Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грубек. Франтишек, пусти его. Дай я поцелую тебя, Людвиг, пусть хранит тебя Бог! (Франтишеку.) Да поцелуй же сына! Он молодец у тебя!
Франтишек целует Людвига.
Тихий (Людвигу). У тебя только один револьвер?
Людвиг. Конечно. А разве вы умеете стрелять?
Тихий. Сколько тебе лет?
Людвиг. Семнадцать.
Тихий. Когда тебе было восемь, я был лейтенантом испанской республиканской армии. Ты маленький негодяй и нахал, вот кто ты! Но я иду с тобой, черт возьми! И не смотри так на мой живот, негодяй! Не смотри на мой живот! (Выходит вместе с Людвигом.)
Занавес
Картина вторая
Там же. Прошло три дня. Из гостиной, прихрамывая и держась рукой за стену, выходит Маша. Застонав, садится в качалку. На ней мужской халат почти до пят, с подвернутыми рукавами. На ногах мужские шлепанцы. Большие стенные часы громко бьют полночь. Маша вздрагивает. Сверху спускается Божена в нарядном платье. В руках у нее другое платье, чулки, туфли.
Божена. Не спится?
Маша. Мне захотелось походить… За эти три дня стало почти совсем не больно…
Божена. А я принесла тебе платье, мое любимое. Оно какое-то девичье. Оно пойдет тебе. И туфли… Боже мой, как приятно опять почувствовать себя чистой, благоухающей! Я сегодня три часа просидела в ванне. Только мы с тобой можем это понять. Да?
Маша. Почему только мы?
Божена. Ну, не только мы, ну, еще десять миллионов. Я знаю, что ты скажешь. Но сейчас… сейчас я хочу думать только о нас с тобой. Горячая вода… Ты – худенькая. Я ушью тебе платье. Ты снимешь этот нелепый старый халат. (Гладит халат рукой.) Этот милый, добрый старый халат Стефана. Стефан ходил по утрам в этом халате и вечно свистел. Мы с ним близнецы, но он гораздо веселее меня. Веселее и лучше.
Маша. А где он сейчас?
Божена. Не знаю. Три года назад он был у вас в России и, кажется, воевал или собирался воевать. (Насвистывает.) Милый старый халат. (Подходит к зеркалу.) В этом платье я в последний раз была на студенческом балу со Стефаном. Я тебе нравлюсь?
Маша. Очень.
Божена. И себе тоже.
Выстрелы.
Сколько еще будут стрелять? Ты всегда все знаешь. Когда наконец придут ваши?
Маша. Если наши не придут сегодня или завтра, будет плохо. Немцы снова заняли три четверти города.
Божена. Откуда ты знаешь?
Маша. Мне сказал Людвиг.
Божена. Почему он сказал это только тебе? Да, да, знаю, он сказал тебе потому, что ко мне он относится несерьезно. Он хочет, чтобы я бежала к ним на улицу и носила им патроны. А я не могу. Я достаточно испытала за эти два года. Я хочу жить. Я не могу сейчас носить патроны. Ну, выругай меня, ну, скажи, что я дрянь!
Маша. Ты пришла бы домой на пять дней раньше, если бы не тащила на себе меня.
Божена. Молчи!
Маша. Ты очень хорошая, только…
Божена. Что?
Маша. Только ты и вы все… еще мало что видели…
Божена. Я мало видела? Боже мой! Я мало видела! Что же тогда было у вас?
Маша. Я рассказывала тебе.
Божена. Да, да… Но нет, не будем об этом. Ах, что бы я дала за то, чтобы увидеть, как ты слезаешь с поезда, идешь по улицам, как приходишь домой, встречаешь своих, как они радуются. А? Что же ты молчишь?
Маша. Я из Сталинграда.
Божена. Ну, а вдруг как раз твой дом… Ведь не каждый же дом…
Маша. Каждый.
Божена. Ну, а если… если ты не найдешь там своей мамы… Ты вернешься в город? Куда же ты пойдешь?
Маша. В свой райком комсомола.
Божена. А откуда ты знаешь, что там все живы?
Маша. Кто-нибудь жив. (После паузы.) Знаешь, я лежала и думала. Вот я родилась в селе Городище, Калачского района. Вот если мы встретились с кем-нибудь из городищенских в Калаче, мы говорим: «Мы – земляки, городищенские». А в Сталинград приехали, встретились с кем-нибудь из калачских и говорим: «Мы – земляки, калачские». А в Москве встретились с кем-нибудь из сталинградцев, говорим: «Мы – земляки, сталинградские». А за границу поедем, говорим: «Мы – земляки, русские». Неужели же не настанет такое время, чтобы встретились люди и сказали: «Ты с Земли и я с Земли, с одного земного шара, – значит, земляки»?
Несколько глухих взрывов. Долгое молчание.
Покажи мне платье.
Божена. Нравится?
Маша. Да.
Божена. А туфли? (Показывает туфли.)
