
— Не робив вин ничого. У тому й бида, що робив!
— Шо?!!
— Вид человеческий втратив. Даний нам Господом по образу своему и подобию (цитаты церковных книг обычно цитировались в церковнославянском произношении, без простонародных реплик). Спывся ты Юхиме… зовсим. Часто вже не на чоловика, а на скотину бессловесну похожий. Скоро горилка тоби весь свит застить. От и сьогодни, захожу, — Йван з Федьком як огирки, а ты сидишь — куняешь. Ще чарку выпыв би, точно б пид стил впав.
— И не впав би! Як завсегда сидив. А як бы и навернувся б, що за бида? Я шо, з сечевикив бильш за всих пью? Та в нас повным-повно козакив, шо горилку дудолять — де там мени, гришному. Чому мени не можна?
Хмельницкий скривился, будто вместо огурца лимон надкусил.
— Що пьють, то пьють, правда, твоя. Тильки вони ж не ти.
— Так чим я гирший (худший)?!!
— Не гирший, а зовсим наоборот — кращий (лучший).
— Га?.. — сечевик растерялся. Одно дело считать себя о-го-го, каким лихим казаком и умным в придачу. И совсем другое — услышать нечто подобное от самого Хмельницкого, не в шутку (какие там шутки!), всерьёз.
— Авжеж! Хто ж на Руси про знаменитого Срачкороба побрехеньок не чув? Та, думаю, нема таких людей, хиба що глухи та дурнувати, котри мови людськой не розумиють. И по чужинським землям про тебе вси знають, на нич, щоб одне одного налякати, байки про тебе розповидають. Навить у дальних землях, Гишпании, наприклад, мени передавали, що хлопцив з нашего посольства про тебе, Юхиме, в Аркадия запитували.
Юхим невольно расправил плечи и гордо поднял голову. Что ни говори, но когда о тебе такое рассказывают, любому будет приятно.
— Наконец, — продолжил кошевой, — про тебе ж як про святого слава йде. По всий руський земли. Зимою монахи з Троице-Сергиевой Лавры у Чигирини були, про тебе запытували. Прийшлося брехати, що ты на поважний справи и з ними стринутися не можешь. Не розповидати ж посникам и молильникам, що святой людыне в пьяний сварци морду розбили, щелепу набик зворотили, нис розплющили та, на додачу, сапогами по рёбрам видходили? Довидатися вони всё одно довидалися, але хоч пристойность була соблюдена.
Воспаривший было в эмпиреи, Срачкороб испытал, в который раз, «прелесть» грубого возврата в действительность.
— Та я… та мы йим самим навишали! И святисть ця… — Юхим проглотил ядовитое определение, не желая подставляться ещё и по поводу своего отношения к православию, принятому им сугубо для проникновения в желанное общество сечевиков.
— Припустимо, навишали йим вже коли ти, як не живий, на земли валявся. Тебя ж за мертвого сприйняли. Через твои дурни жарти два куреня стинка на стинку зийшлися. А святисть… Хто ж тебе спрашивать буде? Це всий Малий Руси треба. И усим козацким землям.
Полагавший, что шутка над казаками соседнего с Васюринским куреня была не дурацкой, а очень удачной и остроумной Срачкороб в пререкания по этому поводу вступать не стал. Поостерёгся. Но смолчать по поводу доставшей и совершенно ему не нужной святости не смог.
— Та не потрибна мени ця святисть!.. Призначьте святим кого-другого. Ну, хоч Ивана, я скильки разив про це говорив!
Богдан стукнул кулаком по столу, вызвав этим небольшое столотрясение. Звякнули ложки-вилки, опрокинулась и прокатилась по столу чарка, чуть было не опрокинулась одна из вновь водружённых на стол кварт с горилкой. Юхим её машинально поддержал, не дал упасть.
— Цыц! Святисть це тоби не чин чи выборна посада! На нейи неможна назначити чи серед людей вибори провести. Думаешь, я або митрополит не жалкуем, що слава святого в народи про тебе пишла? Ох, як печалуэмося — непидходяща ты для нимба людина. Та тильки що мы проти воли Господа? Видно, це Його ришення, — Хмельницкий указал пальцем в потолок. — Хочешь ты, чи не хочешь, а бути тоби святым. Питяння тильки, колы набудешь святость.
Последние слова показались Юхиму особенно неприятными.
— Це як понимать, про набуття?
