Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А там, на конечной трамвайной остановке, они молча стояли под уличным фонарем и откровенно разглядывали друг друга.
— Куда это мы заехали? — наконец заговорил Никита, будто пробуждаясь ото сна. — Где мы?
— Не знаю, — пожала плечами Алиса. Дул холодный порывистый ветер, и ей было зябко в своей коричневой куртке на искусственном меху.
— Вот, черт, занесло… — пробормотал юноша, оглядываясь. — Тут и тачку не схватишь.
— Надо идти на остановку, — сказала Алиса.
— Идти куда — то надо, — согласился он.
Ей понравилось, что парень не стал сходу «клеить» ее, говорить пошлости. У него было лицо ошеломленного человека. Позже он признался, что не помнил, как сел в трамвай, сколько ездил по маршруту, привалившись к замороженному окну. Но Алиса ведь видела, что он посмотрел на нее, когда она вошла в вагон. И вполне осмысленно. Правда, ей бросилось в глаза, что красивое лицо у него странное, какое-то отсутствующее.
Выяснив, что ей ночевать негде, Никита предложил пойти в мастерскую к знакомому художнику, который снимал ее на Литейном проспекте. Добрались на метро, которое сразу же, как только они проскочили к эскалатору, закрылось. Пока шли от метро по улице Петра Лаврова, стали гаснуть уличные фонари.
Художник оказался в мастерской, там еще были люди: бородатые мужчины, девушки в толстых, с широкими воротниками свитерах и джинсах. На длинном деревянном столе, где были разбросаны кисти, скребки, фломастеры и еще какие-то приспособления, стояли высокие зеленые бутылки с вином, прямо на белом картоне розово светилась нарезанная вареная колбаса, на глиняной тарелке — брынза, в углу на залепленной красками табуретке шипел коричневый эмалированный чайник. Под высоким лепным потолком с двумя плафонами плавал синий дым с каким-то странным запахом…
В этой довольно сдержанной поначалу компании, которая безропотно приняла их, Алиса впервые попробовала сигарету с марихуаной. Никиту тут знали. Хозяин мастерской художник Слава, как он представился, единственный был безбородым. Невысокий, коренастый, с невыразительным плоским лицом, он говорил густым басом и первым громко смеялся. Конечно, не обошлось без комплиментов, мол, какие красивые глаза у Алисы, позже художник сказал, что обязательно напишет ее портрет маслом. Он оказался человеком слова и портрет позже действительно написал, но девушке даже копии не подарил. У него его почти сразу купил какой-то иностранец за валюту. По такому случаю они пили в мастерской купленное за доллары виски…
Сейчас все это казалось Алисе далеким, нереальным. Художник со своей выставкой куда-то уехал и даже ключи от мастерской Никите не оставил, хотя тот и умолял его. И начались хождения по злачным местам, под валам, чердакам. И курили, курили, когда не было ширева, так назывались наркотики, пили что придется. Главное было — не отрезветь и не посмотреть на себя другими глазами, пожалуй, это самое страшное, а когда рядом сидят, лежат, дымят или пьют такие же бедолаги, как ты, как-то легче… И потом стали забываться разбитые лица мертвых родителей, перестали являться во сне и молча смотреть на нее, и не поймешь: осуждают они ее или жалеют.
Муравей-разведчик заполз по резиновому сапогу до колена, потом перебрался на руку, долго ощупывал усиками, поворачивал рогатую голову направо-налево, но не укусил.
— Надо было тебе поступать на биологический факультет, — услышала она голос Николая за своей спиной. Как неслышно он подошел!
В руках у него пучок подснежников, Алиса хотела сказать, что зря он их сорвал, на земле они смотрятся красивее, по промолчала: ведь он наверняка хотел сделать ей приятное.
— Что за гриб? — показала она глазами на странный, будто изжеванный бурый гриб на толстой белой ножке. Съедобный?
— Сморчок, — ответил Николай, — Гена их жарит и ест, хотя я ему твержу, что в них яд. Даже если отваришь, остается.
— В этом точно есть яд, — сказала Алиса. Мураши обходят его стороной… Видишь?
Его склоненная голова совсем рядом, Николай чисто выбрит, от него пахнет хорошим одеколоном, а Геннадий и Коляндрик бреются раз в неделю после бани.
— Не надоело тебе на мурашей смотреть?
— Думаешь, на тебя приятнее смотреть, да? — взглянула она ему в глаза. Он выдержал ее взгляд, улыбка тронула его красиво очерченные губы. Когда Николай разговаривал с ней таким тоном, ей не нравилось. Не так уж много и пробыл педагогом, а в его ровном голосе нет-нет, да и появляются назидательные, учительские нотки. Наверное, и сам не замечает?
Уланов знал за собой такой грех, но маленькая глазастая Алиса очень уж напоминала ему учениц-старшеклассниц, а с ними иным тоном и разговаривать нельзя, мигом спровоцируют на какую-нибудь вольность, а потом сами же за спиной будут зубоскалить…
— Когда ты поедешь в Ленинград? — спросила она.