Маша. Хорошие. Но только я никогда не ходила на таком каблуке. (С трудом поднимается с кресла, делает два шага к зеркалу.)
Божена. Куда ты?
Маша. Я хочу посмотреть, какая я. Давай приложим платье. А на каблуках? (Поднимается на носки и снова, застонав, опускается.) Нет, еще больно. (Садится в кресло.)
За окном усиливается гул стрельбы.
Людвиг сказал сегодня утром, что немцы разрушают танками баррикаду за баррикадой. Что ты будешь делать, если они опять придут сюда?
Божена. Не знаю. А ты?
Маша. Я?
Долгая пауза.
Божена (пройдясь по комнате). Я сейчас вижу тебя в этом халате, и мне кажется, что это сидит Стефан. Он такой же упрямый, как ты. (После паузы.) Неужели они опять придут сюда?
Из передней выходит Грубек с книгой в руках и с полотенцем через плечо.
Пан Грубек, что за вид?
Грубек. Варю суп. В одном из ящиков вашего шкафа я обнаружил банку рыбных консервов. И сварил из них суп с картофелем.
Божена. Наверное, это будет что-то ужасное.
Грубек. Возможно. Думаю, что он переварился. Я одновременно мешал его ложкой и читал Достоевского. (Маше.) Вы читали Достоевского?
Маша. Да, конечно.
Грубек. А любите его?
Маша. Нет.
Грубек. Если это восстание продлится две недели, я, кажется, стану поваром. Впрочем… (Прислушивается.) Кажется, оно не продлится две недели. Если бы я был моложе хоть на десять лет…
Маша. А сколько вам лет?
Грубек. Пятьдесят три.
Маша. Моему отцу было пятьдесят четыре, когда он пошел в ополчение.
Божена (после паузы). Что вы молчите, пан Грубек?
Грубек. Достоевский прав: русские – загадочные люди.
Маша. Неправда.
Грубек. Почему?
Маша. Неправда. Просто у нас в Советском Союзе больше любят свободу.
Грубек. Свободу любят везде. И, может быть, здесь даже больше привыкли к свободе, чем у вас. Не в этом дело.
Маша. Неправда. Я была в трех лагерях, и за эти годы было одиннадцать побегов. И там сидели всякие люди, всех наций, но из одиннадцати побегов десять организовали наши, советские. Десять.
Пауза.
Я не знаю, может быть, это нехорошо – хвалить свой народ, – это почти как себя хвалить. Но вот вы теперь скажите, кто больше любит свободу, кто к ней больше привык? Те, кто, попав в неволю, сидят и ждут, когда их освободят, или те, кто, попав в неволю, не могут ее терпеть и бегут?
Божена (Грубеку). Да. Вот она…
Маша. Я не про себя.
Грубек (подходит к Маше, целует ей руку). Достоевский все-таки прав: русские действительно загадочные люди. (С книгой в руках поднимается по лестнице.)
Маша. Куда вы? Вы обиделись на меня?
Грубек. Нет. Мне просто хочется дочитать Достоевского, прежде чем… (Прислушивается.)
Божена. Прежде чем что, пан Грубек?
Грубек. Прежде чем сюда придут немцы. (Уходит.)
Божена. Ты устала. Я передвину качалку, погашу эту лампу. Попробуй заснуть. Так хорошо?
Маша. Хорошо. Спасибо.
Стук в дверь.
Божена. Войдите!
Входит Тихий.
Тише. Садитесь рядом. Еще о чем печальном расскажете вы? Вы какой-то весь черный…
Тихий. От горя. Меня выгнали оттуда.
Божена. Кто вас выгнал?
Тихий. Как вам сказать? Мои читатели. Утром в нашу баррикаду попал снаряд, и меня ударило камнем по голове. Я пролежал полдня. Они сказали, что в Чехии слишком мало хороших поэтов, и выгнали меня. А я послушался их. И напрасно: все равно мне не хочется больше жить. Завтра восстание будет наверняка подавлено, а о русских еще не слышно.
Божена. Но ведь русские же все равно будут здесь, ну, через три дня, через пять…
- Праздник Святого Йоргена - Евгений Петров - Русская классическая проза
- Хлыновск - Кузьма Петров-Водкин - Русская классическая проза
- Митина любовь - Иван Бунин - Русская классическая проза
- Маша и Медведь - Марина Сычева - Периодические издания / Русская классическая проза
- Овация сенатору - Данила Комастри Монтанари - Историческая проза / Русская классическая проза
- Школьный дневник Петрова-Водкина - Валерий Борисович Поздеев - Русская классическая проза
- Товарищ начальник - Сергей Диковский - Русская классическая проза
- Отцы и дети. Дворянское гнездо. Записки охотника - Иван Сергеевич Тургенев - Разное / Русская классическая проза
- Белая сирень - Маша Ловыгина - Детектив / Русская классическая проза / Триллер
- Опыт о хлыщах - Иван Панаев - Русская классическая проза