Форма входа
Читем онлайн Завещание Оскара Уайльда - Питер Акройд
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Но никакая философия не может быть столь же интересной, как ее автор, и мне кажется, что во всех моих работах, даже таких, где речь шла о прекрасном и вечном, я прежде всего хотел явить миру самого себя – человека, умеющего чувствовать по-новому. В «Портрете господина У.X.», этом вдохновенном сочинении, где я раскрываю тайну юноши из шекспировских сонетов, я дал образ совершенной мужской красоты, на котором каждый из полов оставил свой отпечаток. Книга стала моей данью греческой любви, и никогда больше я не находил своим познаниям столь великолепного применения. Мне не важно было, соответствует изложенное действительности или нет: я нашел истину превыше биографии или истории, истину не только о Шекспире – о природе творчества как такового. И хотя я попросту выдумал имя Уильям Хьюз, якобы принадлежавшее юному актеру, к стопам которого Шекспир поверг созданное им сокровище, я был бы поражен, если бы узнал, что никакого Уильяма Хьюза не существовало: я жду, что со дня на день его след обнаружит какой-нибудь оксфордский ученый. Жизнь всегда идет вслед за Искусством.
Но эта книга была всего лишь забавой. Моей первой действительно впечатляющей работой стал «Портрет Дориана Грея». Это не был дебют, но это было нечто лишь немногим ему уступающее – скандал. Иначе и быть не могло: ведь я хотел ткнуть свое поколение носом в нынешний век как он есть и в то же время создать роман, бросающий вызов условностям и канонам английской прозы. Он вполне мог быть написан по-французски: его очарование заключается в том, что он начисто лишен какого-либо смысла и какой-либо морали в общепринятом понимании. Это диковинная книга, полная огня и того странного веселья, с которым я ее писал. Работал я быстро, без особенной подготовки; и вышло так, что где-то в недрах книги поселился я сам, все мое существо – не знаю только, где именно. Я живу в каждом персонаже, хоть я и далек от понимания того, какие силы ими движут. Когда я писал, мне ясно было одно: книга должна кончиться катастрофой. Мир, который я сотворил, не мог уцелеть – и он рухнул, одряхлевший и опозоренный.
Враждебность, с какой был встречен «Дориан Грей», поначалу меня удивила, и, лишь издав несколько первых книг, я понял, что сделал: я бросил обывателям вызов, напав на них по всему фронту. Я высмеял их художественные претензии и социальное ханжество; я показал им лачуги бедняков и дома развращенных богачей, и я раскрыл также все лицемерие и всю спесь, таящиеся в их собственных домах. Это-то и было началом моей катастрофы; именно тогда тюрьма гостеприимно распахнула передо мной двери.
Но ирония моей судьбы в том, что я сам протянул вперед руки, давая их связать. Ведь художник – не холодный исследователь; его труд отличается от труда философа и даже журналиста тем, что личность художника вторгается в творение и определяет его суть. Обнажая язвы общества, я показывал и язвы на своем собственном теле; лицемерие и тщеславие были моими грехами, и разврат был моим развратом, и бешеная радость хулы тоже была моя.
Жена, конечно, ни о чем подобном не догадывалась, и я не мог быть рядом с ней, когда она читала мои книги; все, что она говорила, я мог истолковать как восхищение верной супруги, но я видел ее смятение. Впрямую она стала показывать, что уязвлена, лишь когда я начал писать о браке. Она призналась мне, что плакала, читая иные мои страницы на эту тему – например, об обмане, сопровождающем даже безупречное супружество, – но, ослепленный своим даром, я пропустил ее слова мимо ушей. Она отдавала безусловное предпочтение историям из «Гранатового домика», которые с небольшими изъятиями читала детям. Кажется, она даже ухитрялась извлекать из них мораль: где я видел лишь ужас, лишь хрупкость мимолетного бытия, она находила и любовь, и красоту. Очень на нее похоже.
Истории эти, однако, почти никем не были замечены. Публика, знавшая меня как автора скандальной книги, ждала либо развлечения, либо нового скандала. И я с успехом оправдывал ее ожидания: едва закончив свою первую комедию, «Веер леди Уиндермир», я принялся за «Саломею». Хотя они выдержаны в различных стилях – я не случайно написал «Саломею» по-французски, ведь мои серьезные персонажи думают именно на этом языке, – они не так уж различаются по чувству. Мне всегда хотелось, чтобы на них смотрели одинаково: обе пьесы – сверкающие позолотой творения, где актеры вместо классических масок прикрывают лица безупречными фразами. Вот и вся разница.