— А чого тут незрозумилого? Святым признаэться людина, вид чиих мощей виходять чудеса. Навколо тебе йих завжди було досить, не сумниваюся, що й писля смерти ты не заспокоишься. Але ж тут и собаку закопано. Не подобае майбутньому святому лишати земну юдоль, захлинувшись, заливши очи, власним блювотинням, чи вид стусанив зьихавших з глузду пьянчуг. А ты, судячи з усього, маєшь намири закинчити саме так.
Гетман, насупясь, уставился на притихшего Срачкроба. Тому показалось, что его просвечивают тем самым ре… в общем, теми самыми лучами, о которых рассказывал Аркадий. Даже тени сомнения у казака не возникло, что видит его Богдан насквозь. И разговор о собственной кончине, да ещё настолько конкретный, Юхиму категорически не нравился. Ему вдруг стало зябко, и самые чёрные страхи заползли в душу.
«Ох, не до добра усе це».
Посверлив немного сечевика взглядом, Хмельницкий, поморщился, наверное, рассмотренное ему не понравилось. Так и не дождавшись от обычно бойкого шутника возражений, он продолжил:
— Я, як кошевой атаман войска Запорожского и гетман Малой Руси допустыты такого неподобства не можу. Святый из козакив должен загынуты у бытви с иноверными супостатами. З поляками там, або турками. И организуваты таке благе дило зовсим лёгко.
В последних словах Юхиму послышался приговор. Даже лютые враги не могли упрекнуть Срачкороба в трусости, но здесь он почувствовал, как отливает кровь от лица, а тело охватывает мелкая, противная дрожь. Только страх страхом, а человек, не умеющий его преодолевать, знаменитым на Сечи стать не мог. Пусть не мгновенно, но достаточно быстро казак сообразил, что имей Хмельницкий намерение поторопить смерть будущего святого, разговоры с ним разговаривать бы гетман не стал. Богдан подгонять собеседника не спешил, проявив свойственную многим политикам несовместимость слова и дела, достал из кармана трубку, кисет с табаком, задымил.
— И нащо же ты, Богдане, сюды прийхав? Хотив бы вбываты, був бы десь далеко, щоб нихто не подумав о твоей к цьому причетности.
— Аркадий попросил поставыты тоби ультиматум. Знаешь це слово?
— Слыхав.
— Так от, — Хмель не спеша, глубоко затянулся, потом медленно выдохнул дым вверх. Над головой кошевого образовалось медленно тающее кольцо. — Так от, — почему-то повторил он начало фразы, — першим заметил твою биду саме Аркадий. Помитыв и спробував тебе вговорыты пыты менше. Памъятаешь таке?
— Эээ… так, було щось… памъятаю.
— Памъятаешь, значить. Це добре. Москаль-чародей, как и годыться чаклуну, знав вже тоди, до чого твойи гулянкы доведуть, и сказав мени…
— От сволота! А ще другом мойим себе называв…
— Ты, дурень, його сволочиты не поспишай, спершу мене, свого кошевого атамана дослухай! — жёстко пресёк попытку возмущения алкоголика Хмельницкий. — Так от, сказав мени, щоб я не смив тебе тихенько вбиваты.
Богдан снова глубоко затянулся из трубки и выдохнул дым колечком, проводил его взглядом, а потом придавил им собеседника так, что тот почувствовал тяжесть на плечах. И продолжил:
— Раниш мене поняв, поганець, куды дило йде и про тебе, пьяндалыгу, побеспокоился, захистыв. А то давно б тебе на цьому свити не було. Слово, дане комусь другому я, може, як бы появылась така потреба мог порушиты, а обицянку йому… побережусь.
Смущённый Юхим некоторое время не находил достойного ответа на укор гетмана. Стыд окончательно смешал без того нестройные мысли, то ли от них, то ли ещё отчего, ко всем неприятностям у Срачкороба разболелась голова. Поняв, что никакой словесной борьбы с Хмельницким не получится, казак спросил, как отрубил: — Так на що ж ты до мене прийихав?
- Нужен нам берег турецкий - Анатолий Спесивцев - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Удар змеи - Александр Прозоров - Альтернативная история
- Малахольный экстрасенс. Дилогия (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Альтернативная история
- Дети Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Штуцер и тесак - Анатолий Федорович Дроздов - Альтернативная история / Боевая фантастика / Попаданцы
- Маршал Победы. Освободительный поход попаданца - Михаил Ланцов - Альтернативная история
- Первый поход - Андрей Посняков - Альтернативная история
- Юрий Грозный, Великий князь всея Руси - Виктор Карлович Старицын - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Поступь империи. Первые шаги. - Иван Кузмичев - Альтернативная история