Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этой же гимназии классом младше учился брат Георгий. Позже, уже в 1940-е годы, он вспоминал, как люди на протяжении всей жизни тянулись, притягивались к Сергею Николаевичу. В гимназические годы Георгия удивляла привязанность отъявленных шалунов к тишайшему и мирнейшему Серёже, например, «дикого юноши» Назарова, который «дерётся на стенках, бьётся в орлянку, играет в бабки, лапту. В гимназии неистово играет в мяч о пристенок, ходит на драки в Ивановом монастыре по соседству с гимназией»[16].
Когда Серёже было десять лет, случилось несчастье — разорился отец. Пошатнувшееся здоровье заставило его передать дело старшим сыновьям, которые довели его до банкротства. Старшие дети покинули его, отказав в помощи, и пришлось из большого отцовского дома в Плетешках переселиться в съёмную тесную квартирку в Переведеновском переулке. Через два года Николай Зиновиевич умер. После смерти отца пенсию вдове назначили мизерную. (После разорения, не выплатив вовремя гильдейский взнос, дающий право на ведение торговли, Николай Зиновиевич вынужден был «выписаться в мещане».) Московское купеческое общество, памятуя заслуги Дурылина, в порядке исключения назначило вдове мещанина пенсию. Анастасия Васильевна осталась с двумя детьми Серёжей и Гошей — практически без средств к существованию. А ещё на её иждивении были сестра и старая кухарка, которую, предварительно обобрав, выгнали родственники. Нужда была страшная. Сергей Николаевич вспоминал, как экономили керосин, не зажигали лампу до полной темноты, ели раз в день и вечером пили стакан молока с хлебом. Под Рождество мечталось о кулёчке муки… Смиренно, безропотно переносила Анастасия Васильевна нищету. Она была хорошей хозяйкой и при скудости средств умудрялась создать в доме тепло и уют. Ни один из товарищей сыновей — а кого только не перебывало в их доме — не уходил без угощения.
Сергей начал давать уроки недорослям, иногда за обед, за ужин, а «лучше бы хоть за пятачок». (Эта работа на долгие годы станет основным источником заработка.) Но не только бедность побудила его подрабатывать.
Придя в гимназию одиннадцатилетним верующим мальчиком, Серёжа бросил её в 1904 году (по другим источникам, после 1902 года)[17], растеряв в ней веру в Бога и вообразив себя атеистом. Позже, вспоминая маму, он запишет: «В 17–18 лет я был атеист. Мама никогда со мной не спорила на религиозные темы. Я — своё, она — своё. У меня — ломаная кривая, у неё — спокойная глубокая прямая. <…> Помню: сидишь поздно ночью и читаешь „афеев“[18]. И вдруг донесётся из столовой или из спальни обрывок, вздох, полслова, случайно неутаённый выплеск её молитвы о тебе же, читающем Штирнера или Ницше…»[19] «Молодость нашу — и чужую, ту, которую мы приводили в наши тесные комнатки на Переведеновке, мама чувствовала и была с нею не сурова, даже не строга, и хоть знала, что вся эта молодёжь строит воздушные… нет не замки <…> а казармы, под обломками которых сама же застонет и искалечит свою жизнь, она терпела и этих строителей, иной раз шумливых и безалаберных, а иной раз (и далеко не раз!) и назойливых, и озорных. <…> И хотя эти всевозможные „исты“ — она не могла не думать этого — украдывали у неё детей её или то, что она вложила в этих детей, она умела жалеть их. <…> „Исты“ всех толков и мастей, толстовцы (и сам будущий секретарь Л. Н. Толстого — милейший Н. Н. Гусев), „добролюбовцы“ <…> и другие, искавшие мистического союза с народной душой, милые молчаливцы; „декаденты“ разных призывов; „штирнерианцы“ и творцы „кинетического понимания истории“; опростившиеся интеллигенты и обинтеллигентившиеся мужики; поэты и художники (в их числе Боря Пастернак); провинциальные актёры и непризнанные творцы социальных утопий; мистические бродяги по русским неоглядным просторам — кого-кого у нас не перебывало, не переночевало, не перегостило, не переедало за эти мятежные годы моей и братней юности!»[20]
В это время Дурылин был, как он сам выразился, «обуян честнейшим и бестолковейшим народничеством». Он посчитал «стыдным» пользоваться привилегиями, которые даёт образование и которых лишён простой трудовой народ.
