Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зачем лишние слова? — спокойно сказал вой.
— Твоя правда, — согласился с ним Всеслав. — Лишние слова могут стоить лишних кнутов.
Вой-охранник исчез из виду. В порубе наступила минутная тишина. Княжичи были взволнованы тем, что услыхали. Только сам Всеслав оставался спокойным.
— Может, Ярославичи хотят выпустить нас из поруба? — с надеждой посмотрел на отца Борис.
Но в голову Ростислава пришли другие мысли. Опечаленный тем, что услышал, он положил руку на отцовское плечо, сказал:
— Только бы не пытали они тебя, только бы не били. Неужели они посмеют напустить палачей на князя?
«Какие разные у меня сыновья, — подумал Всеслав, — Одна мать их родила, а вот сердца им дала неодинаковые».
Вскоре тяжелые ноги затопали наверху. Это пришли надворные холопы великого князя, начали разбирать два дубовых венца поруба — только таким путем можно было вытащить Всеслава на белый свет. Посыпался мох с песком. Рыжебородый кузнец, держа свой инструмент, спустился по веревочной лестнице в поруб.
— Как же ты, князь, руки из моих вериг высвободил? — удивленно спросил он.
— Махнул руками, и слетели твои вериги, — усмехнулся Всеслав.
— Будь проклят тот, кто первым надел на своего ближнего, на человека, как на вола, такой ошейник, — перекрестившись, сказал кузнец и принялся расковывать Всеслава.
— Ты не первый. Бей смелей по железу!
Когда Всеслава начали по лестнице вытаскивать из поруба, Ростислав не выдержал, заплакал, поцеловал отцово колено.
— Не плачь, сын, — успокоил, подбодрил его Всеслав. — Холопы не должны видеть княжеских слез. Я вернусь.
IIУже несколько ночей подряд великий князь киевский Изяслав Ярославич в сопровождении своего рынды-телохранителя Тимофея и боярина Чудина тайно исчезал из своей опочивальни. Все трое надевали грубые черные плащи с капюшонами и бесшумно, как летучие мыши, пропадали в ночном мраке. Огромный дворец спал. Вои, охранявшие переходы и галереи, здоровались с великим князем, тихо стуча древками копий о каменный пол. Изяслав строго оглядывал их, кивал головой.
В Киеве стояли темные сухие дымные ночи. Даже такая могучая река, как Днепр, не освежала и не давала прохлады. Половецкая орда хана Шарукана [3] подожгла к югу от города степи. Птицы, звери и гадюки спасались кто как мог. Но огонь и дым догоняли их, находили в ярах, в озерах, и норах, и всюду остро пахло паленой шерстью, горелым птичьим пером. За большим дымом, как всегда, должна была прийти на Русь большая беда — кровавый набег половцев [4]… В тысячах кибиток уже лютовал голод, и смуглолицые остроглазые конники набивали стрелами колчаны, вострили возле костров кривые сабли. Скоро, скоро загудит степь под конскими копытами, Изяслав знал обо всем этом, и вот почти уже месяц жгла ему темя головная боль. Ничто не спасало от боли — ни шептуны киевские, ни травники царьградские, ни пепел черных гадюк, который подсыпал великий князь в свой медовый золотой кубок. «Хоть ты возьми да отруби эту голову», — думал Изяслав, сжимая зубы.
Но что же гнало великого князя каждую ночь из палат? Не головная боль и не половецкий дым, нет. Услыхал он как-то от воев-охранников, что крепко запертый в дубовом порубе Всеслав, полоцкий князь, в самую глухую полночь вылетает на волю.
— Как вылетает? Что он, птица? — удивился и вместе с тем испугался Изяслав.
— Слышится свист, будто ветер в тростниках играет, — объяснил охранник, — а потом открывается оконце поруба и оттуда, снизу, вылетает что-то светлое, что-то синее, как облако. Трошки покружится над порубом, точно, скажи ты, вынюхивает или высматривает что, и летит в сторону Днепра, на Подол.
— Ты сам видел?
— Видел. Как тебя, великий князь, вижу.
— Так ты же говоришь, что там появляется облако. Не Всеслав же, а облако!
— А кому быть, как не ему? — стоял на своем вой, — Весь Киев говорит, что этот полоцкий князь чародей и вурдалак.
«С ума посходили, наверное, все, — растерянно подумал Изяслав. — Шарукан уже коня седлает, тетиву натягивает, а им вурдалаки-оборотни снятся». Но разгорелся в нем интерес великий к тому, что поведал вой-охранник, и той же ночью пошел он с Тимофеем и Чудином к порубу. Своими глазами все узреть. Как раз накрапывал дождь, задымленную землю поливал. Тучи летели в небе тяжелые, тревожные. Изяслав затаился у каменной стены неподалеку от поруба, смотрел во все глаза, но ничего не увидел. Глухо шумели над ним деревья, точно они были заговорщиками и хотели что-то учинить против него, и ядовитый страх полоснул по сердцу Изяслава. Не впервые жег по жилам этот постыдный страх, но здесь, у поруба, он схватил за сердце так крепко, что князь на несколько мгновений перестал дышать.
Никого и ничего в ту ночь не увидели. Назавтра разгневанный Изяслав драл воя-охранника за бороду, кричал:
— Где вурдалак? Где синее облако? Придумал, пес, небывальщину?! Хочешь, чтобы из твоей собачьей шкуры лыка надрали?!