Именно пьесы мои стали для меня выражением всего ужасного в жизни и всего смешного, блестящего успеха и безрассудной страсти. Нечего удивляться, что под рукоплескания остроумию «Веера леди Уиндермир» я принялся за «Саломею» – пьесу, главными мотивами которой стали тайна и ужас. Мне хотелось раскрыть свою личность во всем ее многообразии, услышать аплодисменты как тому темному и дикому, что было в моей натуре, так и щегольской моей легкости. Я думаю, что, если бы «Саломею» не запретили и она была представлена на лондонской сцене, судьба моя сложилась бы по-другому. Я показал бы себя миру с такой полнотой, что мне больше незачем было бы вести эту двойную жизнь – жизнь греха и позора. Но меня знали только как автора остроумных комедий, и, не чувствуя себя выраженным до конца, я искал выхода своим страстям в иных сферах.
Пружиной моих комедий было, как я теперь понимаю, сознание греха, стремящегося выйти наружу, – греха столь же скорбного, как грех Федры, и столь же глупого, как грех Фальстафа. Я обратил его в мелодраму и тем самым, конечно, только придал ему еще большую серьезность: я использовал его как художественный прием, забыв о том, что, будучи художником, я теперь не смогу от него освободиться. В «Женщине, не стоящей внимания» я обыграл тему, которая одновременно притягивала меня и пугала, – отношения между юношей и зрелым мужчиной. Младшего восхищает утонченность старшего; того, в свою очередь, – красота младшего. Ничего не скажешь, знакомое положение. Но наибольшим сходством с жуткой драмой моей жизни отличается «Идеальный муж», построенный на страхе мужа перед скандалом. В пьесе возникает разоблачительное письмо; подобное письмо, доставленное двумя вымогателями наихудшего толка, появилось и в моем доме. Но комедией я недвусмысленно показал, что не боюсь шантажа. Изображая в ней гордую стойкость перед лицом угроз, я писал со всей страстью человека, убежденного в своей правоте. Разумеется, в финальной сцене я развязал все узлы, что надеялся сделать и в собственной жизни. Я считал себя таким всесильным драматургом, что жизнь, по моим представлениям, должна была подчиниться логике пьесы.
И вышло так, что в последней своей комедии «Как важно быть серьезным» я смеялся над жизнью, которая именно в это время раскрылась передо мной с самой страшной стороны; вымогатели преследовали меня с не меньшим упорством, чем Куинсберри в своем безумном пантомимическом танце. Я писал эту пьесу в полном смятении духа, зная, что стою на краю краха и бесчестья. Но теперь я вижу, что необъяснимая алхимия творчества придала мне жизненных сил перед лицом гибели. Я всегда говорил, что произведение может родиться только из радости, но, оказывается, слова радости порой возникают и в сердце, исполненном страха и боли. В лимбургских хрониках четырнадцатого века есть история о прелестных aubades [86], которые распевали немецкие юноши и девушки. Хроника говорит, что автором этих стихов был прокаженный, избегавший соприкосновения с миром. Он ходил по улицам с огромной трещоткой, которая предупреждала о его приближении. И люди сторонились его – даже те, кто знал, что именно он написал их любимые песни. Не подтверждает ли мой пример достоверность этой истории?
Вот так я играл с жизнью до самого конца, хотя знал, что жизнь играет со мной в свою игру. Мы понимали друг друга с полуслова, а когда жизнь и воображение находятся в столь полном согласии, верно выразить это согласие может только комедия. Я создал прекрасную, легкую вещь, не уступив в изяществе Метерлинку, а в остроумии – Шеридану. Но попутно я соорудил себе позорный столб, к которому теперь прикован навечно. Гляньте-ка, скажут люди, вот бессердечная и нелепая пьеса, которая кончается тюремной камерой.
23 сентября 1900г.
От Бози пришла открытка; странно, что такой современный поэт пишет в такой прямолинейной манере. Она гласит: «На следующей неделе мы с Томом будем в Париже. Вероятно, ты захочешь вместе пообедать». Подписано нелепо: «Лорд Альфред Дуглас». Согласитесь, воображению тут почти нечего делать, если не считать неожиданного появления третьего лица: кто такой Том? Чем он занимается? Но Бози всегда считал, что жизнь должна опережать воображение и по возможности истощать его, – я же старался помочь воображению превзойти жизнь. Вот почему мы повлияли друг на друга столь роковым образом: я опровергал все его теории, он ничего не понимал в моих.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Завещание Оскара Уайльда - Питер Акройд бесплатно.
Похожие на Завещание Оскара Уайльда - Питер Акройд книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Год чуда и печали - Леонид Бородин - Современная проза
- Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали - Борис Васильев - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Четвертая рука - Джон Ирвинг - Современная проза
- На бензоколонке только девушки - Фэнни Флэгг - Современная проза
- ...Все это следует шить... - Галина Щербакова - Современная проза
- Ароматы кофе - Энтони Капелла - Современная проза
- Другое море - Клаудио Магрис - Современная проза
- Борец сумо, который никак не мог потолстеть - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Современная проза