Это был первый (из шести) поворот в судьбе, но сделанный по своей воле. Это был его выбор.
Своё отношение к системе обучения в гимназии Сергей Дурылин выразил в статье «В школьной тюрьме. Исповедь ученика», изданной отдельной брошюрой в издательстве «Посредник» в 1906-м. Дурылин писал о сухом формализме казённой школы, в которой убивают свободную мысль и творческую волю учащихся. Эта работа получила много отзывов и в 1907-м была переиздана с посвящением «Борцам за свободу детей — дорогим и любимым М. М. Клечковскому и К. Н. Вентцелю»[21].
Главному редактору журнала «Свободное воспитание» Ивану Ивановичу Горбунову-Посадову Сергей Николаевич пишет (письмо без даты, но видно, что это после 1912 года): «В голове планы новых статей. Между проч[им], о школьных годах великих людей — как губила их школа и, не понимая, теснила и мучила. Название ей — „Великие люди дурного поведения и плохих успехов“ (Пушкин, Гоголь, Белинский, Л. Толстой, Полонский, Ч. Дарвин и множество других)»[22].
ОЖИДАНИЕ ЦАРСТВА РАЗУМА И СПРАВЕДЛИВОСТИ
Несмотря на большое огорчение матери, Сергей Николаевич настроен очень решительно: «С будущего года я намерен жить с Мишей (Языковым. — В. Т.) в Рязани и жить исключительно своим трудом, намерен уйти из своей среды и обстановки, потому что считаю её пошлой, затягивающей и вредной»[23]. Дурылин хочет начать новую жизнь с новыми людьми. О своих планах он сообщил Тане Буткевич[24].
Таня — дочь врача, заведующего Измайловской земской больницей Андрея Степановича Буткевича, заступившего на эту должность после смерти предшественника — К. М. Языкова — отца Миши. До недавнего времени Андрей Степанович, как и брат его, разделял взгляды толстовцев. Лев Николаевич Толстой бывал у них на хуторе в Русанове. А в 1903–1904 годах Буткевич получал из-за границы нелегальную литературу. Её читали вслух в кругу семьи и приходившим друзьям. Серёжу Дурылина в дом Буткевичей на Благуше привёл его друг и одноклассник Миша Языков. Под духовным руководством Андрея Степановича друзья приобщались к революционным идеям, мечтали о великих социальных переменах. Гимназисты создали по примеру взрослых свою революционную организацию, устраивали диспуты, «бурлили, шумели», составляли тексты прокламаций и расклеивали их по переулкам и закоулкам. Таня принимала в этом участие. Она пишет в своих воспоминаниях: «В то время не было человека, мало-мальски порядочного, честного и здравомыслящего, который не горел бы негодованием против всех неурядиц, творившихся на войне (с Японией. — В. Т.), и не желал бы коренного преобразования нашего политического строя»[25].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Сравнительные жизнеописания - Плутарх - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Нестеров - Сергей Дурылин - Биографии и Мемуары
- Мой XX век: счастье быть самим собой - Виктор Петелин - Биографии и Мемуары
- «Расскажите мне о своей жизни» - Виктория Календарова - Биографии и Мемуары
- Иоффе Абрам Федорович. Помощник Рентгена Вильгельма Конрада - Владимир Левченко - Биографии и Мемуары
- Петерс Яков Христофорович. Помощник Ф. Э. Дзержинского - Светлана Аршинова - Биографии и Мемуары
- Коновницын Петр Петрович. Помощник Кутузова - Владимир Левченко - Биографии и Мемуары
- Старовойтова Галина Васильевна. Советник Президента Б.Н. Ельцина - Маариф Бабаев - Биографии и Мемуары
- Моя жизнь. Записки суфражистки - Эммелин Панкхёрст - Биографии и Мемуары