Охранник бухнулся на колени и омертвелым голосом залепетал:
— Дождик шел, великий князь, дождик… Нечистая сила боится воды. Но вот тебе святой крест, вылетает из поруба облако. Может, сейчас притаилось. Тебя чует, великий князь.
Льстивый дозорный, вытирая бородой пыль у князевых ног, божился как только мог. Его слова принесли хоть и временное, но успокоение. «Притаилась нечистая сила, меня боится», — думал довольный Изяслав. Он был легок на злость, однако так же легко отходил, понимая, что нельзя всю жизнь быть злым, что злой горячий человек сам себе в конце концов яму копает.
В третью или четвертую ночь боярин Чудин взволнованно выкрикнул:
— Вижу! Плывет…
Ночь, как и все предыдущие, была темная, непроглядная. Изяслав напрягал" зрение, но ни синего, ни зеленого облака не увидел, ничего не увидел. Ночная чернота была вокруг. «То ли я слепой, то ли они дюже хитрые, — уныло подумал князь. — И что это я каждую ночь ползаю тут? Киевский князь, а веду себя, как сопливый мальчишка, который хочет залезть в чужой огород!» Он решительно, шумно выпрямился, зычно сказал своим спутникам:
— Пойдем в палаты, хватит. Негоже князю и боярину за кустами прятаться.
Однако Чудина от себя не отпустил и уже в опочивальне, оставшись в нательной льняной рубахе, принялся выпытывать у боярина, что тот увидел.
Чудин был высокий, беловолосый, с холодными льдистыми глазами. В лицо великому князю смотрел не прямо, а как-то боком, точно выглядывал из-за угла. В народе звали его Чудин Кривошей, В одном из походов вражеская сабля секанула боярина по шее. Голову Чудин не потерял в степи, а шея так и осталась покалеченная. Этому Чудину вообще порядочно горячих углей и черного пепла досталось в жизни. Минувшей весной стряслась нежданная беда с сыном, младшеньким. Спал хлопчик в люльке, сплетенной из веревок. Проснулся, захотел вылезти, но зацепился ногой, перевернулся и защемил шею в веревках. Прибежала кормилица, а он висит ножками вверх, посинел весь. Очень горевал Чудин. И особенно переживал, что именно такую, а не иную смерть послал бог сыну. Повешение — самая страшная смерть, ибо человеческая душа не может вылететь через уста и остается навеки замурованной в смертном теле. Род Чудинов велся из Юрьева, который Изяславов отец, Ярослав, заложил на лесной реке Амовже.
— Что же ты видел, боярин? — спросил Изяслав.
— Видел искры. Видел свечение.
— Кто что хочет увидеть, тот то и видит. Разве это не так, Чудин? — колюче метнул взгляд Изяслав. Он забегал по опочивальне, и язычки свечей, горевших на стенах, заметались, точно испуганные.
— Вы все много говорите про этого полоцкого изгоя, — не остывал, не успокаивался великий князь. — Только и слышишь: «Всеслав, Всеслав…» Обо мне, киевском князе, в Киеве меньше говорят и думают, чем об этом… Всеславе!
Чудин спокойно слушал князя, потом все же нашел щелинку между его словами, вставил свое:
— Надо тебе, великий князь, позвать своих братьев — Святослава из Чернигова, Всеволода из Переяслава.
— Зачем мне звать братьев? — испугался Изяслав. Какая-то хитрость виделась ему в предложении Чудина. А что если боярин хочет вместе со Святославом и Всеволодом, сбросить его, Изяслава, с киевского золотого престола? В последнее время он такой тихий, послушный, ласковый, этот Кривошей. А недаром говорят: ласковый теленок у двух маток молоко сосет. Князь люто посмотрел в лицо Чудину, знал, что не каждый может выдержать этот его взгляд. И правда, Чудин вздрогнул, передернул красными губами, однако у него хватило духу сказать:
— Твой отец Ярослав, которого народ Мудрым назвал, твердо держал Русь под своей рукой. На зеленых лугах, на шелковых коврах пил мед из золотого кубка. Все его уважали, все любили. А почему? Потому что боялись. Твоего дядю, своего родного брата Судислава Псковского он посадил в поруб и двадцать солнцеворотов держал там на цепи, как пса. Родную кровь не пощадил. А ты, великий князь? Неужели не можешь со Всеславом расквитаться? Это от его шепотов-перешепотов всякая смута в Киеве. Зови братьев, верши княжеский суд, сними Всеславу голову.
- Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина - Историческая проза / Советская классическая проза
- Князь-пират. Гроза Русского моря - Василий Седугин - Историческая проза
- Князь Гавриил, или Последние дни монастыря Бригитты - Эдуард Борнхёэ - Историческая проза
- Краденый город - Юлия Яковлева - Историческая проза
- Калигула - Олег Фурсин - Историческая проза
- Там, где вызывали огонь на себя. Повести и рассказы - Михаил Папсуев - Историческая проза
- Александр II, или История трех одиночеств - Леонид Ляшенко - Историческая проза
- Пропавшая бабушка - Владимир Горбань - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Князь Серебряный - Алексей Константинович Толстой - Историческая проза