— Хочешь со мной?
— Я даже не знаю, чего я хочу, — сказала она.
— На «травку» потянуло? — спокойно поинтересовался Николай. Соскучилась по подвальным дружкам?
Ее голубые глаза потемнели, так всегда случалось, когда она сердилась, левая черная бровь изогнулась.
— Я тебе не обязана, господин учитель, отдавать отчет, — отчеканила Алиса — Я — вольная птица: куда захочу, туда и полечу.
— Лети, — пожал он широкими плечами. Он был в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и синих брюках, на ногах — кроссовки. Геннадий и Чебуран одевались по-рабочему, а Николай и тут держал фасон. Правда, когда вместе с ними сколачивал кроличьи клетки, надевал старенькую куртку и зеленые брюки. А в солнечный день работал обнаженным до пояса.
Алиса смотрела на этого высокого сильного парня и пыталась подавить поднимающееся раздражение: вроде бы умный, а таких простых вещей не понимает… Уже несколько ночей она подолгу лежала на своей узкой койке наверху и ждала, что он придет, когда заснут Геннадий и Коляндрик, а те засыпали в десять-одиннадцать. Даже наверху был слышен их могучий храп. Но Николай не приходил. Один лишь раз она слышала, как он подошел к лестнице, даже ступил на скрипучую ступеньку, постоял несколько минут и вышел на двор. Наверное, подышать свежим воздухом. Втроем в одной комнате душно спать, а тут еще Геннадий привез из Новгорода три десятка инкубаторских желтых цыплят. Весь день они тоненько пищали в огромной прутяной корзине, умолкали, как по команде, когда гасили вечером свет. Алиса варила вкрутую яйца, мелко нарезала их и кормила цыплят. Банку с водой они все время опрокидывали. Просила, чтобы Гена сделал им загородку во дворе, пусть бы на солнце росли, но тот сказал, что еще прохладно, могут простудиться и околеть. Хорошо еще поросенка поселил в маленьком хлеву, который специально для него сделал. Поросенка звали Борей. Этот визжал и хрюкал, как оглашенный. И аппетит у него был дай бог: в мгновение ока съедал все из большой алюминиевой миски и задирал вверх розовый пятачок, требуя еще. Кроликов из райпо, с которым Геннадий заключил договор, обещали подвезти со дня на день. Скоро тут будет настоящий зоопарк!
Алиса без особенных мучений отвыкала от наркотиков, скорее всего, она по-настоящему и не привыкала к ним, ей было все равно, что курить или пить, лишь бы заполнить поселившуюся в ней после ленинаканской трагедии сосущую пустоту и боль. Два раза она с Коляндриком пила брагу на чердаке, но ее тут же вырвало. Желтоватая приторная жидкость с резким запахом дрожжей была отвратительной.
Николай однажды вечером открыл бутылку коньяка, втроем ее и выпили. Гена равнодушно смотрел на них и только посмеивался. Этот «завязал» намертво. А Чебуран — он быстро запьянел — разговорился, стал рассказывать, как он работал в Чернобыле и, чтобы дали водки, лез с приятелем под радиацию — тем, кто получал большие рентгены, выдавали дополнительно водку, якобы помогает от заражения… Алиса и не знала, врет он или говорит правду. Потом Геннадий подтвердил, что такое было. Коляндрика послали в Чернобыль от военкомата на два месяца. Он там много денег заработал, а приехав в Новгород, все пропил. Потом ему еще четыреста рублей прислали по почте, эти он ухитрился пропить за трое суток. Чебуран не гнушался и дорогим одеколоном или духами.
— Я с тобой поеду в Ленинград, — сказала Алиса, поднимаясь с чурбака. — Ваш телевизор показывает лишь вторую программу… Я, наверное, скоро выучу язык для глухонемых! Сто лет в кинотеатре не была.
— Бабушка тебя все время вспоминает, — сказал Николай.
— У тебя замечательная бабушка, она обещала меня поводить по театрам. Когда мы поедем?
— В следующий вторник.
— Как ты думаешь, можно уже купаться? — спросила она, глядя на расстилающееся перед ними озеро. Оно ослепительно блестело, в нем перемежались золотистые и серебристые полосы, а зеленый остров казался гигантским доисторическим ящером, забредшим по брюхо в воду.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Жало Скорпиона - Вильям Козлов - Современная проза
- Волосы Вероники - Вильям Козлов - Современная проза
- Двуллер-2: Коля-Николай - Сергей Тепляков - Современная проза
- Людское клеймо - Филип Рот - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Под солнцем Сатаны - Жорж Бернанос - Современная проза
- Б.О.Г. - Андрей Бычков - Современная проза
- Спустя десять счастливых лет - Элис Петерсон - Современная проза